К 220-летию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.Взгляд из Беларуси

Автор - Валентин АНТИПЕНКО (Минск)

Как-то в моём раннем детстве отец притащил в дом толстенный, богато иллюстрированный том произведений Александра Пушкина в плотной картонной коробке, перелистывать страницы которого стало моим почти ежедневным занятием.

Желание самому узнать, а что же написано о спящей царевне, витязях прекрасных или о коте учёном, закрепляло первые навыки чтения.

Так семейный любимец Александр Пушкин постепенно вошёл в нашу жизнь и остался в ней навсегда.

Поскольку с биографией и творчеством Пушкина знакомы все, хочется коснуться лишь того, почему его называют основоположником русского литературного языка и был ли он каким-то образом связан с нашим белорусским  краем.

Начнём с того, что молодой Пушкин дважды проезжал через Белоруссию и посетил целый ряд городов и местечек, среди которых Витебск, Полоцк, Орша, Могилёв, Чечерск, Белица и другие.

В мае 1820 года он следовал в Екатеринославль, будучи сосланным в воспитательных целях императором Александром І в распоряжение генерала Инзова.

Друг Пушкина Иван Пущин, проезжая по “скучному Белорусскому тракту”, имел обыкновение заглядывать в подорожную книгу и отметил в дневнике:

“На одной из станций спрашиваю смотрителя: “Какой это Пушкин?” Мне и в мысль не приходило, что это может быть Александр. Смотритель говорит, что это поэт Александр Сергеевич едет, кажется, на службу, на перекладной, в красной русской рубашке, в опояске, в поярковой шляпе”.

В другой раз Пушкин в 1824 году следовал из Одессы на новое место ссылки — село Михайловское Псковской губернии.

Встречали его восторженно.

Для иллюстрации сошлёмся на воспоминания офицера расквартированного в Могилёве гусарского полка А.Распопова:

“6 августа 1824 года… когда публика гуляла по Шкловской улице, проезжала на почтовых, шагом, коляска. Впереди шёл кто-то в офицерской фуражке, шинель внакидку, в красной шелковой, русского покроя рубахе, опоясанной агагинником…

Смотритель сказал мне, что едет из Одессы колежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату, и взявши за руку Пушкина, спросил его:

— Вы, Александр Сергеевич, верно меня не узнаёте? Я — племянник бывшего директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта; по праздникам меня брали в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня дикломировать стихи.

Пушкин, обнимая меня, сказал:

— Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет.

Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал, что делать; опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А.С.Пушкин… Все поспешили на почту. Восторг был неописанный…”

Гусары взяли Пушкина на руки, отнесли в квартиру к Распопову и там устроили ему “весёлую встречу, на которой Пушкин с большим воодушевлением читал перед собравшимися свои вольнолюбивые стихи”.

Белорусская действительность того времени была хорошо известна великому поэту.

В первой книге журнала “Современник” за 1836 год Пушкин с особой теплотой и сочувствием пишет о тяжёлой судьбе белорусского народа — “народа издревле нам родного, но отчуждённого от России жребиями войны”, имея ввиду тот период истории, когда белорусы находились в составе Речи Посполитой.

Представления о белорусской жизни великий поэт черпал также из общения с управляющим имения Болдино, белорусом Осипом Пеньковским, с которым переписывался. А ведь именно там, в Болдино, были написаны многие блестящие произведения Пушкина.

Не следует обходить стороной и тот факт, что прототипом Дубровского из одноименной повести Пушкина стал небогатый белорусский молодой дворянин Павел Островский, затеявший судебную тяжбу с соседом из-за земли.

Проиграв процесс, он был выселен из имения, но со своими крестьянами “стал грабить сначала подьячих, а потом и других”.

В черновых записях Пушкина встречается множество записей, связанных с Белоруссией, а его творчество было достаточно широко известно в литературных и студенческих кругах нашего Края ещё при жизни великого поэта.

Так, в Витебской гимназии в 30-х годах ХІХ века был арестован некто Т. Лада-Заблоцкий “за рапространение революционных стихов из ходивших по рукам запрещённых цензурой списков произведений А.С.Пушкина”.

В 1833 году Пушкин получил из того же Витебска письмо, в котором один страстный поклонник его таланта писал, что “полюбил русскую поэзию благодаря вечным произведениям Александра Сергеевича”.

Однако вернёмся к главному.

Нет нужды пояснять — мощь русского языка вытекает из того, что он оттачивался столетиями и прошёл через ряд периодов весьма существенных преобразований, вернувших его в конечном счёте к народной лексике.

Пушкин по этому поводу иронизировал:

И табор свой с классических вершинок

Перенесли мы на толкучий рынок.

Как известно, в допушкинский период господствовало разделение русского литературного языка на три стилевых потока: высокий, посредственный и простой.

Наносная архаичность высокого стиля была связана с формированием церковнославянской фонетики под воздействием греческих влияний, начиная с периода крещения Руси.

Таким образом, в литературных практиках того времени одна и та же мысль могла быть по-разному выражена посредством каждого из 3-х стилей.

К примеру, простое выражение «опустив голову на ладонь» высоким стилем звучало так: «склоняся на длань главою» и т.п.

Высокопарный стиль был непременным атрибутом не только литературных упражнений, но и официальной переписки, в которой он сохранялся довольно долго.

Предшественники Пушкина — Жуковский, Фонвизин и особенно басенник Крылов, чувствовали, что с этим нужно что-то делать, и старались максимально приблизить своё творчество ко всенародному пониманию. Однако истинным преобразователем литературного русского языка стал именно Пушкин.

Этот процесс был не скоропалительным, а трудным, встречающим сопротивление консервативной части литературного бомонда.

В споре с оппонентами Пушкин выступает в роли публициста, доказывая необходимость литературной реформы.

Будучи, как и Ломоносов, убеждён в неисчерпаемых богатствах русского языка и утверждая: ​«Язык славяно-русский имеет неоспоримое пред всеми европейскими преимущество», он, тем не мене, в 1826 году пишет:

«Прекрасный наш язык под пером писателей и неучёных, и неискусных быстро клонится к падению. Слова искажаются, грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого».

При этом следует понимать, что Пушкин не отказался напрочь от использования прежних стилевых приёмов. Он осуществил своеобразный синтез 3-х основных стихий русского литературного языка с изменением пропорций в сторону широкого использования его народной лексики.

Первым делом новый стиль нашёл отражение в пушкинской поэзии. Поэзии лёгкой, мудрой и доступной всем.

Мы помним реакцию Державина на декламацию пятнадцатилетним лицеистом Пушкиным своего стихотворения «Воспоминания о Царском селе»:

«Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил».

Проживавший тогда за границей С.И.Тургенев в своём дневнике отозвался:

«Мне опять пишут о Пушкине, как о развёртывающемся таланте. … пусть первая его песня будет: Свободе».

К концу 10-х — началу 20-х годов ХІХ столетия складывается устойчивая средняя форма пушкинского стихотворного языка со свойственным ему соотношением и взаимодействием разговорной и книжной речи.

В послании к Чаадаеву он чётко обозначает свои устремления:

Учусь удерживать вниманье долгих дум,

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы

И в просвещении стать с веком наравне.

С начала 30-х годов язык пушкинской поэзии широко внедряется в его прозу.

Пушкин как бы смещает границы стихотворного и прозаического языка, описывая картины жизни без всяких ложно-стилевых украшений, стремясь придать им глубокое жизненное содержание и толкование.

Острый на язык, он осмеивает писателей, “которые никогда не скажут “дружба”, не прибавив — “сие священное чувство, коего благодарный пламень и проч.”; должно бы сказать: “рано по утру”, а они пишут: “едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба”. Разве оно лучше потому, что длиннее?” — спрашивает он у читающей публики.

Идея полного соответствия стиля изображаемому миру ложится в основу новой, открытой Пушкиным системы литературной стилистики, которая разрешила проблему гармоничного соответствия мысли и её словесного выражения.

На волне этих революционных литературных преобразований творчество Пушкина было запалом для действия тех, кто желал изменения существующего устройства русской жизни.

Декабрист А.А.Бестужев называл Пушкина “надеждой России”, а Рылеев за месяц до восстания декабристов писал: “На тебя устремлены глаза России”.

Пушкин не был причастен к восстанию декабристов, но надо заметить, что его стихотворение “Во глубине сибирских руд…” имело едва ли не меньшее значение, чем само восстание, тогда не получившее общественной поддержки.

Два года спустя набатом прозвучали пушкинские слова:

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

Эти строки на многие годы засели в общественном сознании и с тех пор стали побудителем брожения российской общественной мысли.

Ни для кого не секрет, что Пушкиным восторгались все, в том числе белорусские поэты и писатели, начиная с неизвестного автора сатирической поэмы 30-х годов ХІХ века “Тарас на Парнасе” до Янки Купалы, Якуба Колоса, Максима Танка и др.

Максим Богданович слыл не только большим знатоком и ценителем поэзии Пушкина, но в 1912 году провёл целое исследование, в котором доказывал, что первоисточником стихотворения “Подражание арабскому” являются слова Саади, а стихотворение “Узник” свидетельствует о близости к записям тюремных песен, позднее озвученых известным фольклористом В.К.Добровольским.

Янка Купала говорил: “Люблю Пушкина за его прелестный чарующий стих. Люблю за богатство мыслей, за сюжетность, за понятность его языка для всех от мала до велика”.

Ему вторит Якуб Колас: “В подходящие минуты, где-нибудь на опушке бора или в прибрежном ивняке, я с увлечением читал поэмы и стихи Пушкина, заучивая их напамять.”

В Минском областном архиве имеются материалы о проведении в Минской губернии торжеств по случаю 100-летнего юбилея поэта.

Тогда при Минском обществе любителей изящных искусств была образована специальная комиссия, организовавшая в помещении городского театра литературно-музыкальный вечер, на котором устроители не побоялись продекламировать публике стихотворение М.Ю.Лермантова “На смерть поэта”.

Юбилей Пушкина был также отмечен вечерами в зимнем и летнем театрах, реальном училище.

Организацией торжеств в женской Мариинской гимназии руководил брат моей бабушки, Викентий Игнатьевич Савицкий.

“Такого торжества у нас ещё не было”-, писала газета “Минский листок”.

В те дни городской думой было принято решение об открытии публичной библиотеки имени А.С.Пушкина, в “неприкосновенный фонд” которой было собрано 1694 рубля пожертвований — не малая по тому времени сумма.

Однако возникшая тогда идея об установке памятника поэту была реализована только в июне 1999 года к его 200-летию.

Памятник Пушкину в Минске

Стоит заметить, что в годы первой русской революции и последующие годы библиотека стала местом встреч минских революционеров. В её фондах было немало нелегальной литературы — сочинения К.Маркса, Ф.Энгельса, В.И.Ленина, Г.В.Плеханова и др.

На свой страх и риск библиотечные работники даже выписывали большевистскую газету “Новая жизнь”.

И всё же, наиболее благоприятные условия для изучения творчества Пушкина были созданы в советский период.

По словам Якуба Колоса, “молодые наши поэты, отправляясь в трудную литературную дорогу, изучали творческий опыт великого Пушкина и в своих произведениях использовали и продолжали пушкинские традиции”.

Недавно, просматривая свои материалы периода празднования 170-летия великого поэта, я нашёл такие сведения:

В БССР с 1918 по 1978 год было издано 47 книг в количестве 1.763.000 экземпляров, в том числе 27 книг в переводе на белорусский язык, тиражом 554.000 экземпляров.

Несколько слов о переводах Пушкина

Понятно, когда произведения классика русской литературы переводят на иностранные языки. Но так ли уж нам необходимы переводы на белорусский язык, поскольку в нашей стране по-русски читают все?

Строй двух родственных языков очень похожий, если не одинаковый, однако камерность белорусского языка не позволяет передать оттенки более продвинутой в морфологическом смысле русской речи.

Даже в переводе такого мастера пера, как Максим Богданович, известное каждому из нас стихотворение “Узник” лишено пушкинского драматизма, звучит коряво и неестественно:

Сяджу я ў турме за рашоткай гады,

Узросшы на волі арол малады,

Друг сумны мой, машучы моцным крылом,

Крывавую страву клюе пад акном.

Спрашивается, зачем тратить время и средства на подобные упражнения с языком, гораздо более продвинутым и всем знакомым?

Нечто похожее происходит и с переводами белорусских авторов.

Если переводы белорусской прозы на русский язык, к примеру, Василя Быкова, можно считать почти равноценными оригиналу, то стихи белорусских поэтов-классиков звучат грубовато, в них теряется лирическая изюминка.

Возьмём фрагмент широко известного стихотворения Богдановича “Зорка Венера”:

Зорка Венера ўзышла над зямлёю,

Светлыя згадкі з сабой прынясла...

Помніш, калі я спаткаўся з табою,

Зорка Венера ўзышла.

З гэтай пары я пачаў углядацца

Ў неба начное і зорку шукаў.

Ціхім каханнем к табе разгарацца

З гэтай пары я пачаў.

А теперь сравним оригинал с одним из лучших переводов, отмеченным завсегдатаями российского литературного клуба «Наследники Лозинского»:

Вот и Венера взошла над землёю,

Светлая память в душе ожила ...

Помнишь, когда повстречались с тобою,

Тоже Венера взошла.

С этого времени я грежу ею,

В небе ищу по скончании дня.

Тихо любовью к тебе пламенею

С этого времени я.

Как мне кажется, комментарии излишни.

Вывод таков — лирические начала в русской и белорусской поэзии имеют разнящиеся по звучанию оттенки.

Поскольку белорусы хорошо знают и чувствуют русский язык, смысл в поэтических переводах на белорусский теряется.

Переводы же на русский язык, надо полагать, могут быть востребованы лишь в центральных и восточных районах России, поскольку на брянщине, смоленщине, псковщине и даже на земле Новгородской легко воспринимается издревле знакомое им белорусское наречие.

Несколько слов о языковых новациях

Если в России, начиная с пушкинских времён, литературный стиль избавляли от напыщенных и витиеватых выражений, совершенствуя орфографию и пунктуацию, то у нас теперь происходит обратное.

Далёкой от понимания языковых проблем публикой современному белорусскому литературному языку прилеплен ярлык «наркамаўка».

А ведь его созданием занимались отнюдь не малограмотные аппаратчики, а настоящие знатоки своего дела, такие как Н.В.Бирилло, С.Л.Рохкинд, К. И.Гурский, Т.П.Ломтев и другие. При этом, в качестве языковой основы широко использовалась лексика произведений Янки Купалы, Якуба Коласа, Максима Богдановича, Павлюка Труса, Змитрока Бядули и др.

Активно продвигаемое возвращение в литературный обиход «тарашкевицы», насаждение надуманных слов типа «ветразь» (парус), «дзьмухаўцы» (одуванчики) и тому подобное снижают привлекательность белорусского языка и создают путаницу.

Вот как оценивает создавшуюся ситуацию наш пока единственный академик-языковед Александр Лукашанец:

«Наряду с интенсивным пополнением заимствованной лексикой (англоязычной интервенцией), в белорусском отчетливо проявилась и тенденция национализации, связанная с активизацией в речи лексики, отличающей его прежде всего от русского языка.

В качестве примера можно привести использование в современной белорусской речи слов «далькажык» вместо «мабільнік»…, возвращение в активное употребление устаревшей лексики и даже отдельных заимствований из польского языка: «наклад» вместо «тыраж», «адсотак» вместо «працэнт», «амбасада» вместо «пасольства» и др.

Убежден, что образованные, культурные и интеллигентные люди должны стремиться к соблюдению норм литературного языка».

А ведь предостережения звучали давно.

Редактор газеты «Московские ведомости» М.Н.Катков в опубликованной им ещё в 1869 году статье «Русский язык в Западном крае» писал:

«Мы не отрицаем, что и белорусский говор можно при некоторых усилиях раздуть в особый язык. Но точно так же можно поступить и с особенностями простонародного костромского или рязанского говора… Вся разница только в том, что относительно белорусского наречия эта последняя процедура удобнее, благодаря присутствию польского языка, который в этих местах, где он господствовал, не остался без некоторого влияния на русский язык тамошних населений».

Что касается утверждений о «глубокой древности» белорусского языка, которые тиражируются «свядомыми», а порой и государственными СМИ, то никакой научной основы у них, разумеется, нет.

Выдающийся белорусовед Евфимий Карский в «Очерках словесности белорусского племени» отмечал, что «произведения Кирилла, еп. Туровского XI в., по своему языку ничем не отличаются от сочинений других русских писателей того времени»

Западнорусский письменный язык XIV—XVII вв., который в Белоруссии называют «старобелорусским», а на Украине — «староукраинским», имеет большее сходство с русским литературным языком, нежели с «мовой».

К примеру, анализ написанного Франциском Скориной предисловия к «Библии русской» (XVI век) показывает, что в нём 52 слова, сохранившихся в современном русском языке и отсутствующих в белорусском, и только 20 слов, которые сохранились в современном белорусском языке и отсутствуют в русском.

Находясь на весьма противоречивом отрезке собственной истории, всем здравомыслящим белорусам следует помнить, что новаторский подход Пушкина в преображении русского языка ничего общего не имеет с тем, что сегодня творят с белорусским языком ”шчыроўцы беларускасці”.

Сохранить белорусский язык в его общепринятых лексических нормах, орфографии и пунктуации — одна из первейших задач нашего времени.

***

Возвращаясь к Пушкину, отметим — просто невероятно, как за свою короткую 37-летнюю жизнь он сумел не только написать бессмертные произведения и провести революционные преобразования в русском литературном языке, но запомниться знатоком практик цивильной жизни, что вытекает из его писем.

Моя мать в воспитательных целях всё время приводила пример из письма Пушкина Наталье Гончаровой, которая в его отсутствие вознамерилась забрать к себе незамужних сестёр, мотивируя, что они — тоже их семья.

Пушкин ответил: семья — это муж, жена и дети. Иначе могут возникнуть проблемы.

Наталья Гончарова

Так и случилось. В их доме появились кавалеры, среди которых оказался и Дантес, лишивший Россию великого поэта-реформатора.

Заметим, что жизнь Пушкина и до рокового финала ежегодно подвергалась опасности — он был фигурантом 29! дуэлей.

Всё началось в 1816 году, когда 17-летний Александр вызвал на дуэль родного дядю Павла Ганнибала, который отбил у него девушку на балу. К счастью дуэль отменили.

В 1817 -1919 годах один за одним последовали вызовы на дуэль своих друзей — Петра Каверина и Кондратия Рылеева за шутки в светских салонах, а также вызов от Вильгельма Кюхельбекера за широко известный пассаж «и кюхельбекерно, и тошно».

Кюхельбекер промахнулся, а Пушкин стрелять не стал.

До 1822 года было ещё четыре вызова по бытовым мотивам, которые удалось завершить мировой.

Особенно насыщенным дуэлями оказался 1822 год — 7 дуэлей, из которых две состоялись, но соперники промахнулись.

В 1823 году Пушкина вызвал на дуэль прапорщик генерального штаба Александр Зубов, который был уличён в шулерстве во время игры в карты. Итог: Зубов промахнулся, а Пушкин от выстрела отказался.

За период с 1823 по 1836 год ещё 9 дуэлей удалось закончить мировой, но 27 января (по старому стилю) 1837 года французский офицер Жорж Дантес череду удачных исходов прервал навсегда.

Народному горю не было предела. Все искали виновных в допущении дуэли, но виновник был один — злой рок, который всегда сопутствует жизни необычайно талантливых людей, открытых общению.

Для других учителя и пророки, они оказались беспечными в личной жизни и не чувствовали опасности, таящейся рядом с ними. А ведь зависть к таланту тенью бредёт где-то рядом и ждёт своего момента.

А с другой стороны, состоялся бы Пушкин, если бы не посещал светских мероприятий, не кутил и в спорах не задирался с друзьями, если бы он вёл затворнической образ жизни и не обращал внимания на красивых женщин?

Мы бы не услышали тогда: «Я помню чудное мгновенье…» — несравненную песнь трогательной любви. Дети вряд ли окунулись бы в мир чудесной пушкинской сказки, а эстеты на своей шкуре не ощущали бы правду этих строк:

Веленью божию, о Муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

ИСТОЧНИК:  https://imhoclub.by/ru/materia...

p.s.ПРЕЗЕНТАЦИЯ "Пушкин и Беларусь"   http://5literatura.net/semja-P...