Для кого брех - серьёзный аргумент

    Что называют брехом? Для человека (обычно) – это ситуация, когда его облаивает собака, непонятно за что, явно не по делу и когда понятно, что для всего честнОго народа она однозначно не права. И когда подразумевается, что такой лай ничего не значит, тогда и называют его пустым брехом. Однако с точки зрения собаки всё, наверное, совсем по-другому.

В собачьем мире нет понятия «брех» в том смысле, в каком оно существует для нас. Там есть понятия гавканье и тявканье. Гавканье – это лай собаки, готовой ответить за свой лай, а тявканье – это лай не готовой. Серьёзное гавканье – это заявление типа «я тебя могу порвать», подразумевающееся соответствующим реальному раскладу сил. А тявканье – это такое же заявление, только не соответствующее. И вот в разбирательствах, где есть такое соответствие, а где нет, вся собачья правда и заключается.

Для человека помимо понятий «могу порвать» есть уточнения «…и буду прав!», или «…и будешь не прав!»; в мире собак (по крайней мере, злых) таких понятий нет. Там есть только «могу», и «не могу». И если можешь – значит, имеешь право на то, что можешь, а если нет, то нет (всё просто – называется право сильного). А поскольку порвать другого может только кто-то один из двух, значит, другой из лающихся автоматически не прав, ибо не соответствует тому, на что претендует. И вот лай собак (друг на друга) и есть попытки объяснить, кто что может, а кто что нет.

В рамках выяснений лаем стороны демонстрируют свою силу, грозность, решительность, и прочие качества, необходимые для победы. И вот кто оказался более убедителен, тому победа как бы и должна засчитаться (если лаем всё должно и ограничиться). Но поскольку бывает, что кто-то один заведомо знает, что слабее, но всё равно лает (потому, что на своём дворе), начинается информационная война, в рамках которой тот, кто гавкает, пытается доказать свою правду, а тот, кто тявкает, толкать всем свой блеф. И если предположить, что в собачьем сознании есть понятие «брех», то распространяется оно (наверное) исключительно только на тявканье, а гавканье брехом быть названо не может, т.к. является собачьей правдой. И поскольку другой правды в собачьем понимании нет, а свято место пусто не бывает, отношение к такой правде там (наверное), предельно серьёзное.

Когда собака облаивает человека, она может гавкать, может тявкать, и соответственно этому по собачьим понятиям является правой или не правой. Но для человека это всё равно является брехом, т. к. воспринимается заявлением, что она что-то может сделать, правоту чего не доказала. И вот это несоответствие форматов понимания в рамках человечьей логики и делает её заявление брехом. Только собаке не понять.

Аналогичным образом бывает и в человечьих разбирательствах, где одна сторона живёт по понятиям права сильного (называется борзость – сами же слово придумали), а другая по более цивилизованным. Поведение первых в данном случае строится по тому же принципу, просто перенесённому на уровень человеческой деятельности.

Если интересы пересекаются и взгляды не совпадают, борзые начинают наезжать на оппонента оскорблениями и угрозами, и делают это не обязательно потому, что их чем-то сильно разозлили (хотя разозлиться за ними не заржавеет), или потому, что других аргументов нет (хотя и это в определённых случаях закономерно), а потому, что им надо показать свою силу. И вот такой наехал на оппонента оскорблениями – это должно говорить о том, что он, наверное, очень крут, раз имеет обыкновение так себя вести. И если он оказался более грозным, чем оппонент, он (по его понятиям) прав. Аргументировать без хамства он не может, потому, что тогда его позиция потеряет ту смысловую составляющую, на которой держится соответствие слов делу. А ещё без них ему придётся доказывать своё в рамках другой логики, а ему она не очень подходит, и он её он не понимает, не любит, не знает, и знать не хочет (ну или наоборот знает, что там он свою правоту не докажет, и потому не любит). И вот он толкает свои заявление в том формате, каком считает нужным, а для несогласного с форматом это брех.

В силу такого подхода различается и само отношение к оскорблениям. Если интеллигентный человек кого-то обзовёт дураком (довести-то можно любого), то это будет означать на его языке «Я тебя так называю, потому, что не вижу смысла с тобой дальше общаться. И этим словом я объявляю, что я выхожу из дискуссии, и объясняю, почему я это делаю. Ну а ты можешь оставаться при своём мнении – для меня оно больше ничего не значит…». Для привыкшего же жить по праву сильного это означает, наоборот, приглашение к дискуссии, в рамках которой они должны выяснять, кто дурак, а кто нет, при помощи остального арсенала наездов. Так что здесь опять намечается несостыковка в понимании, кто и что доказывает.

Часто бывает, что некоторые изображают борзость при помощи хамства не потому, что они реально грозные, а потому, что рассчитывают, что проверить это не получится (в интернете самое оно). В рамках чего у них получается информационная война с другими борзыми по вопросу, чьи заявления реальны, а чьи нет.

Возможно, обладая большим опытом таких противостояний (или природным чутьём) некоторые из борзых всё же способны отличать таких «псевдоборзых», но всем остальным это непонятно, и их диалектика крайне скудна в плане объективных критериев по выяснению этого вопроса.

Когда борзый спорит с интеллигентом, он пытается примерить поведение оппонента на свои понятия, по которым получается, что, если тот не демонстрирует превосходящий уровень агрессии, то однозначно проиграл. Интеллигент же примеряет поведение оппонента на свои стандарты, по которым получается, что, если у того ничего нет, кроме хамства, значит, проиграл он. И в рамках этого противостояния информационная война переходит в войну форматов, в рамках которой каждый старается вытеснить формат другого, чтобы установить свой, и победить по своим правилам.

Войну форматов может вести с интеллигентом и псевдоборзый, пытаясь вытеснить формат противника своим «псевдоформатом». Вот только выявить всю его сущность часто бывает гораздо легче, чем он на самом деле думает, и как по тявканью маленькой собачки сразу видно, что это не гавканье, так и по манерам псевдоборзого видно, что он даже и в своём формате соответствия не держит. Впрочем, у маленькой собачки обычно маленькая голова, которой видимо, не очень понятно, как всё видят всё те, у кого головы побольше, и так же псевдоборзому часто что-либо доказывать может быть всё равно, что маленькой собачке показывать, что её тявканье смешно.

Из-за таких вот псевдоборзых часто и реально борзому могут не верить везде, где у него нет возможности подтвердить свои слова делом. Что, наверное, досадно, но кто виноват, что он выбрал формат, в котором мало кто разберёт соответствия (особенно, если и желания разбираться нет)? Выбрал путь неуважения к чужой позиции, и получил неуважение к своей от тех, кто подрывает доверие к твоему контингенту – тебя за это жалеть должны? И эта проблема, как репейник, тащится за всеми, кто лазит в дебри, в которые другие не суются.

Ещё одна неувязка собачьей правды с человечьей в том, что собака может лаять, потому что не имеет возможности укусить, а кусать не может, потому, что есть заборы, цепи, и прочие средства усмирения, выражающие человеческую волю. И когда она, будучи ими ограниченной, облаивает прохожих, её «могу порвать» превращается в «не можешь». И когда она облаивает представителя вида, который решал всё от и до по вопросам, что она может, а что нет, вплоть до того, быть её породе на свете или нет, и положение которого доминирует над её положением, её «могу порвать» является правдой только в очень узком под стать её ментальности смысле; во всех же остальной широте оно может называться словом «брешешь!» с вложением в него всего того смысла, в котором нежелание понимать её помножено на неприязнь, которую она сама же и вызывает

И когда собаку сажают на цепь, она не кусает того, кто сажает, а сажает он её потому, что знает, что, если не посадит, его самого могут посадить (и в куда более худшем смысле), так что не посаженной она быть не может. И за этим стоят такие правовые отношения, в которых интересы тех, кто ходит мимо, доминируют над её интересами, и их воля напрямую (или косвенно) выражена в том положении, которое каждый в конечном итоге занимает. Но только собаке всего этого не охватить, потому, для неё это всё слишком сложно, и она утыкается в свою правду, которая со стороны смотрится так же, как её нос, подсунутый под ворота, которым она пытается высунуть, насколько вылезет, и гавкать.

Аналогично этому и в человеческом обществе борзый элемент далеко не всегда может позволить себе всё, чего хотел бы. И далеко не всегда даже хочет того, что ему естественно было бы хотеть, если бы кое-кто не решал, что ему можно позволять, а о чём лучше даже и не мечтать. И когда он прёт со своим «я бы тебе набил бы морду, если бы не…», то мнит себя (уж наверно) высшим звеном эволюционной цепи. Но вот в этом «если бы не…» как раз собака и зарыта, но только ему этого не понять, потому, что для этого ему надо понять, как в установленных порядках проявлены права, интересы, и воля того контингента, в отношении которого его амбиции настолько субъективны, что ему этого и понимать даже не захочется.

Основная проблема живущих по праву сильного в том, что их позиция полна противоречий, которые им замечать не выгодно, но у идейных противников они все как на ладони. Потому, что против такого образа жизни есть аргументы, на которые им возразить вразумительного просто нечего, и им остаётся просто оказываться в положении либо не способных понимать свою неправоту, либо не умеющих признавать свои ошибки.

И когда борзый качок с шеей толще головы и гордыней шире интеллекта наезжает на интеллигентного очкарика, в своём понимании он доказывает своё однозначное превосходство. И он обосновывает ему прямым текстом, кто он есть и что он есть, и тот ничего не отвечает, и стоит, обтекая всеми теми понятиями, которые были на него излиты. И в понимании борзгого он доказал своё превосходство по всем ему понятным фронтам, и других фронтов для него не существует; и он чувствует себя королём ситуации и высшим звеном эволюции. И в этом моменте для него и есть вся его правда, которая ему от жизни нужна. Но только вот если после этого он безоружным натыкается на улице на большую и серьёзно настроенную собаку без привязи, которая его облает так, что лучше будет не шевелится, он будет стоять всеми теми понятиями, которые она на своём языке на него изливает, не пытаясь в защиту своего достоинства ни движения сделать, ни голоса подать. И с её точки зрения она его опускает, и доминирует над его сущностью по всем мыслимым для неё фронтам точно так же, как он доминировал над тем очкариком. Но только быть выше в такой ситуации можно только помощи более интеллигентного менталитета, а у него такового нет.

В интеллигентном менталитете может быть понимание того, что может и делает в своей жизни человек, чего собаке не понять и не повторить. Почему она может лаять лишь там, где ей попустили те, кто решают, чему попустить, а что не стерпеть. Какие у человека технически возможности воздействовать на ситуацию, чтобы усмирить любую собаку, если будет очень надо, и насколько будет бессильна перед этим будет она, если он это решит. Понимание того, почему надо быть выше того, чтобы не вернуться со стволом, и приложить её, заставив «ответить» за свою наглость. И чему равна на самом деле разница в их достоинстве в связи с этими и подобными вещами. Но если борзый применит такое понимание, ему придётся примерить его на себя и в ситуации с очкариком, осознав, кто и в роли кого там выступает. А если не применять, то применить на себя всё то, что следует из менталитета его четвероного «друга». А если не то и не сё, то вертеться в двойных стандартах, придумывая предлоги, почему там должно считаться по одному, а тут по-другому. А кто извивается в двойных стандартах, того всегда можно натыкать в вопросы, на которые состоятельного ответа у него не будет. А у кого нет ответов, держать ответ за свои слова и не могут; они могут только порвать оппонента – но это не часто; чаще всего они могут только побрехать и уйти.