Сталинизм как регресс. Часть 3.

6. АнтиМодерн

Итак, из фактов, изложенных в предыдущих разделах, вырисовывается совершенно отталкивающий для всякого непредубеждённого человека образ сталинского СССР: перманентная нищета, голодное/полуголодное существование, несвободный/полусвободный труд, регламентированное социальное неравенство, нескончаемые репрессии – всё это напрямую касалось подавляющего большинства населения страны.

Я специально не обсуждал такие очевидные особенности сталинизма как отсутствие политической демократии и свободы слова, поскольку для современных сталинофилов (а, как уверяют нас некоторые социологические опросы, и вообще для большинства «россиян») это понятия не являются ценностями. Но вещи, перечисленные выше, имеют для противников демократии и поклонников «сильной руки» такое же значение, как и для либертарианцев, никто из них (разве что отъявленные мазохисты) не захотел бы испытать подобное на собственной шкуре.

Вся та (всё же весьма относительная) социально ориентированная политика СССР, которой так восхищаются апологеты последнего, относится к хрущёвским и брежневским временам, Сталин же вовсе не собирался отступать от своих принципов и накануне кончины обдумывал новое повышение налогов на деревню[1]. Можно даже сказать так: именно смерть Сталина стала началом социального государства в СССР. Уже в августе 1953 г. колхозникам снизили налог на личное подсобное хозяйство и повысили закупочные цены на обязательные поставки сельхозпродукции. В 1956 г. было отменено платное обучение в старших классах средней школы и вузах, тогда же развернулось массовое жилищное строительство. А главное: закончилась эпоха государственного террора.

От некоторых сталинистов можно услышать: да, конечно, было много плохого, но без этого мы бы не выиграли войну. Довод совершенно спекулятивный: доказать, что успешная индустриализация неизбежно должна сопровождаться массовыми расстрелами и миллионами голодных смертей, оставаясь в рамках интеллектуальной честности, невозможно. Тем более, что экономические провалы первых пятилеток ставят под большое сомнение эффективность данной модели. Сам собой напрашивается вопрос: а может быть, она скорее мешала, чем помогала? Кроме того, стиль сталинской «модернизации» определился задолго до прихода Гитлера к власти. Да и сама возможность победы фашизма в Европе (откуда и выросла реальная угроза войны для СССР) без наличия фактора страха перед распространением большевизма весьма сомнительна. Некоторые проницательные наблюдатели видели между этими двумя явлениями очевидную связь, так, академик И.П. Павлов писал в 1934 г. Молотову: «Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было… Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы – террор и насилие… Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел…»[2].

Остаётся самое рафинированное оправдание сталинизма: дескать, несмотря на все «перегибы», это «наш, русский Модерн». Но был ли при Сталине Модерн?

Да, Сталин осуществил успешную индустриализацию. Но она, по сути, замкнулась на военно-промышленном комплексе. Да, при Сталине развивалась наука. Но опять-таки только тот её сектор, который был связан с ВПК. Даже в области естественных и точных наук (генетика, физиология, микробиология, кибернетика) мы видим страшные провалы, вызванные борьбой государства с передовыми направлениями и поддержкой совершенно вздорных «теорий». Я уже не говорю о тысячу раз изнасилованных и безнадёжно искалеченных гуманитарных науках (особенно философии и истории).

И главное: Модерн включает в себя не только техническую и научную, но и социокультурную составляющую, которая предполагает повышение уровня жизни, демократизацию политики, социальный эгалитаризм, автономизацию индивида, преобладание рационально-критической картины мира и т.д. Весь приведённый в предыдущих статьях материал недвусмысленно свидетельствует: в социокультурном плане сталинский СССР – образцовый антиМодерн. Разве что стоит добавить про рационально-критическую картину мира, которой явно не было места среди квазирелигиозных заклинаний о единственно верном учении Маркса-Ленина-Сталина и сюрреалистических обоснований поисков «врагов народа» (один из бесчисленных примеров, приводимый здесь просто в силу того, что он «оказался под рукой»: в 1937 г. Ежов рапортует Сталину о ликвидации в Сибири «антисоветской фашистской организации толстовцев, субботников и др. сектантов»[3]).

Даже с созданием современной бюрократии такое вроде бы сугубо бюрократическое государство как сталинский СССР нельзя поздравить, ибо, несмотря на то, что Сталин поставил под контроль правящие кланы СССР, организованные по принципу «патрон-клиенты», сами эти кланы сохранились, и именно играя на их противоречиях «красный монарх» выстраивал свою дворцовую политику: «персонофицированная система деспотической власти стала главным препятствием для создания бюрократической системы инфраструктурной власти»[4].

О каком Модерне можно говорить, если советское общество той эпохи – яркий образец сословного общества? При Сталине завершился и выкристаллизовался процесс, начавшийся сразу же после Октября 17-го: «произошла рефеодализация (у меня есть возражения против этого термина, но об этом подробнее ниже, - С.С.) общества в целом. Основанием для такого утверждения может служить то, что основной признак сословности – объем прав, привилегий и повинностей по отношению к государству – стал еще более выпуклым и очевидным, поскольку роль государства… не только не ослабла, но и многократно возросла».

В советском обществе можно выделить «пять групп сословного типа»:

1) номенклатура, «по аналогии с дореволюционным сословием сталинскую номенклатуру можно определять как “служилое дворянство”, ибо права и привилегии давались ей только за службу, а правами собственности и ее наследования номенклатура не обладала»;

2) «рабочие как квазипривилегированное сословие. Многие их права скорее декларировались, но по ряду признаков рабочие выделялись из общей массы. Среди них большими правами обладала группа передовиков – стахановцев»;

3) «специалисты и служащие. Внутри этой страты можно выделить привилегированные группы – элиту, представители которой имели ряд привилегий, аналогичных тем, которыми пользовались до революции “почетные граждане”, а также торговых работников, занимавших ключевые позиции в распределительной системе»;

4) крестьянство;

5) «маргинальные группы, в число которых входили остатки привилегированных в прошлом сословий – священнослужители, купечество, дворянство, а также “новообразования” сталинской эпохи – спецпереселенцы, тылоополченцы и т.д.»[5].

С некоторыми изменениями эта структура просуществовала до самого крушения СССР, но без сомнения, в сталинскую эпоху она обладала наибольшей степенью репрезентативности.

Так называемая «социальная мобильность» при Сталине, во-первых, как было показано ранее, с конца 30-х стала сознательно приостанавливаться государством, а, во-вторых, её характер (подобно «меритократии» при Петре I) не отрицал самой сути сословной системы. «Продвижение по социальной лестнице, доступное в 1930-х гг. для детей из рабоче-крестьянской семей, не делало пролетариат как таковой правящим классом, оно лишь позволяло отдельным индивидуумам выбиться из пролетарской (или крестьянской) среды и занять место в рядах бюрократической иерархии. То был классический пример “циркуляции элит” по Парето, когда можно обновить и заменить правящий класс, но невозможно положить конец правлению этого класса»[6].

Так что «”современность”... в [сталинском] Советском Союзе… можно было увидеть только в пропаганде, особенно рассчитанной на Запад, да еще в отдельных ограниченных секторах военно-промышленного комплекса. Для подавляющего большинства населения, включая городское, и значительной части новой бюрократии эти годы прошли под знаком хаоса, борьбы за выживание и упорного соревнования примитивных условий жизни с еще большим примитивизмом действий и менталитета правящей верхушки... Все вышесказанное не отрицает реальность сталинской модернизации, главным результатом которой стало в первую очередь создание научно-военно-промышленного комплекса. Однако... такого рода модернизация может на определенный, не слишком долгий период вызвать политический регресс к деспотическим формам, ассоциирующимся у всех с предшествующими фазами истории человечества...»[7].

Социокультурный регрессизм сталинизма, о котором сегодня с архивными данными на руках говорят современные историки, не был секретом и для современников той эпохи. Скажем, «в 1930 г., когда сталинская новая революция была в разгаре, Каутский уже называл советскую систему новым видом феодальной иерархии во главе с коммунистической бюрократией, или «новым классом» (Каутский первым применил этот термин к советской системе), классом, который правил страной посредством контроля над госсобственностью»[8]. Тот же академик Павлов в 1934 г. писал: «…я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнию древних азиатских деспотий»[9].

Великий социолог Питирим Сорокин в 1950 г. (когда он уже из яростного антисоветчика стал умеренным советофилом) полагал, что в СССР «создано такое деспотическое правительство, какое едва ли известно во всей человеческой исто­рии»: «Революция не уничтожила эксплуатации. Она только заменила ограниченную эксплуатацию трудящихся частным собственником (бедного бога­тым) неограниченной эксплуатацией людей правительством и его приспешниками… Революция не уничтожила социальное нера­венство и социальные ранги и классы. В терминах прибыли, удачи, стандартов жизни русское насе­ление сегодня составляет высокую экономическую пирамиду с огромной стратой бедных, небольшой процветающей стратой различных рангов, и на самом верху – миллионеры, в основном высшего ранга коммунистические чиновники и их “специа­листы” (приспешники)»[10].

Из XIX в. вспоминаются пророчества о социализме Герберта Спенсера как о «грядущем рабстве» и Константина Леонтьева как о «феодализме будущего». А в 1857 г. Герцен гениально предсказал явление в России «небывалого примера самовластья, вооруженного всем, что выработала свобода; рабства и насилия, поддерживаемого всем, что нашла наука. Это было бы нечто вроде Чингисхана с телеграфами, пароходами, железными дорогами, с Карно и Монжем в штабе, с ружьями Минье и с Конгревовыми ракетами под начальством Батыя»[11].

«Восточная деспотия» (ассоциативно отсылающая к древней Месопотамии), вооружённая современной техникой и марксистской фразеологией – вот что такое сталинизм, так сказать, Чингисхан с атомной бомбой. Термин «феодализм», при всех его архаизаторских коннотациях, всё же скорее затемняет суть дела, если к нему подходить с более-менее научной строгостью. Ибо классический западноевропейский феодализм никак не совместим с ни чем не ограниченной властью диктатора и отсутствием институциональных вольностей у элиты.

Вряд ли корректно говорить применительно к сталинизму о «госкапитализме», хотя убийственные для сталинистов-социалистов параллели здесь напрашиваются сами собой: «…управленческая иерархия и индивидуальная ответственность — вместо рабочего контроля и комитетского управления, что являлось первоначальным идеалом коммунистов; различия в зарплатах, премии и сдельная оплата труда; жесткая производственная дисциплина и полностью денежная, с учетом убытков и прибылей система. Советское предприятие мало чем отличалось от капиталистической корпорации — за исключением мотива выгоды, замененного на выполнение плана, и отсутствия серьезных переговоров между рабочими и администрацией»[12]. «Исключение», однако, весьма показательное, так же как и ещё одна «мелочь» – запрет частной собственности и рынка.

Сталинская деспотия сущностно схожа с современными ей «тоталитарными» режимами в Германии и Италии, но она несоизмеримо радикальнее как в применении насилия во внутренней политике, так и в покушении на принципы Модерна (частную собственность ни Муссолини, ни Гитлер не отменяли).

«Восточная деспотия» в данном случае, разумеется, тоже не строгое научное понятие, а скорее метафора, помогающая определить вектор поиска этого понятия.

Так или иначе, но в модернистской парадигме сталинизм смотрится только как регресс, как варваризация, особенно, если сравнивать его с ведущим социально-экономическим и социально-политическим трендом Российской империи 1905 – 1913 гг.[13] И что самое печальное – антимодернизм, глубинный архаизм сталинизма наложил неизгладимую печать и на всю последующую историю советского общества, которое при всех своих попытках освободиться от сталинских родимых пятен так и не сумело этого сделать и – более того – передало их по наследству путинской РФ.

Последняя совершенно очевидно представляет собой авторитарно управляемое сословное общество (см. об этом работы С. Кордонского) со всё более заметными тенденциями к милитаризации. Так что вряд ли обилие сталинистского агитпропа на книжном рынке – простая случайность. Тема, увы, вовсе не академическая. Поэтому и есть смысл снова и снова говорить о ней горькую правду.

P.S.

Не согласна с последним абзацем!

Путину не нужны сталинофильские тенденции в обществе.

Сталинисты нужны Западу.

Именно Запад, после разочарования в российских либералах, стал делать ставку на радикальных левых (в т.ч. сталинистах) в деле хаотизации и ослабления России.

[1] Хлевнюк О.В., Горлицкий Й. Указ. соч. С.

[2] http://ihst.ru/projects/sohist/document/letters/pav95ist.htm

[3] Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг. М., 2010. С. 408.

[4] Истер Дж. М. Советское государственное строительство. Система личных связей и самоидентификация элиты в Советской России. М., 2010. С. 198.

[5] Красильников С.А. Указ. соч. http://zaimka.ru/soviet/krasiln1.shtml.

[6] Даниелс Роберт В. Взлет и падение коммунизма в России. М., 2011. С. 310.

[7] Грациози А. Война и революция в Европе… С. 69 – 70.

[8] Даниелс Р. Указ. соч. С. 315.

[9] http://ihst.ru/projects/sohist/document/letters/pav95ist.htm

[10] Цит. по: Дойков Юрий. Питирим Сорокин. Человек вне сезона. Биография. Т. 2. (1922 – 1968 годы). Архангельск, 2009. С. 400 – 402.

[11] Герцен А.И. Письмо к императору Александру II (По поводу книги барона Корфа) // Герцен А.И. Собр. соч. в 30-ти т. Т. 13. М., 1958. С. 39.

[12] Даниелс Р. Указ. соч. С. 270.

[13] На Л.В. Шапорину – человека утончённой европейской культуры, сформировавшегося в дореволюционной России, годами жившего до окончательного возвращения в СССР в 1929 г. в Италии и Франции, сталинизм производит впечатление какого-то «нового средневековья» или даже инфернальной фантастики: «У меня все время ощущение, что мы, люди, выросшие в XX веке, попали на машине времени, летящей вспять, в XVII век (русский, не французский), и мучительно жить с нашей утончившейся эпидермой, с нашими нервами среди уклада и привычек трех столетий тому назад»; «как тяжело человеку, жившему в XX веке общеевропейской жизнью существовать в XVI, за Китайской стеной, за “железным занавесом”, среди всеобщего одичания и забвения самых элементарных европейских навыков воспитанности, любви и внимания к ближнему»; от таких ужасов «XIX столетие… отвыкло, для нас, людей доатомной эпохи, все это неправдоподобно. Как страшный сон… Я не могу вспоминать о Сталине. Передо мной вырастает из земли какое-то странное чудовище, вроде Вия, не похожее на человека» (Шапорина Л.В. Указ. соч. Т. 1. С. 127. Т. 2. С. 95, 388 - 389).

Автор Сергей Сергеев

http://rueuro.ru/vse-stati-2/i...