Таёжные приключения. Волчок.

Егерь Анучинского зверопромхоза Иван Гончарук - мой давнишний приятель. Он первым научил меня разжигать костёр в ненастье, скрытно подходить к изюбрам, снимать, не порезав, шкуры с медведей, ставить капканы. Немало и других охотничьих премудростей перенял я у следопыта, для которого, казалось, не было ничего дороже тайги.

* * *

Этот рассказ озвучен мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/3xy52uhHI7I

* * *

Как-то осенним вечером Иван заглянул ко мне в брезентовой штормовке, достал из карманов несколько крупных кедровых шишек, рассудительно заметил:

- Щедра нынче тайга на орех. Есть чем зверю кормиться. Белки много, значит, и соболь будет. Медвежьих, кабаньих следов тоже полно. Пушнины, должно, возьмём в этот год хорошо.

Он взял ружьё, которое я начал чистить перед его приходом, привычно осмотрел стволы. Удовлетворённо хмыкнул:

- В порядке содержишь. На водоплавающую, стало быть, собрался? - Увидел он приготовленные в углу резиновую лодку, чучело подсадной утки, болотные сапоги.

Я знал, что Иван не признаёт охоту на уток, считая её баловством, и начал оправдываться:

- Да вот путёвку достал на озёра. Многие туда едут.

- А-а, - огорчённо протянул Иван и потянулся к шляпе. - Тайгу, выходит, на болота сменял. Я-то хотел предложить поехать зимовье подремонтировать. Одному несподручно. Вот и зашёл к тебе.

- Чего же сразу не сказал? На озёрах как-нибудь в другой раз побываю, - складывая ружьё в чехол, ответил я. - Когда едем?

- Завтра, - сразу оживился егерь. - Ничего с собой не бери. У меня все припасы сложены в мешке.

Утром следующего дня мы выехали на рассвете. Миновали поля с пожухлой картофельной ботвой, тронутой первыми морозцами, и через два часа езды по неровной таёжной дороге начали подниматься на перевал Тигровый.

В кабине «уазика» было далеко до комфорта. Сзади громоздились кирпичи, мешки с цементом, песком и провизией, ящики с инструментами и гвоздями, бензопила и прочие нужные в зимовье вещи. И даже на переднем сиденье, которое я занимал, ногам моим мешала Белка - молодая лайка, подаренная Ивану зверопромхозом за хорошую работу. Сначала она лежала неподвижно, настороженно поводя носом и принюхиваясь к моим сапогам. Но постепенно обвыклась и, разморенная жарой от включенной печки, нашла более удобное для себя место у меня на коленях.

Мотор натужно выл на высокой ноте, пока мы взбирались по серпантину на вершину сопки. Но вот дорога стала ровнее, запетляла вниз, и мы увидели встающее над тайгой солнце. Лучи его пробили голубоватую дымку, растопили туман в распадках, засверкали радужными искорками на росистых деревьях, кустах, травах. Отсюда, с высоты перевала безбрежное лесное море напоминало мягкий волнообразный ковёр по-осеннему нарядной расцветки, жёлто-красными, оранжевыми пятнами на зелёном фоне ярко выделялась засыхающая листва клёнов, дубов, берёз.

У разлапистой ели, поваленной бурей на краю обрыва, Иван затормозил, вышел из машины. Зябко поёживаясь и передёргивая плечами, он поднял капот, повозился в моторе, подошёл к обрыву.

- Люблю встречать зарю в тайге, - всматриваясь куда-то вдаль, сказал Иван. - Её разве обскажешь? Это видеть надо!

Лайка, выскочившая вслед за хозяином, сразу скрылась в чаще, откуда послышался громкий нетерпеливый лай.

- Белку, не иначе, нашла, - прислушался егерь и стал звать собаку. Она прибежала в радостном возбуждении, послушно заскочила в кабину.

- Умная псина, - погладил её Иван.- Посмотришь в глаза, ну, чисто, человек. Только говорить не умеет. И характер у собак - тоже как человеческий, по-разному проявляется. Вот только верности такой собачьей, нам, людям, не всегда достаёт. Взять одного моего знакомого: бил собаку, на цепи впроголодь держал. А не предала хозяина, с медведем сцепилась.

Слушая Ивана, не заметил я, как добрались мы до Муравейки - таёжного посёлка лесорубов, откуда до зимовья осталось менее часа езды.

- Зайдём в магазин, - объяснил Иван, притормаживая у деревянного дома с вывеской "Сельмаг". - Хлеб здесь продают особенный. Своей выпечки, как домашний.

И верно. Буханки на прилавке лежат большие, с зажаренной, хрустящей корочкой. Нажмёшь на такую булку - ходуном ходит. Один запах душистый чего стоит.

Купив хлеба, мы направились к машине. Иван уже взялся за ручку дверцы, когда внимание его привлёк пес, вылезший из-под крыльца. Серая, вывалянная в пыли шерсть, не скрывала выпяченных рёбер. Собака равнодушно глянула в нашу сторону и устремилась за женщиной, вышедшей из магазина с хозяйственной сумкой.

- Пшёл вон! - резко обернулась женщина, норовя пнуть собаку. Та увернулась и, отбежав, жалобно завыла. Подбежал мальчуган, запустил в нее коркой хлеба. Она кинулась на неё, жадно принялась мусолить, помогая передними лапами. Пасть собаки, неестественно открытая, показалась мне странной.

- Да ведь это Волчок! - воскликнул Иван. - Ну, конечно, он! Иди сюда, Волчок! - позвал он собаку, торопливо отламывая от пышной, еще горячей булки большой кусок.

Некоторое время собака словно с удивлением смотрела на незнакомцев, потом, поджав хвост, приблизилась. Видимо, её часто здесь обижали. Но голод взял верх над осторожностью. Выхватив хлеб из рук егеря, пес стал как-то неумело есть, катая его во рту языком, давясь и кашляя.

- Не спеши, Волчок! Вот, ешь, - подал Иван собаке еще ломоть. - Надо же, как дошёл, бедолага. В чём только душа держится. Как ты забрёл сюда? А, Волчок?

Насытившись, пёс подошёл к Ивану, лизнул ему руку, приветливо вильнул хвостом.

- Что, узнал, да? - ласково потрепал пса Иван. - Отменный был пес. Наверно, отстал от хозяина и бродит беспризорно по чужой деревне.

Присмотревшись, я понял: у собаки не доставало передних зубов, а искривленная нижняя челюсть не совмещалась с верхней.

- Завезём Волчка к пчеловоду Голодяеву. Это его собака, - обратился ко мне Гончарук. - Небось, обрадуется. Правда, круг придётся сделать. Заодно мёдом побалуемся. Много нынче он мёду взял, найдет и нас чем угостить.

Волчка мы кое-как впихнули на кучу мешков, и немало взволнованные жалким видом собаки, продолжали путь.

- Со Степаном Голодяевым белковали прошлую зиму вместе, - начал рассказывать Иван, ловко объезжая на дороге промоины от дождя, камни, толстые сучья, сбитые ветром с нависших над нами кедров. - Пчеловод он и заядлый охотник-любитель. Уж не знаю, остался бы Степан жив-здоров, Волчок выручил.

Егерь, не оборачиваясь, протянул руку назад, нашёл голову собаки, потрепал за шею.

- Степан тогда новую лайку приобрёл. Чистокровную. Все хвалился. С ней, говорит, хоть куда. Не то, что на белку - на кабана пойдёт! А этого беспородного всё на цепи держал. В лес не хотел брать. Дурным считал.

Волчок, слыша, как в разговоре Иван упоминал его имя, навострял уши, преданно вскидывал глаза на егеря.

- Собрались мы по первому снежку белковать. Лайку с собой взяли, - продолжал Иван. - Ружья, понятно, дробью зарядили. Было у меня в подсумке несколько патронов с пулями на всякий случай. Тайга все-таки! Да кабы знать, где упасть! В горячке и не вспомнил о них.

Идем, стало быть, распадком, километра три от Еловки ушли. Вдруг, глядь, Волчок догоняет нас. Язык высунул от бега. Без ошейника. Оборвал или стащил с головы. И рад-радёшенек, что вырвался на свободу. То возле нас прыгает, лает, то, как угорелый, по кустам носится.

Не понравилась Степану его беготня. Чуть не пристрелил со зла, да я удержал. Пусть, говорю, порезвится. А Степан сердится, не унимается. «Он, - кричит, - нам всю обедню испортит».

А Волчок туда-сюда, рябчика поднял на выстрел, белку посадил, облаял.

Советую Степану: ты, мол, иди со своей знаменитой лайкой, а я с неучем пройдусь. Куда же его теперь девать, неслуха?!

В полдень сошлись, как и условились, в Медвежьем ключе. У того места, где, помнишь, соль изюбрам сыпали? Посчитали трофеи. Я троих рябчиков сшиб с помощью Волчка, а белок больше десятка добыл. А Степану и показать нечего: одну белку подстрелил, да и ту лайка истрепала, бесхвостую ему отдала. Сидим, значит, молча обедаем. Вокруг посматриваем: не промелькнёт ли где белка.

Тут Волчок и кинься к толстому заломышу - кедру. Схватил Степан ружье, побежал. Вертится он вокруг ствола, никак белку увидеть не может, а Волчок весь из себя выходит, заливается до хрипоты. Я даже подумал: «Что-то больно рьяно лает». Степану бы поглядеть на заломыш, весь ободранный медвежьими когтями, да где там в азарте? Решил, что где-то за сучком притаилась белка, и вздумал шугнуть её.

Стукнул несколько раз валежиной по стволу, а оттуда как посыплется труха. Пыль столбом, дикий рёв, и снежный вихрь! Пока я сообразил, что к чему, крепко помял Стёпу медведь. В дупле, в заломыше сидел. Берлогу там себе устроил. Бегу я ближе, а с перепугу не знаю, что делать. Понимаю - стрелять надо. Да дробью по медведю все равно, что по стене горохом. А про пули и догадаться не могу.

Сколько раз ходил на медведя - страху не испытывал. Может, потому, что зверь на меня шел, а здесь он товарища терзает. Оторопь взяла, не соображу никак, чем помочь. Не оттаскивать же его руками! Стою, что-то ору, а в снегу сплошной клубок: не поймешь, где медведь, где Степан, где собака? Как стрелять, хоть бы дробью? В человека угодишь. Лайка-та, я успел заметить, сразу в чащу с визгом сиганула.

А Волчок повис на медведе, рвёт сзади за штаны, отвлекает на себя. Это рассказывать долго. А всё длилось какие-нибудь секунды. Рявкнул мишка и ходу, напрямки, через бурелом. Я для острастки выпалил по нему вдогонку и к Степану: жив ли? Смотрю, вскочил, ружьё своё, затоптанное в снег, ищет. Руки, лицо изодраны, куртка суконная распорота на боку. Ну, думаю, отделался ты, братец, легким испугом. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не вцепись Волчок в медведя. Гималайский был, с белым галстучком на груди. Такой, сам знаешь, злее бурого.

- Волчок тогда, видимо, и пострадал? -- нетерпеливо перебил я Гончарука.

- На него в первую минуту не обратили внимания. Потом вижу: снег покраснел и вся морда собаки в крови. Как мотнул медведь лапой, так и снёс ей когтями зубы. Не надеялись, что выживет. Ан нет, выправился. Такая история вышла...

Мы остановились у тесовых ворот большого деревянного дома, крытого железом. Разминая затекшие ноги, с одобрением наблюдал я, как егерь бережно вытащил собаку, спустил на землю.

- Приехали! - объявил он и толкнул калитку. Во дворе блестела рубиновой эмалью новенькая «Тойота». Чуть дальше виднелись добротные сараи, кирпичный гараж, омшанник с ульями.

- Принимай гостей, Степан! - с обычной своей непосредственностью заявил мой приятель вышедшему навстречу нам хозяину. Был он упитан, немногословен. И в том, как Голодяев снисходительно улыбнулся, чувствовались его уверенность в себе, самодовольство и сытость. К нашему удивлению, Степан не выразил восторга забежавшему в знакомый двор Волчку. Крепкая, широкогрудая лайка, с коротко торчащими ушами и туго закрученным хвостом вздыбила шерсть, глухо зарычала. Она была готова броситься на исхудавшего, боязливо прижавшегося к егерю Волчка.

- На кой леший вы его привезли? - с сожалением пробормотал пчеловод. - Толку-то от него. Ну, ладно. Пусть посидит до поры, до времени здесь.

С этими словами Степан затащил Волчка в сарай, задвинул тяжелый засов.

- А говорил, кашу манную для него варить будешь за то, что спас тебя, - несколько обескураженный таким приёмом, попробовал пошутить Иван.

- Вы по делу или так? - спросил Голодяев, сделав вид, что не расслышал шутки.

- Что же, ты нас и чаем не угостишь? - не унимался Гончарук.

- Анна, - окликнул Степан полную, и такую же, как он сам, круглолицую женщину. - Накрой на стол.

- Проходите в хату, самовар поставлю, - пригласила нас хозяйка таким тоном, что мне расхотелось заходить в дом. Но Иван, балагуря по обыкновению и не смущаясь отсутствием особого расположения к нежданным гостям, ободряюще подмигнул мне и пошагал вслед за Анной.

Ожидая, пока накроют на стол, я от нечего делать, рассматривал обстановку в доме.

Современная дорогая мебель. Стены увешаны коврами. Японский телевизор «Панасоник». На полу тоже огромный ковер. Полки шкафов заставлены сервизами, хрустальными вазами и бокалами, всякими безделушками. Анна принесла самовар, две эмалированные кружки, несколько пересохших бубликов и старый, с отбитым носиком, заварник.

- Что же ты медку не подала? - нарочито строго прикрикнул на жену Степан.

Анна засуетилась, прогремела тарелками на кухне и вернулась с деревянной плошкой, до середины наполненной мёдом. В нём виднелись крошки хлеба.

- В достатке живёте, - простодушно заметил Иван, однако к мёду не прикоснулся.

- Ничего, не жалуемся, - ответил Степан, расставляя упавших на серванте фарфоровых слоников.

- Зимовье еду ремонтировать. Да к тебе по старой дружбе заехал. Кстати, овчина моя жива? Помнится, унты обещал мне сшить, не забыл?

- Овчина та негодна оказалась, плохо выделана. Я тебе другую шкуру подыщу. Недельки через две готовы будут.

Так и не отведав голодяевского угощения, мы двинулись дальше, торопясь поскорее добраться до зимовья и заварить там отменный супец.

- Ну и куркуль же стал этот Голодяев! - пробурчал егерь, когда мы отъехали от Еловки.

Почти весь октябрь мы пробыли в тайге. Подвели новые балки под сруб, перестлали пол и крышу, сложили печь, законопатили стены. По дороге домой Гончарук вновь завернул к Голодяеву за унтами. Не приглашая нас в дом, хозяин вышел за ворота с парой сапог, голенища которых были подбиты серым мехом.

- Он верно служил, - опешил Иван, - как ты мог?

- Мне служил и тебе ещё послужит, - засмеялся Степан. - Ну, так что, берёшь?

- Иди ты... в баню со своими унтами! Разве для этого я привёз тебе Волчка, хапуга! - выругался Иван и резко дёрнул машину с места.

Весь обратный путь мы ехали молча.

Рассказ Волчок из книги - Тигровый перевал.

Автор Геннадий Гусаченко.

ИСТОЧНИК

На этом всё.

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.