Ветерник

Рассказ не имеет концовки, он просто оборван. Этот прием в литературе встречается нередко. Но, под влиянием беседы с вами, я могу сделать концовку. И я вижу ее таким образом:

Я не люблю пролетарьята. Евреев я тоже не люблю. Я не обязана. Я в любви им не клялась и землю не ела. И мыло тоже. Но я иногда общаюсь с ними, если так складываются обстоятельства. Они меня за человека не считают, да, а я, само собой, не считаю людьми их – все по справедливости. Но вот как-то в осень бегу я по подземному переходу, а там сидит еврей, шпарит на семиструнке и собирает копеечки. Я остановилась. Познакомились. Конечно, я копеечку ему в коробку кинула. Знакомые мы теперь. Когда мимо бегу – здороваюсь. Копеечки кидаю. Болтаем иногда.

- Те че,- говорю,- Витя? Евреи лимонардами ворочают и народы истребляют, а ты тут сидишь!

- Я,- говорит,- безвредный еврей.

Вот что ты ему сделаешь?

- Ну, бывай здоров!- и бегу дальше…

Вероятно, имеется возможность кого-то из евреев признавать за людей. Несмотря на то, что лично мне и не хочется.

-==-

Осень, октябрь, листопад, деревья желтые и красные и дорожки в парке тоже желтые и красные от опавших листьев. И кусты вдоль дорожек такие же. И по дорожке, посыпанной красным, идет Рыжая (ну прям как осень) Дашка и в одной руке у нее черный чехол со скрипкой, а за другую держится маленький киндер по имени Август. Ногами они разгребают листья. У Дашки на ногах высокие коричневые сапожки, одета она в коричневое осеннее длинное пальто, на голове черный бархатный берет с белым пером, нахально украденный у Гёте, а на руках дорогие коричневые перчатки.

Тепло. Бабье лето.

Место это находится не у вас, в Новом Йорке, а у нас, в славном курортном городе Кисловодске, столь обогатившем великую русскую литературу; я даже могу привести и пальцем показать, где это было.

Пора все бросить к черту, и в Кисловодск.

Народу – вообще никого. Как на Патриарших в момент знаменитой беседы.

Но Воланда здесь не будет. Одной Бирюковой вполне достаточно.

Только что соберется человек съездить в Кисловодск…

Пустяковое, казалось бы, дело…

Это мистический город. Доехать до которого удается не каждому…

Дорожка ведет в тупик, а в конце тупика скамейка и на ней сидит старый-старый еврей. Это не просто еврей, а Дашкин хороший знакомый, Виктор Ветерник, доктор, кардиолог, который много раз приезжал выручать Дашку, когда она попадала в трудное положение и рисковала потерять больного. Этот еврей за всю свою жизнь никому ничего плохого не сделал. Теперь он на пенсии. И они договорились с Дашкой встретиться в парке. Дашка решила показать ему свою скрипку – он играет на скрипке. Он давно на пенсии, сидит дома и играет на скрипке. Вот они и договорились. На скорой он проработал всю свою трудовую жизнь. Дослужился до старшего врача смены.

Этому еврею никто и ничто не угрожает. Кирпич на голову ему не свалится. И под трамвай он не попадет – и не потому, что по Кисловодску не ходят трамваи. А потому, что не за что этого еврея – под трамвай. Так что заседание состоится.

- Август! Мы по какой дорожке пойдем? По этой? Или по той?

- По этой!,- и рванул вперед мамки.

- Стой! Почему по этой? Может, таки по той? Она ничем не хуже!

- Мам! По этой! По этой!,- и тянет за руку.

- Ладно. Токмо волею потянувшего мя за руку младенца!

- Здравствуйте, Виктор Моисеевич!

- Привет, Даша, привет! Сто лет тебя не видел. Ты таки ушла со скорой. Зачем?

- Слишком много романтики, Виктор Моисеевич. Или это мне так везло… спиной вперед летать… перед визитом в клинику для душевнобольных… И вообще я не желаю их спасать. Без меня обойдутся.

- Дашка мизантропом оказалась.

- Не за что любить… Ну и потом киндерсюрприз,- взгляд на Августа.- Но мне романтики и так хватает,- она приподняла руку со скрипкой.

- Даш, а ты не сочиняешь? Не валяются скрипки по мусорным бакам. Я жизнь прожил и ни разу такого не видел.

- Сейчас вы ее увидите, - она стала расстегивать чехол.- И потом, где я и где скрипка? Чтобы заставить взрослого человека, семейного и детного, взяться за скрипку, должно произойти что-то невероятное. Оно и произошло. Мне ведь везет.

Скрипка, извлеченная из чехла, была черной. Дно и обечайка. А дека была светлой, натуральная ель под тонким слоем прозрачного паркетного лака.

- Вот, Виктор Моисеевич, держите,- и она передала скрипку.

В обечайке были окна, и справа и слева, между подставкой и нижним клецом; а в самом нижнем клеце просверлено отверстие, диаметром сантиметра четыре. Виктор Моисеевич потрогал края этого отверстия пальцами и вопросительно посмотрел на Дашку.

- В гитарном мире,- сказала Дашка,- есть эпиграмма:

Нам не гитару! Королеву!

Привез Беатов из Москвы.

Но обесчещенную деву

Никто не выкупил. Увы.

У той гитары была смешная дырка в неположенном месте. Гитарные мастера одно время этим увлекались, оно улучшало звук. И мастер Беатов тоже. Маленькая такая дырка как от макаровской пули… Народ издевался. А здесь мастер поиздевался над народом – н-н-нате! Задний проход должен быть большим. Н-нате!

- И кто этот ваш мастер?

- Сие есть тайна великая. Он не пожелал оставить нам своего имени. Могу только показать место, где стоял тот мусорный бак. Может, с отчаяния… Может, его очень обижали, я знаю? За то, что он не похож ни на кого. Белая ворона. Она торчала из бака, и мимо проходил народ, и никто ничего особенного не видел. Ну, мусор… Пока мимо того бака не лег путь моего папы. Он успел.

- Хм,- сказал старый кардиолог.

А Дашка извлекла из чехла смычок и стала подкручивать хвостик.

- Эфы,- сказал Ветерник.- Эфы отсутствуют.

- Вместо эф здесь щели. Вот,- Дашка показала смычком,- и вот. Это щелевая скрипка. Фендитура. Возможно, это даже и не скрипка вовсе. Но по способу звукоизвлечения и по размерам – это именно скрипка.

- Внутри шпангоуты какие-то,- Ветерник заглядывал в окно.

- Скрипка – это корабль. Построенный для плаванья по океану музыки. Шторма бывают, она должна выдерживать. Или вы станете возражать?

Гриф у скрипки не имел типичной завитой головки. Он был прост как огурец. Плоская дощечка, в ней последовательно просверлены четыре дырки и в них тупо вставлена планка от семиструнной гитары с четырьмя колками. Но это было еще не все. Гриф не был приклеен к корпусу скрипки, как это во всем мире принято, а держался на нем посредством болта. Мастер, возможно, хотел бы еще больше подчеркнуть свое презрение к народу, но уже просто не знал как.

И на накладке грифа было множество белых точек – но это уже не мастер, это сама Дашка, когда училась. Накалывала шилом и в прокол вносила Штрих. Чтобы ориентироваться. Без этих точек – труба!

Ни мостика, ни подбородника на скрипке не было. Вместо подбородника была приклеена какая-то белая прокладка.

- Теперь вы понимаете, почему я никому ее не показываю? От меня же непременно потребуют каких-то там идиотских доказательств. Я не желаю выслушивать всю эту ахинею! И отвечать на нее не хочу!

Ветерник не ответил, но сделал движение – поднести скрипку к плечу. Дашка его остановила:

- Подождите!

Передала смычок, а скрипку забрала. Извлекла из чехла мостик удивительного вида и отвертку, и два самореза и этими саморезами прикрутила мостик к корпусу скрипки; там имелись отверстия.

- Вы в обморок не падаете? А то у меня чемоданчика при себе нету…

- Меня,- сказал Ветерник, состарившийся на скорой,- в обморок повалить не так-то просто.

Потом Дашка сорвала со скрипки прокладку, открыла свою сумочку и достала оттуда упаковку с каждодневными дамскими гигиеническими прокладками и извлекла одну из них.

- Это не из химчистки, вы не думайте. Это я в магазине купила. Свежие. Специально для нее. С цветочками. И с запахом клубнички.

И приклеила прокладку на скрипку.

- Вот теперь все. Берите!

- Старого еврея,- сказал Ветерник, приняв Дашкину скрипку,- очень трудно чем-то удивить. Но вы, Даша, таки сумели удивить старого еврея… В жизни не встречал такого мостика.

И приставил скрипку к плечу. Слегка подергал туда-сюда, чтоб плотнее легла.

- Хм… а этот ваш мостик довольно крепко удерживает инструмент!

- Вот именно. Его уже ни за что не выдернешь при движении левой руки от себя! Как влитой! Можно смело бежать стометровку с барьерами.

- Скрипка,- сказал этот противный еврей,- не является спортивным снарядом, предназначенным для бега с барьерами.

- Состарились вы, Виктор Моисеевич. На скорой вы не были таким противным.

- Струны?..

- Нейлоновые. И это не скрипичные струны, не думайте. Это гитарные струны. Ведь вы знаете мое прошлое.

На струнах был легкий белый налет от канифоли, и под струнами был такой же налет.

Ветерник потрогал первую струну смычком; скрипка тут же отозвалась.

- А она у вас горластенькая! Занятно-с, занятно-с…

- А почему вы ничего не спрашиваете за подставку?

- А за вашу подставку я вообще молчу!

И стал пробовать смычком остальные струны. И в разных местах.

- На ней,- сказала Дашка,- очень неплохо получается пиццикато. Звонкое, как на гитаре.

- И тембр удивительный. Он необычный. Но я не собираюсь утверждать, что он плохой.

- Струны,- сказала Дашка.- Струны гитарные. Я все собираюсь поставить хорошие скрипичные. Но хорошие стоят десять тыч. Пирастро. Жаба душит.

- А вот смычок, извините, у вас ни к черту,- сказал Ветерник.- И волос на нем, извините, синтетический. Надо было мне свой взять. Но кто же мог знать?..

- Как говорили у нас на станции,- сказала Дашка,- на безрыбьи и сам ракообразно станешь!

А Ветерник, не отвечая, исполнил:

Фа-диез, си-и, до-о-диез, ляа-а-а-диез…

Это был первый такт Романса Свиридова из иллюстраций к Метели.

- А у вас совсем неплохая скрипица, Даша! Я вам прямо скажу! Она затягивает! На ней хочется играть!

- Так за чем же дело-то стало, Виктор Моисеевич? Давайте! Романс Свиридова! Фа-си-до-ля-а-а-а-а…

И дальше можно дать закадровое вступление большого симфонического оркестра Федосеева – Романс Свиридова. И далее по тексту. Там у скрипки просто замечательная партия…