Охота на колорадов

Лёгкий туман поднимался от Днепра. Ветер налетал порывами, и растрёпанные Танины волосы приятно щекотали лицо. Таня стояла на мосту, крепко держась за перила и чуть покачиваясь вперед и назад, словно в такт звучавшей в ней мелодии.

Тёмно-зелёное платье, которое Таня купила совсем недавно и ещё не привыкла носить, трепетало, как полотнище флага. Красные туфли, одолженные у сестры, были яркими и красивыми, хотя и очень жали, врезаясь в подъёме.

За спиной Тани раздались два автомобильных сигнала. Она обернулась. Незнакомый мужчина медленно проезжал рядом в синем «Ситроене», игриво улыбался и махал Тане рукой. Таня недовольно поморщилась, и всё же не смогла сдержать улыбку.

― Казёл, ― едва слышно проговорила она, стараясь сделать строгое лицо. Но улыбка не слушалась и не исчезала.

Неподалёку послышался ещё один сигнал. Потом ещё несколько. Проезжавшие водители весело салютовали Тане. А она морщила свой широкий короткий нос, отчего веснушки на загорелом лице приходили в движение, и всё ещё старалась показать, как она рассержена. Но большие тёмные глаза под густыми бровями не сердились, а смеялись.

Когда сигналы машин превратились в беспорядочное гудение, Таня сжала кулак и выбросила вперёд средний палец для неприличного жеста.

Но тут боевыми ритмами казацкого марша у неё зазвонил телефон. Таня немного послушала, а потом тихо сказала:

― Ну ладно.

И неожиданно для себя поцеловала свой недорогой смартфон.

Таня Горбатюк по прозвищу Мина, известная многим жителям Киева активистка и волонтёрка, стала спускаться с моста, решительно глядя перед собой и стараясь твёрдо ступать своими яркими неудобными туфлями.

Ноги, привыкшие к военным ботинкам, болели. Платье, надетое впервые за пять лет вместо пятнистой формы, хотя и нравилось Тане, но как-то уж слишком много требовало к себе внимания ― то вздувалось на ветру, то моталось из стороны в сторону.

Но сегодня и платье, и новые туфли были необходимы. Таня не спрашивала себя почему. Это и так было понятно. Платье, красивые туфли, духи, которые она тоже взяла у сестры, нужны были потому, что её ждал Максим.

Даже внутри себя Таня не произносила это имя. Во-первых, потому, что происходящее с ней было таким неправдоподобным и зыбким, что от любого прикосновения, казалось, может исчезнуть. А во-вторых, как это ни тяжело было признать, Максим был враг.

Телефон снова зазвонил. Таня долго смотрела на него и не отвечала. На экране с ухмылкой, таящей угрозу, скалился Вася Щур. Глаза смотрели презрительно и дерзко. Голова была наклонена вперёд, и узкий, обросший волосами лоб казался ещё меньше.

― Алло! ― сухо сказала Таня.

― Привіт, Мінка, есть дело!

― Не можу зараз говорить.

― А чого так? ― сразу набросился Щур.

― Потім скажу. Давай, пока.

Своё прозвище «Мина» Таня получила в дни революции. Тогда они с Васей Щуром и его дружками бросали в мусорные баки самых неправильных и вредных киевских чиновников. Это называлось «мусорная люстрация».

И часто, когда под хохот компании Щура очередного приговорённого вбрасывали в открытый контейнер, Таня, дрожа от возбуждения и словно объятая пламенем борьбы, предлагала:

― А давайте, його взорвём до біса!

В те бурные дни, зачем бы ни собирались участники революции: ломать металлическую ограду в президентском квартале, переругиваться с милиционерами или бросаться камнями и бутылками, ― Таня всегда была среди первых. А когда у неё несколько раз взяли интервью, когда её стали узнавать на улицах и одобрительно приветствовать, Таня и вправду поверила, что её задиристые выкрики, пение непристойных припевок, лазание по кучам мусора, которые служили баррикадами, вся её новая развесёлая жизнь ― это не какие-то проделки пьяной компании, а настоящая борьба с врагами.

И хотя Таня вряд ли смогла бы объяснить, кто эти враги и за что она борется, но, решив про себя, что она борется за народ, Таня достала военное обмундирование, начала курить крепкие сигареты, драться и говорить грубым голосом.

С Максимом Таня познакомилась три дня назад, когда они вместе были в студии одного столичного телеканала. Таню впервые пригласили на телевидение, и она немного волновалась. Но, увидев нескольких знакомых активистов, Таня успокоилась, выпрямила спину и стала с вызовом поглядывать по сторонам.

Максим сначала Тане очень не понравился. И не потому, что он говорил на чистом русском языке. Таких правильно говорящих Таня встречала немало. Но те были свои.

В Максиме же она сразу уловила нечто враждебное. Ей казалось, что он считает себя умнее и лучше всех её знакомых, присутствующих в студии. Лучше депутата в синем пиджаке, которого Таня когда-то видела на майдане, лучше худой писательницы с дряблой шеей, которая что-то умно и длинно говорила Максиму, а он в ответ только безнадёжно качал головой и улыбался.

И знакомая закипающая неприязнь, та, которая накатывала на Таню в дни майданных событий, стала опять подниматься в ней. Она несколько раз глянула на Максима, раздумывая, что бы такое уничтожающее ему сказать.

Но потом всё переменилось. Произошло это незаметно. Просто в один миг всё стало по-другому. Случилось это, когда Максим рассмеялся. Смеялся он открыто, совсем не насмешливо и не гордо, а запрокинув голову, вытирая слёзы своей красивой сильной ладонью с длинными пальцами.

Таня внутренне замерла. И с этой минуты ей стало милым всё, что касалось Максима. Она слушала его приятный рокочущий голос, смотрела, как он оглаживает свою русую бороду, и не могла оторваться.

― Вы хотите, чтобы мир превратился в ваше село! ― долетали до Тани слова Максима. ― Вы хотите всех заставить зажмуриться и не видеть вашу провинциальность, вашу нелепую одежду и не слышать вашу безграмотную речь!

Максим, которого высокая ведущая с надутыми губами представила как юриста и блогера, говорил убеждённо, но не со злобой, а с досадой и сожалением глядя на депутата в синем пиджаке, который в ответ надувал щёки, лоснившиеся от пота, и часто набирал воздух.

На словах «нелепую одежду» Таня вздрогнула и вспомнила о своих туфлях, которые с самого начала программы хотела незаметно снять, но боялась, что это заметят. Таня попробовала поджать и убрать подальше уставшие ноги с распухшими венами. Но как бы она ни ёрзала в кресле, ей всё равно представлялось, будто на красные туфли кругом смотрят и знают, что они не её размера.

― Да вы мир готовы взорвать! Смешать его с грязью, только бы не слышать правду о себе! ― продолжал Максим. ― Правду о том, что вы неучи, что вас использовали для разрушения страны. Ведь стоит какому-нибудь заморскому дяденьке сказать, что именно вы подлинные патриоты, а все остальные граждане ненормальны, как вы тут же этому господину начнёте руки целовать! И страну свою на блюдечке ему принесёте, только бы он избавил вас от мук неполноценности.

Странные чувства владели Таней, пока говорил Максим. Умом она понимала, что это говорит чужак, что с такими ей нужно бороться. Но это Танино понимание от голоса Максима, как будто тускнело и ослабевало. А на его место, заслоняя правильные мысли, приходило волнующее желание слушать Максима и смотреть на его руки.

За словами Максима, за его красивой одеждой, чёрным шарфом, небрежно наброшенным поверх бордового свитера, угадывался иной, неизвестный Тане мир. Мир, к которому ей всегда тайно хотелось прикоснуться. Где говорят спокойно и вежливо, а женщинам дарят цветы и подарки. Где читают умные книги. Мир, в котором радуются тому, чего она не знает, ― чему-то загадочному и прекрасному.

Таня попробовала вспомнить известные осуждающие клички: «сепар», «ватник», «колорад» ― и приложить их к Максиму. Но из этого ничего не получалось. Слова казались верными, но неживыми. А Максим, живой, смеющийся, был совсем рядом. И он жил той самой незнакомой жизнью, которая была для Тани одновременно и чужой, и манящей.

Программа пролетела незаметно и как-то неожиданно закончилась. Несколько раз, когда Тане давали слово, она говорила коротко и сурово, напряжённо следя за тем, чтобы речь её была грамотной. Но поскольку уверенности в грамотности сказанного у Тани не было, она произносила фразы отрывисто, как говорил бы старый солдат среди новобранцев, не нюхавших пороха. Мол, повоюйте с моё, тогда и поговорим.

И всё же от Тани ждали большего. Она уловила некоторое разочарование ведущих и единомышленников. Видимо, всем хотелось скандала. Ведь могла же она в своей обычной манере бросить в неприятного собеседника какой-нибудь предмет и крикнуть:

― Та я б вас усіх перевішала!

Да и сама Таня, когда всё закончилось и участники ток-шоу стали включать телефоны и перебрасываться шутками, подумала, что упустила свой шанс. Но это не тронуло её и почти не огорчило. Ведь произошло то, от чего Танино сердце забилось гулко и часто, а ноги ослабели и стали подрагивать.

Её позвали фотографироваться. Было решено сделать общее фото участников программы. В центре группы стоял Максим. Он оказался высокого роста, крепкий, элегантный.

Максим, перекрикивая общий шум, показывал, кому куда становиться. Увидев Таню, он улыбнулся и указал место возле себя. И когда Таня, не имея сил отказаться от этого предложения, стала рядом с Максимом, когда все вокруг стали тесниться, чтобы фото вышло кучнее, Максим широко развёл руки и обнял сначала худую писательницу с дряблой шеей, а потом и её, Таню.

Обнял за плечи по-дружески. Но от этого прикосновения Таня перестала дышать. Рука Максима была тяжёлой и нежной. Она обнимала деликатно и ласково. И Тане захотелось стоять так всю жизнь.

Но тут совсем некстати ей очень ясно представился Вася Щур. Он, как чёртик из детской игрушки, выскочил в памяти со своей угрожающей ухмылкой. Таня вспомнила руки Щура. Грубые, бесстыжие, хватающие требовательно и нагло. Вспомнила его привычку щипаться, слюнявить ей шею, хрипеть ей в лицо. Вспомнила всё, что делало минуты их близости мучительными и гадкими.

Таня незаметно для себя замычала и затрясла головой.

Максим наклонился и, приблизив к ней своё лицо, участливо спросил:

― Что-то не так?

Таня ничего не смогла ответить. Ей хотелось плакать. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. А потом Максим сказал:

― А что если мы с вами как-нибудь кофе выпьем? Мой офис тут совсем недалеко.

И Таня дала Максиму свой номер телефона.

Прошло два дня. Максим не звонил. Зато несколько раз звонил Вася Щур. Он снова звал «на діло». Таня, обычно принимавшая приглашения Щура, а это чаще всего были выезды «на борьбу с колорадами», теперь говорила «не можу» и ничего не поясняла. А если Щур начинал злиться и настаивать, грозно говорила в телефон:

― Відчепися по-хорошему!

И Щур в ярости кричал:

― Пока, Міночка!

Максим позвонил на третий день, и они договорились встретиться возле Золотых ворот. Таня, прогулявшись по мосту над Днепром и опробовав новое зелёное платье, приехала к Золотым воротам на метро. Здесь было несколько дорогих кафе и ресторанов, в которые Таня раньше никогда бы не решилась войти.

― Привет! ― сказал Максим и улыбнулся так, будто они старые приятели. ― Слушай, давай, посидим на веранде. А то у них в зале музыка на очень большого любителя.

И он засмеялся чему-то своему.

Они сели на деревянной веранде небольшого ресторана. Максим заказал кофе, мороженое и два бокала вина.

Таня молча наблюдала за тем, что с ней происходит. Всё было похоже на один её давний сон. Однажды ей приснилось, что она смотрит фильм, а потом сама становится его участницей. Вокруг ярко светит солнце, люди нарядно одеты, смеются и радуются встрече друг с другом.

― Танюш, а можешь в профиль повернуться?

Таня очнулась от воспоминаний и увидела, что Максим снимает её, глядя в свой чёрный айфон.

― Спасибо, отлично! ― сказал Максим тоном лихого фотографа и, продолжая снимать, спросил:

― Ты в Киеве сейчас живёшь?

― Да, в Киеве.

Таня поймала себя на том, что старается говорить правильно по-русски. И ещё на том, что разговор этот доставляет ей наслаждение.

― С мамой и сестрой, ― добавила она.

― Замечательно, ― отозвался Максим, ― Сестра учится или работает?

― Работает.

Помолчав, Таня впервые смело посмотрела на Максима.

― И мама тоже работает, если вам так интересно.

Максим поднял бокал с красным вином.

― Предлагаю окончательно перейти на «ты».

― Ладно, ― сказала Таня, ― только ты уже перешёл.

― Правда? Когда это я успел?

И они оба засмеялись.

Потом, уже возвращаясь домой, Таня пыталась понять, что же такое с ней было. Ведь ничего же особенного. Смеялись, рассматривали прохожих. Сначала толстую даму с лысой собачкой, одетой в шерстяную жилетку. Потом какого-то «ботаника» с длинными волосами, который что-то слушал в наушниках и раскачивался из стороны в сторону.

Но все эти незначительные картины почему-то радовали и были наполнены светом, как в том далёком сне. И спешащие прохожие, и скверик возле Золотых ворот, и даже скульптура Ярослава Мудрого, которая из-за фальшивого прищура бронзового князя всегда Тане не нравилась, теперь казались милыми и родными.

Таня ждала, что во время их встречи Максим заговорит о чем-нибудь опасном и враждебном. И даже готовилась, внутренне проговаривая свои будущие колкие и умные ответы. Но Максим только шутил, рассказывал о старинных домах, мимо которых они проходили, когда вышли из ресторана, и снимал Таню на свой айфон.

Сама того не заметив, Таня перестала обдумывать каждое своё слово, свободно смеялась, морщила веснушчатый нос и, совсем разговорившись, рассказала о родном городке, откуда была родом, о том, как они с пацанами воровали арбузы на баштане и как за ней увязались две собаки и разорвали сарафан.

Конечно, от чистого русского языка Таня была уже далеко. Но забавный озорной суржик, лившийся из Таниных уст, похоже, нравился Максиму. Он тоже вспоминал детство, говорил о своей маме, а потом, перед прощанием, попросил Таню отойти чуть подальше и, когда она изящно оперлась на парковую скамейку с чугунными завитушками, сделал её фотографию в полный рост.

Потом Максиму позвонили с работы.

― Бегу, дорогой! Я на важной встрече! ― закричал он в телефон и едва заметно подмигнул Тане.

Затем он сказал «созвонимся», приложил большую бородатую голову, пахнущую дорогим парфюмом, к Таниной щеке и быстро перешёл на противоположную сторону улицы.

Когда Максим исчез в подъезде дома напротив, Таня опустилась на скамейку и сняла наконец свои блестящие красные туфли. Вены на ногах от напряжения до того распухли, что, казалось, сейчас разорвутся и жёлтые плитки скверика зальёт густая Танина кровь.

Утром от Васи Щура пришло сообщение. Точнее, это была ссылка на материал в ютюбе. Под ссылкой Таня прочла короткую приписку, непонятно к кому обращённую:

― Суки!

Таня открыла сообщение и сразу увидела Максима. Это был его блог. Максим говорил, обращаясь к зрителям.

― На днях мне пришла мысль сделать сюжет о некоторых жертвах революции. Я имею в виду не погибших, а живых активных участников тех событий. Впрочем, и они, на мой взгляд, жертвы. Не собираюсь спорить с ними или критиковать их позиции. Да и нет там никаких позиций. Лучше давайте заглянем в душу некоторых знаковых участников революционных беспорядков. Что ими двигало? И что это вообще за люди?

На экране появились три портрета. В одном из них Таня сразу узнала себя.

― Думаю, здесь есть повод для размышлений психологов и даже психиатров, ― продолжал Максим. ― Как получилось, что обычные безграмотные девочки и мальчики внезапно возомнили, что они могут решать судьбу государства? Мне кажется, в основе этого явления лежит комплекс неудачника, страдания двоечника, презирающего себя за своё ничтожество, но желающего перевернуть мир, только бы все забыли о его унизительной тайне.

Таня не столько слушала, сколько смотрела. Это был всё тот же Максим, только не улыбающийся, а серьёзный и строгий. Похожий на учёного.

Сначала Максим показал на экране известного майданного сотника Троцюка и рассказал, что тот недавно укусил кого-то в парламенте. Потом в кадрах старой милицейской хроники замелькал Вася Щур, который, самодовольно оскалившись, малевал красной краской на чёрном постаменте памятника. А затем появилась и Таня.

Максим говорил за кадром, не переставая. Говорил о душевном недуге, которым заразились миллионы граждан. Об их болезненном желании скрыть свою второсортность. И о завистливой ненависти этих людей ко всем разумным и образованным.

В какой-то момент Таня перестала слушать. Вернее, она слышала голос Максима, но слова его напоминали одинаковые скачущие шарики в лотерейном барабане. Таня только смотрела и ждала, когда же она снова появится на экране. Вот она рассказывает о своей маме за столиком ресторана, а вот говорит о сестре и, морщась, улыбается.

Тане не было больно. Но в ней ныла какая-то тяжесть, и было неловко и стыдно. «Конечно, только так и могло быть, ― с горечью говорил голос внутри, ― а ты чего ждала?»

Наконец, на экране появился сделанный Максимом её портрет в полный рост, на котором она, как теперь казалось, неуклюже прислонилась к парковой скамейке. Солнечные блики играли на красных туфлях сестры и делали их ещё более яркими.

Таня хотела остановить просмотр. Но тут появились комментарии подписчиков канала. И она заставила себя их прочитать. Зрители шутили и благодарили Максима. Больше всего шуток досталось Тане. Спрашивали, где Максим поймал эту чокнутую кралю. В каком сельмаге продают такие платья.

Таня механически пролистывала чужие злые слова. Она будто ждала чего-то ещё. Более оскорбительного. Того, что принесёт настоящую боль и унижение.

В конце концов кто-то написал:

― А туфельки у вашей дамы с чужого плеча.

До сих пор молчавший Максим на этот комментарий сразу откликнулся:

― Да, с обувью не сложилось.

И поставил улыбающийся смайлик.

Таня встала и прошлась по комнате. Потом она пошла в кухню. Ей казалось, что её бросили в мусор. Точнее, бросили в мусор её душу. Или как там называется то место, где живут самые дорогие воспоминания и самые тайные надежды. Где хранятся мечты о любви, о нежности, о ласковых словах доброго и сильного мужчины.

Всё это теперь было измазано грязью. И в этой грязи, проклиная себя за то, что говорила с Максимом о маме и сестре, Таня стояла посредине кухни на шестнадцатом этаже своей квартиры на Троещине.

Она открыла холодильник и достала недопитую бутылку водки. Резко опрокинув бутылку, Таня сделала несколько глотков. Водка была холодной и противной. Таня зажала рот ладонью, постояла, а потом заставила себя снова обхватить губами горлышко и пить, не останавливаясь.

Допив, она посмотрела в тёмное окно. Мама работала санитаркой в больнице и сегодня была на дежурстве. Знакомое пьяное омертвение не наступало. Таня продолжала всё чувствовать.

Зазвонил телефон.

― Ну, шо, бачила? ― закричал Вася Щур.

― Бачила, ― угрюмо сказала Таня.

― Тут таке діло. Едем з хлопцями на задание. Заїхать за тобой?

Таня немного подумала, раскачиваясь у стола.

― Давай, заезжай.

Она достала из шкафа пятнистые военные брюки и стала долго и тщательно шнуровать высокие чёрные ботинки.

Машина Васи Щура приехала через полчаса. Это был серый микроавтобус. Внутри не было света, но когда Таня забралась в него, то увидела нескольких Васиных побратимов.

― Привет, Мина, ― сказал один в капюшоне, закрывавшем половину лица. Тане послышалась, в его голосе насмешка, и она грозно зыркнула на говорившего.

― А ну, посунься, красавица, ― сказал Щур, садясь рядом с Таней.

И автобус тронулся.

Они ехали очень быстро, словно боясь опоздать. Таня не смотрела на дорогу, но, судя по тому, что большие дома за окнами скоро исчезли и только мелькали редкие фонари и тёмные деревья вдалеке, они уже были за городом.

Вася Щур положил руку Тане на плечи и прижал её к себе. Она сразу узнала удушливый кисловатый запах Щура.

― Куди їдемо? ― спросила Таня.

― Та тут треба трошки попов поганять, ― сказал Вася и, просунув руку под Танину куртку, стал пощипывать её бок.

― Яких попов?

― Ну, ясно яких, московських!

Щур приоткрыл рот и оскалился.

Таня попробовала отстраниться, но Щур обнимал крепко.

Таня разозлилась.

― Слухай, я тобі не пацанка! Говори, що за діло і що треба.

Она с силой выпрямилась и, сбросив руку Щура, обернула к нему своё злое лицо.

― Та зараз усе побачиш! Там наші вже работають. Но шеф сказав подъехать помочь, шоб швидче закончить.

Он многозначительно глянул на Таню, вскинул бровь и добавил чуть нараспев, изображая страстное придыхание:

― И грошики перевёл на Васенькину карту.

В этот момент автобус резко свернул с главного шоссе на узкую дорогу, и Таня увидела вдалеке огонь.

Среди чёрного неба виднелся маленький, похожий на луковицу, купол церкви. Вокруг купола вспыхивало пламя и взлетали искры.

― Там шо, горить? ― спросила Таня.

― Ага, горить! ― весело подтвердил Щур. ― Треба трошки поджарить колорадських попів, бо через них не буде урожая.

Автобус, подпрыгивая на перепаханном поле, направился к церкви.

― Стоп, машина, ― сказал Вася Щур. ― Хлопці, на выход!

Все стали выпрыгивать из автобуса. Вышла и Таня.

Первое, что она услышала, был женский плач. И ещё гул голосов. Потом она увидела за церковной оградой мечущихся людей. Они двигались и кричали возле небольшого дома на возвышении, который был мало похож на церковь. И, если бы не купол на крыше и ступеньки, ведущие к входу, дом можно было бы принять за старый сельсовет.

Всё, что видела впереди Таня: смятение людей, плач, вспышки огня от брошенных на крышу бутылок с «коктейлями Молотова», ― ещё недавно вызвало бы в ней воодушевление, подъём духа, чувство причастности к борьбе с врагами. Но сейчас она только насупленно смотрела по сторонам и шла по рыхлому полю вслед за Щуром.

― Мілиція приїхала! ― выкрикнул женский голос.

― Слава Богу! ― запыхавшийся старик выбежал навстречу Щуру, но, увидев, что ошибся, отступил и произнёс срывающимся голосом:

― Ви подивіться, що вони роблять, бандюги!

Щур обошёл старика, слегка оттолкнув его плечом, и решительно вошёл за церковную ограду.

Во дворе храма кричали и толпились несколько десятков человек. Таня увидела пожилого священника в чёрном подряснике. Рядом с ним стояли две женщины, с завываниями пытавшиеся утереть кровь с его лица. Но священник отмахивался и порывался бежать к дверям храма. Там четверо пожилых мужчин, женщина и мальчишка лет семнадцати мешали нападавшим подойти к двери. Но молодые парни в капюшонах и балаклавах со смехом стаскивали их со ступенек и при этом били кулаками. Потом, освободив подход к церковной двери, они взбегали по ступенькам и колотили в неё ломиками.

Всё это сопровождалось непрерывным воем старушек, полногрудых сельских женщин в дешевых платках и двух девчонок лет двенадцати.

― А, це ти, Щуряка!

Из толчеи вынырнул Семён Левченко, коренастый парень лет двадцати пяти. Он часто дышал, руки его были красными и влажными, будто облитыми вишнёвым соком. Глаза на горбоносом лице блестели от огня.

― Он бач, як криша гарно горить! ― Семен махнул рукой в небо. ― Зараз ще з церкви виженем! Бо вони ж там заперлися, придурки!

― А чого так долго? ― недовольно сказал Щур тоном начальника и направился туда, где ломали дверь.

Две женщины кинулись к Щуру.

― Діти, що ж ви робите! ― заголосила одна из них.

― Хочемо помолитися вашему московському богу, а ви нас не пускаєте, ― ехидно ответил Вася Щур, и шедший рядом Семён довольно загоготал.

Таня давно знала, что существуют московские попы, которые за деньги работают на Москву и хранят у себя оружие для сепаров. Все, с кем она делала революцию, тоже об этом знали. Но на таком задании бывать ей ещё не приходилось.

Первое, что смутило Таню, было то, что люди, плакавшие и кричавшие вокруг, совсем не были похожи на подкупленных агентов. Они были такими же, как Танина мама, тётя Оля, которая жила в селе, и все Танины родственники. Говорили они на том же языке. Так же одевались.

― Може, попы їм голову задурили, ― думала Таня, нащупывая правильную мысль.

Разгорячённый и весёлый, к ней подбежал Вася Щур.

― Що скажеш, Мінка?

― А що треба казать?

― Ну, шо з тим цирком робить? Криша зараз впаде і ті чокнуті згорять!

Таня посмотрела на горящую крышу храма, на окна с прибитыми к ним железными решётками, потом опустила голову и, глядя в землю, сказала:

― Шашку треба дымовую, вікно розбити, вкинути і самі вилізуть, як тараканы.

― От за шо я тебе люблю, моя киця! ― воскликнул Щур. ― Тільки нема шашок! Семен, дурна голова, забув! Так що придётся ручками, ручками!

Щур растолкал кричавших и быстро взбежал по ступенькам храма.

Что ей делать, Таня не знала. Она и раньше, приезжая на задания, не знала, что сделает в следующую минуту. Но тогда дерзкие выходки, вызывавшие одобрение соратников, получались сами собой. Теперь же внутри себя она ощущала только пустоту.

Кто-то потянул Таню за рукав.

― Донечка, ― проговорил писклявый старческий голос.

Таня обернулась. Сгорбленная старушка, положив своё маленькое худое туловище на палку, смотрела на Таню, трясла головой и улыбалась. При этом слезы текли по её сухому сморщенному лицу.

― Донечка… ― повторила старуха, продолжая улыбаться и плакать.

Таня опустила лицо и без всякой цели стала подниматься к входу в церковь. Оказавшись на возвышении, она медленно обвела глазами церковный двор. Люди внизу продолжали метаться и кричать. Седой мужчина обеими руками обхватил голову. Один глаз у него распух и заплыл. Щур тем временем уже выламывал дверь. Деревянная крыша горела, и жар пожара Таня ощущала спиной.

Сколько раз Таня воображала себя народным вождём, мстителем, который стоит над растерянными людьми, спокойно отдаёт приказания и произносит горячую речь. Но теперь Таня стояла в бездумном оцепенении, и говорить ей не хотелось.

Внезапно перед ней возник тот самый пожилой священник, которому женщины утирали кровь с лица. Лет ему было под шестьдесят. Крест у него был небольшой, без украшений, похожий на оловянный. Голова облысевшая, на носу появились очки, которые он, видимо, до этого потерял. В свете огня Таня даже успела рассмотреть его глаза. Они были прозрачные, не испуганные, а какие-то очень печальные.

Священник мельком глянул на Таню, а потом с неожиданным для него проворством подбежал сзади к Щуру и, схватив его за шиворот, оттащил на себя. Но Щур был сильнее и намного выше ростом. Он сумел вывернуться, и, глянув на священника с хорошо известным Тане насмешливым оскалом, закричал:

― А! Кремлівські агенти! Иди на Путіна молися!

Он размахнулся и ударил священника в лицо. Тот потерял равновесие, скатился со ступенек и замер на земле без движения.

Таня посмотрела на Щура, а потом, быстро сбежав по лестнице, пошла в сторону церковной калитки. Потом она вышла за ограду и стала поспешно удаляться от храма.

Вокруг чернело поле. Сзади послышался топот. Таня ускорила шаг. Но Щур догнал её. Он схватил Таню за куртку и повернул к себе.

― Мінка! Ну, ты чё!

― Через плечо!

Таня вырвалась и пошла в темноту.

― Я не понял! ― закричал Щур.

Таня остановилась.

― Шо ты не понял?! ― она вплотную подбежала к Щуру. ― Де твои сепары? Де твои колорады? Оці бабки колорады?

Она осеклась, припомнив священника, неподвижно лежавшего на земле.

― Шось ти сильно розумна стала, ― сказал Щур нехорошим голосом и наклонил вперёд свою стриженую голову с узким, заросшим волосами лбом.

― А ну, іди сюди, рибка!

Он притянул Таню к себе и, толкнув, повалил на землю.

― Відпусти, гад! ― простонала Таня.

― Скоро відпущу, ― хрипел Щур, сбрасывая с себя брюки. ― Мы зараз быстренько!

Таня стала кататься из стороны в сторону, пытаясь освободиться. Но Щур был тяжёлым. Не выпуская Таню, он рвал на ней военную рубашку. На какое-то мгновение Щур замешкался, и Таня, собрав силы, толкнула его в подбородок, а другой рукой ударила по носу. Щур вскрикнул, а Таня откатилась, вскочила на ноги и побежала к дороге. Щур, подтягивая брюки, помчался за ней.

На краю дороги Таня увидела большой камень. Она с трудом подняла его и, сжимая обеими руками, крикнула подбежавшему Щуру:

― Уйди, падло, убью!

Только сейчас Таня ощутила тот самый подъём духа, который в дни революции пугал даже её соратников.

Вася Щур сразу узнал прежнюю Таню-Мину. Он немного постоял, глядя с ненавистью, и первым отвёл взгляд.

― Ладно. Погово̀римо іще, ― сказал он искривившимся ртом.

Потом Щур развернулся и двинулся туда, где полыхала церковь.

Таня ещё несколько минут смотрела ему вслед, сжимая камень.

Казалось, с Васей Щуром уходит её прошлая понятная жизнь. С борьбой, руганью, коктейлями Молотова. Сейчас всё это было далёким и чужим. Но как жить по-другому, Таня не знала.

Ей хотелось любить. Обнимать и прижимать к себе маленького беззащитного ребёнка. Целовать его. И чтобы её, Таню, тоже целовали и нежно обнимали.

Та жизнь, на которую Таню призвал в мир Создатель, жизнь женщины, сосуда любви, заботы, нежности, словно просыпалась в ней. И оттого, что всё, чем она жила раньше, было совсем не таким, но противным, шумным, раздёрганным, будто пахнущим кислым потом Щура, от этого ей было теперь особенно тяжело и до слёз жаль себя.

Таня шла к дороге, рассчитывая поймать попутную машину.

Вдруг среди темноты бодро заиграл казацкий марш её телефона, и на экране появился Максим. Таня долго всматривалась в экран, как будто весь Максим сидел там у неё в телефоне. Наконец она приняла звонок.

― Привет! ― ласково и, как всегда, оживлённо заговорил Максим. ― Ты куда пропала? У нас тут конференция намечается. Хотел тебя пригласить как гостью.

Таня молчала, вглядываясь в тёмную даль дороги.

― Нет, я не смогу прийти, ― сказала она, чётко разделяя слова.

― Почему, Танюш? ― Было слышно, как мило и простодушно улыбается Максим.

Таня глубоко подышала, чувствуя, что из груди у неё что-то рвётся, и сказала:

― С обувью не сложилось.

Потом она размахнулась и бросила смартфон с говорившим Максимом в придорожные кусты, где он ещё некоторое время продолжал рокотать своим доброжелательным голосом.

Потом Таня увидела свет фар приближающейся машины и стала махать ей рукой.

Ян Таксюр