Гомо Советикус посвящается.. Отрывок из книги протоиерея Льва Лебедева "Великороссия:жизненный путь"

Все родившиеся после 1917 г. люди уже не изучали Закона Божия. Но зато подвергались «атеистическому воспитанию» и образованию. Частное обучение религии преследовалось как антисоветская деятельность, так что и его быстро не стало. В семьях, наипаче – крестьянских (но и многих городских – тоже) ещё какое-то время детей старались крестить, научить хоть чему-то в духовном плане, хоть знанию наизусть двух-трёх молитв. Но в 1930-х годах и такое чисто домашнее обучение стало крайне опасно. Доносительство приобрело тогда неслыханные размеры. «Пробил час негодяев!» Доносчиками могли быть (и бывали сплошь и рядом) не только близкие, знакомые, друзья, соседи, но и члены семьи (знаменитый Павлик Морозов). Вступающие в партию, а также в новую молодёжную организацию – комсомол (ВЛКСМ) обязаны были исповедать неверие в Бога и согласие бороться с «религиозными предрассудками». Более того, они обязывались превыше всего (!) ставить преданность делу партии, делу социализма и коммунизма. Почти в том же обязывались и члены детской организации «юных пионеров» (скопированной большевиками с масонской бойскаутской детской организации). Даже самые маленькие, почти младенцы, в возрасте от 7 до 9 лет в первых классах школы должны были становиться «октябрятами» и выражать свою любовь к Ленину и его партии! Семейные, дружеские и иные общественные узы, всегда связывавшие людей (не говоря уж об узах церковных, братстве во Христе!), отодвигались на второй план или вовсе отметались во имя уз партийных, уз товарищества и братства «в общем деле» и общей идеологии. Это структура очень древних Орденов и тайных «братств», короче – всемiрной церкви диавола, вынесенная из подполья на поверхность социально-общественной жизни.

Такой тотальной обработке большевицкий режим стал подвергать молодёжь с самого начала, но особенно после своего окончательного утверждения, и с особым успехом, конечно, тех, которые рождались уже в советское время, а среди них особенно тех, что рождались от людей, избежавших репрессий... Для таких режим со всеми его организациями и требованиями был уже чем-то само собою разумеющимся, некоей естественной данностью, в которой каждый должен был найти своё место, чтобы быть как все, не стать «отщепенцем». Очень немногие, крайне немногие из таких рождённых и воспитанных в советском режиме, повзрослев, могли дать себе труд подумать и обнаружить, что советский режим «не разумеется сам собою», что он противоестественен и враждебен народу. В большинстве советская молодёжь послушно пошла за коммунистами с твёрдой верой в «благородство» и «доброту» провозглашённых ими целей и идеалов. Вера лжи! Мы о ней уже о ней говорили.

Как стала она возможна у советской молодёжи? Ведь несмотря на коммунистическое воспитание и атеистическое образование, молодые люди – «комсомольцы 30-хгодов», как они названы в советской песне, знали о существовании Православной Церкви, видели её закрытые, а кое-где и действующие храмы, имели рядом, часто в собственных семьях, верующих людей, с которыми нередко и говорили о вере, читали незапрещённые сочинения тех же русских классиков литературы, где говорится о вере и Церкви в положительном смысле. Поэтому такие комсомольцы (и «сочувствующие») не свободны от ответственности пред Богом за свой духовный выбор и за все преступления большевицкого режима, к которым они духовно приобщались «горячим одобрением» этого режима. Они могли (!) подумать. Но не захотели. Почему? Потому, в частности, что они генетически происходили от тех отбросов Русского Народа, той части его рабочих и крестьян, а также интеллигентов, для которых и прежде, до революции, главный в жизни была не вера, не истина Божия, а устройство своего земного благополучия (в чём бы оно ни состояло). Подобно своим родителям, «комсомольцы 30-х годов» отверглись любви истины. И за то послал им Бог действие заблуждения, так что они стали верить лжи.

Шла настоящая селекция таких именно экземпляров, продуманный отбор и выведение новой породы людей. Если поначалу, с 1918 г. таковых было ничтожное меньшинство, то затем, в конце 1920-х и в 1930-х годах, по мере всё большего уничтожения подлинно русских людей, – отбросов и их детей оказывалось всё больше. Конечно же, при этом было множество притворявшихся согласными, из числа рождённых от добрых родителей, но «страха ради иудейска» добровольно пошедших на приспособление к режиму. Такие всегда были «на заметке», на подозрении у большевиков. Им нужно было особенно часто, «горячо» и «пламенно» отрекаться от «старого мірa» и приветствовать «новый». Знаменитая советская актриса Любовь Орлова, происходя из дворянской семьи, тщательно скрывала это (вырезав на фотографии своего отца туловище и оставив только голову, т.к. он был снят в парадном сюртуке сановника высокого ранга). Она соединила свою жизнь с режиссёром-евреем и впервые запела с экранов на весь народ: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Подобным образом поступали многие. Ни в коем случае нельзя было написать в анкете в графе «социальное происхождение» – «дворянство», «купечество», или «духовенство». Это почти автоматически – 10 лет лагерей («червонец», как тогда говорили). Существовало обтекаемое анкетное выражение – «служащий», каковыми и писались чудом уцелевшие отпрыски дворянских, купеческих, священнических фамилий. Так удалось сохраниться кое-кому, но далеко не всем (!), т.к. многих и отлавливали, «разоблачая», часто – по доносам друзей и соседей.

«Отобранные» и выведенные, «выращенные» режимом составляли в 1930-х годах, конечно, ещё не всю молодёжь, но как бы её «передовой отряд». Для него было очень характерно состояние, названное «энтузиазмом». Большевики сознательно заражали им эту часть молодёжи. Во имя «высоких целей», а также во имя «товарищества» и «коллективизма» советская молодёжь готова была с песней делать всё, что партия прикажет, к примеру – ехать на стройки пятилеток, «стройки коммунизма» в Сибирь, на Дальний Восток, Крайний Север, или на войну в Испанию, – куда угодно, отказываясь от всякого комфорта и уюта, как «буржуазных», «обывательских», «мещанских» форм жизни. Это было что-то вроде массового психоза или лучше сказать – наваждения. Оно постоянно побуждало к «свершениям» во имя великого «будущего». В этом состоянии учились, женились, работали, «творили». «Энтузиазм» явно подменял собою религиозное чувство, был как бы суррогатом или ядовитым эрзацем веры.

Но кроме того, «важнейшее» искусство кино привело к тому, что «кумирами» теперь уже не избранной публики, а самых широких народных масс сделались наиболее эффектные артисты (лицедеи). Отсюда само лицедейство, как принятие на себя разных «личин» и «масок» стало проникать вглубь психологии масс, становиться для многих и удобным и интересным способом жизни, поведения! Люди (подчас даже непроизвольно!) стали «перевоплощаться», притворяться кем-то или чем-то, не замечая, что становятся оборотнями, под стать бесам и большевикам. Оборотничество и двойничество, предначавшиеся ещё в театрах и маскарадах XVIII в., стали через искусство кино «достоянием» масс. К настоящему времени это – уже общественное бедствие и ещё одна из причин «тотальной шизофрении».

Начиная с Луначарского советская культура (особенно – кино, а также народное просвещение) постоянно находилась (и по сей день находятся) под руководством и контролем евреев. В 1920-х и первой половине 30-х годов в СССР совсем не преподавалась история России! Из «Краткого курса истории ВКП(б)», составленного Сталиным, «комсомольцы 30-х годов» могли узнать, что старая Россия была «отсталой» страной, «тюрьмой народов», где порабощенные и невежественные «массы» томились под гнётом царей, помещиков и капиталистов, «служанкой» которых была Церковь, пока Октябрьская революция не освободила эти «массы», открыв для них «эру» новой жизни, и даже новую эпоху в истории человечества. В конце 1930-х годов появились учебники и пособия по истории СССР, где в отделе «Период феодализма», наконец, в общих чертах рассказывалось об основных этапах и деятелях российской истории с древнейших времён, но – в такой марксистско-ленинско-сталинской обработке, что учащимся просто скучно было изучать этот «период». Он подавался только как некая тёмная предыстория: настоящая же история советского народа (народов) начиналась, по заверениям «учёных» (!), только с октября 1917 г.! По родству духа и посвящённости в тайные общества Сталин и большевики выделяли только двух царей из всей истории России – Ивана IV «Ужасного» и Петра I. О них писались романы и ставились фильмы и пьесы. На могилу Петра I полагались живые цветы...

Слова и понятия «Россия», «Русь», «русский народ» были начисто исключены, вычеркнуты из употребления, заменившись понятиями и словами «Советский Союз» (или СССР) и «советский народ». Слова «Отечество» или «Родина» стали употребляться крайне редко и только с прилагательными – «социалистическое отечество», или «советская родина».

Так был создан «советский» (или «совковый») патриотизм. Знаменательным стало пространственное смещение центра патриотизма. Для «отобранных» и «выращенных» новых людей (в том числе, по крови – русских) таким центром стал не Успенский собор Кремля (с чудотворной Владимирской иконой Богородицы и мощами Святителей Московских), как было при Козьме Минине и даже при Николае II, а Красная площадь у Кремля с мавзолеем Ленина! Красная площадь, как мы помним, в древности тоже была центром народным и притом святым. Мы помним, что в XVII в. Красная площадь воспринималась как один из образов Иерусалима Нового, как Храм под открытым небом, где своего рода алтарём служил собор Василия Блаженного (он же Троицкий, или Покровский). Теперь же для «совков» алтарём Красной площади стал мавзолей, а площадь продолжат восприниматься как «святое место» (и по причине находившегося там мавзолея, и как место всесоюзного значения «литургий» – демонстраций, парадов, особых митингов). Часть кремлёвской стены с мавзолеем и с кроваво-красными (рубиновыми) пентаграммами, горящими теперь на её башнях, стала подаваться и прочно утвердилась в сознании «совков» как эмблема, как символ родины.

Совершенно очевидно, что принять всё это в России могли только люди, начисто лишённые духовных устоев и ориентиров, т.е. в сущности уже никак не русские. Ибо Русь, Великороссия изначально собиралась и затем утверждалась и жила в историческом времени не как общность по крови (этническому происхождению) и не как общность по территории (земле), а прежде всего и главным образом, – как общность во Христе, то есть как Община Православных, как Народ-Церковь, почему искони и включала в себя и финнов, и татар, и тюрков, и немцев – всех, независимо от крови, но в зависимости от их искренней принадлежности к Православной Вере и Церкви.

Теперь мы видим, как рядом с такой Общиной, с таким Народом, возникает и начинает жить совсем другой народ, который тоже стремятся сделать Общиной. В ней общность по крови и территории тоже не является определяющей и главной; главным становится тоже духовная общность, общность по духу. Какому? По духу Ленина! Он стал в самом деле чем-то вроде Лжемессии для «новых людей», особенно – из молодёжи.

Если откалывавшаяся от народа до революции западническая часть русского «образованного» общества все-таки сохраняла с народом какую-то (пусть очень слабую!) связь через Православную Веру и Церковь, к которой «западники» формально принадлежали, а в детстве все были и крещены, и причащались Святых Тайн, и изучали Закон Божий, то теперь между Русским и советским народами была начисто обрублена и эта связь. Советские были уже не просто страшно далеки от русских, они стали сознательно и агрессивно враждебны им в главном – в полном отделении от веры и Церкви, даже – ненависти к ней! В 1920-х – 30-х годах особый размах приобрели всевозможные кощунства над верой. Устраивались шутовские шествия и представления, где глумились и над «попами», и над именами Бога, Христа, Матери Божией, святых, горели костры, на которых публично сжигали иконы, духовные книги, иные святыни. Из своих квартир и домов многие пожилые люди выносили иконы и с радостью отдавали их на сожжение!.. 

Большинство же прятали образа. Те, кто выносил и радовался, были как раз теми отходами, отбросами, или подонками Русского Народа, каковые всегда в нём, как в любом народе, имелись. От них-то, в основном, и брались те «черенки» или «побеги», которые подвергались селекции и специальной обработке, чтобы составить в полной мере новый народ, уже никак, даже через Крещение, не связанный с Православным Русским Народом. Оба народа до времени, именно – до конца 1930-х годов – начала 40-х существовали параллельно, одновременно, но так, что Православный Русский быстро уменьшался, через казни и высылки, а советский имел тенденцию к увеличению. В 1940г. они, по-видимому, составили отношение примерно пополам-напополам. К этому времени невероятно возросла и некая третья часть советского общества – «Зона!» Тот самый «Архипелаг ГУЛАГ». Система сталинских концентрационных лагерей и тюрем к этому времени, разросшись невероятно, превратилась в «государство в государстве», со своими законами, писаными и неписаными, правами и обычаями, охватила многие миллионы (!) томившихся там людей. В «Зоне» тоже шла селекция, отбор. Уголовников большевики расценивали как «социально-близких» (или – «родственных»), а политических заключённых, наипаче твёрдо верующих, – как «социально-чуждых». Большой вес в «Зоне» имели предводители уголовных группировок, как правило, «воры в законе» (т.е. принципиально никогда не работавшие, а жившие только преступлениями), часто называвшиеся «паханами». При всей преступности своей психологии они и подчинённые им члены воровского мipa имели свои этические нормы и правила, в иных пунктах довольно справедливые. Но в связи с массовым, тотальным характером преступности, такая организация уголовщины постепенно размывалась, и к 1990-м годам исчезла, заменившись тем, что на языке «Зоны» всегда называлось «безпределом», т.е. отсутствием правил и сдерживающих начал. Сохранилась лишь сама структура шайки (группы) с «паханом» во главе. Она, действительно, была близка и родственна правившей партии, т.к. последняя – не что иное, как идейно-политическая разбойничья шайка со своим «паханом» – вождём во главе! «Вся страна – одна большая зона»,– пелось в блатной песне, и это соответствовало действительности. Однако поначалу для «здоровых советских людей», в порыве энтузиазма трудившихся и веселившихся на демонстрациях 1 мая и 7 ноября под морем красных полотнищ, «Зоны» как бы и не было! «Здоровое общество» в «Зоне» не побывало и имело о ней самые смутные представления, как о месте справедливого заключения только преступников, а также шпионов, диверсантов, вредителей – «врагов народа». Никто из советских людей под красными полотнищами не мог допустить и мысли, что в «Зоне» содержатся миллионы ни в чём не повинных людей, что многие подвергаются там невероятным зверским пыткам, терзаниям и издевательствам. Но по мере ослабления большевицкого режима, наипаче после смерти Сталина, «Зона» приотворялась и из неё в советскую жизнь стало выливаться очень многое, прежде всего – преступный образ мысли, уголовная психология. Многие из «Зоны» включались затем в «нормальную» жизнь, занимали ответственные должности, помогали «своим» в том же самом и постепенно создали заметный слой советских работников, преимущественно в хозяйственной и торговой областях, предопределив тем самым во многом в «криминальную революцию», развернувшуюся в начале 1990-х годов. Но из «Зоны» одновременно выходило в советское общество и другое, – антисоветские настроения, наипаче от тех, кто сидел там безвинно. Множество таких, а также «политических» дожили до освобождения. Они в большинстве уже никогда не смогли стать нормальными людьми. «Зона» с её чудовищными ужасами оставляла в душах бывших заключенных как бы шрам, рубец, который делал эти души в чём-то непременно повреждёнными, болезненными. А ведь от них пошли и дети... «Зона», таким образом, сделалась одной из самых разрушительных «мин», которые были подложены большевизмом под собственный режим.

Но если вернуться к тем новым, советским людям, которые никогда не соприкасались с «Зоной», то и в них назревал гражданский раскол, или даже – расколы. Источником их был как раз тот «дух Ленина», которым пытались сплотить воедино советский народ. Как исходящий от диавола, сей «дух» не мог быть духом единства. Он нёс в себе самом первое и важнейшее противоречие: с одной стороны, – безграничную сатанинскую гордость (и связанное с ней безграничное властолюбие), безконечную лживость, безпредельную преступность (когда хороши все средства для достижения цели), а с другой стороны, – постоянные громкие фразы о «высоких идеалах» справедливости, человечности, совести и т.д., и т.п. Это выливалось в противоречие между официальной идеологией коммунизма и практическими действиями партии и её вождей, в противоречие между массой искренних коммунистов и комсомольцев 30-х годов и их «посвященными» руководителями. Первые, по глупости своей, никак не могли понять, почему «в верхах» делают и поступают не так, как пишут в книгах, газетах и говорят с трибун? Таких «непонимающих» развелось очень много, слишком много. Вместе с недобитыми русскими православными они представляли очевидную опасность для верхушки партии во главе со Сталиным.

К этому прибавлялось и уничтожение видимых, внешних источников духовной и даже материальной жизни народа. Было совершенно уничтожено русское крестьянство, со всей его веками складывавшейся культурой, ладом, обычаями и традициями жизни. В исконно-русских, центрально-чернозёмных губерниях в деревнях оставлялись не просто самые беднейшие крестьяне, но, главным образом, – самые подлейшие, из подонков и отбросов сельского «мipa». Остальные, в основном твёрдо верующие и смелые, уничтожались или выселялись в Сибирь, на Север... На их место иной раз пытались посадить пришлых из других земель –людей тоже не из лучших, но они не покрыли потерь. Колхозный и совхозный строй создал на селе такие условия труда и жизни, что деревенская молодёжь устремилась прочь от земли в города, пользуясь любой возможностью. В итоге в междуречье Волги и Оки, на всей территории истиной Великороссии, катастрофически сократилось сельское население, прекратили своё существование (исчезли!) тысячи сёл и деревень, во многих местах не редкостью стали поля, некогда плодородные, поросшие деревьями и кустарниками. Не редкость – и сёла вымирающие, где половина и более домов – с заколоченными окнами. От большевицких репрессий и чисток пострадали все без исключения народы Российской Империи, оставшиеся в СССР. Некоторые из них были насильно целиком высланы на новые места (поволжские немцы, крымские татары, черноморские греки, чеченцы, ингуши, калмыки и другие). Но ни с одним из этих народов не было сделано такого, что было сделано с Русским Народом! В любом нынешнем народе бывшего СССР, в том числе и – репрессированном, сохранилась национальная культура, национальное «лицо», некая основа народа. В народе Русском погибло всё, было физически уничтожено ядро народа, такая критическая масса его, которая ещё позволяет ему быть именно народом, питает его традиции и культуру, – крестьянство центральных губерний России! Это, конечно, не случайно. Здесь был не только этнический корень Великороссии, здесь же был и её духовный корень – самое крепкое в Православии крестьянство.

В результате, в наши дни деревня Центра России – это средоточие безбожия, пьянства, зверства, матерщины, разврата и беснований! Последние в деревне чаще, чем даже в городе. Редко кто из деревенских не колдует. Экземпляров «Чёрной магии» в деревнях больше, чем Евангелия! В крупных, ещё живых сёлах в действующие храмы по воскресным дням приходит 10-15 старушек. Остальные сотни сельчан никогда не посещают рядом стоящую церковь. Одна женщина обмолвилась такой фразой: «Я , как все деревенские, неверующая»... Веры нет, но самых немыслимых суеверий очень много, до курьёзов. Некий молодой колхозник Курской области, передовик, бригадир, член КПСС и с видами на повышение по партийной линии, в 1988 г. вдруг уверовал в Бога, положил на стол в райкоме партбилет и стал ходить в храм. Его родня (деревенские!) на семейном совете решили, что в него «вселился бес» и что поэтому его нужно в церкви «отчитать», чтобы он... перестал ходить в церковь и вернулся в партию! Появились деревни, жители которых настолько обленились и опились, что «они даже уже и не воруют!» – как выразился недавно один городской наблюдатель. Но это всё же пока редкость; в большинстве сёл ещё воруют, значит – «живут». В деревенских семьях теперь не более одного-двух детей, реже – три ребёнка, а уж многодетные семьи – очень большая редкость. Рождаемость сокращается, смертность увеличивается.