Настоящий индеец

В пятнадцатом доме у нас живёт настоящий индеец. С соответствующими родителями.  На каком-то очередном слёте прогрессивной молодёжи простая советская камчадалка и просочившийся через Кубу по линии угнетённых народов потомок то ли апачей, то ли сиу, а может каманчей, не смогли сдержать обжигающего огня страсти, да, видимо, и не сильно-то и хотели сдерживать. Отчего в самом центре русской земли стало возрождаться практически вымершее племя. Детей у них родилось четверо или пятеро, старших я не знал. Знаю только, что они уехали в разные столицы нашей большой страны, и стали успешными людьми. Дочь, вроде, кандидат медицинских наук, один из сыновей в театр подался, нажимая на характерность образа: орлиный нос и смугловато-кирпичная кожа. 

Младший сын никуда не уехал, и живёт у нас, заботясь о престарелых уже родителях. Зовут его Фёдор Иванович Морозов, фамилия по маме, потому что у папы там что-то было совершенно непроизносимое, а камчадалам всем раздали простые русские фамилии, когда Камчатку присоединяли. Иванович - потому что опять же, имя отца было каким-то замудрённым, но вроде означало, как у индейцев и принято, какое-то слово. Вроде "Буйвол". И было похоже на русское Иван. 

В общем, сынишка у нас устроился, на местный завод метизов. Начинал с простого чернорабочего, но поднялся со временем до начальника цеха. Квартиру разменял на соседний дом, с доплатой. Аж пятикомнатная, на первом этаже. 

Иду как-то по двору, с вызова. А навстречу Фёдор Иванович. 

- Вы же слесарь? - спрашивает.

- Ну да, слесарь.

- Не зайдёте к нам? Кран течёт, надоел. Надо бы поправить.

- Отчего не зайти? Зайду, - а сам думаю, хоть посмотрю, как наши совейские индейцы живут.

Дошагали до его дома, в дверь заходим. Прихожая как прихожая, ничего необычного на первый взгляд. Только Иван Фёдорович сразу вежливо попросил меня снять сапоги, и на двери шкафа резной затейливый узор разбежался во все стороны. Листья, ветви, звёзды, какие-то силуэты животных...

- Это у меня папа, любит с деревом работать, - кивнув на шкаф, пояснил индеец, - всю мебель в квартире сделал сам. Из леса приносит брёвнышки, ветки, пни - и вырезает всякое. Я уважительно хмыкнул.

Прошли на кухню. У окна, на трёхногом табурете, явно сделанном из пня, сидел старик Иван. Индеец индейцем, натурально! Гойко Митич, только за восемьдесят. Оперевшись рукой о колено, другой держал за люльку трубку с длинным чубуком. По кухне плавал слоями дым. Даже для курильщика атмосфера была прокуренная насквозь.

- Папа, хватит курить! - Фёдор шагнул к окну с явной попыткой его открыть. Но отец довольно резво встал на его пути.

- Не стоит, пойдём в зал, пока твой друг разберётся с краном. Я тебе скажу пару слов, - говорил он хрипловато, как и все старики его лет, с чуть слышным акцентом. Уловить, в чём был этот акцент, мне не удалось. 

- В общем, вот кран, вы тут посмотрите, что с ним, хорошо? - сказал Фёдор, выходя с кухни.

- Да, щас мы его в момент! - я развернулся к раковине.

Проходя от окна мимо меня, старик внезапно остановился, и схватил меня за руку. Я только глянул на него, как он выдохнул прямо мне в лицо какое-то невообразимое, паровозное количество дыма. Чингачгук явно затянулся по полной, я аж закашлялся. Это его явно рассмешило, и он хрипло и живенько захихикал.

- Папаша! Вы так больше не делайте, а то, не ровен час, я чисто рефлекторно, могу и ящичком! - я тряханул своим железным слесарным коробом для инструмента. Громыхнули ключи и пассатижи.

- Да делай, делай, я не мешаю, хе-хе-кхе, случайно вышло. Давай, посмотри, что тут к чему, - сказал он, и пошёл вслед за сыном.

Я склонился над раковиной.

- Ну, рассказывай...

- Да чего рассказывать? Теку себе и теку, ответил кран, - вторую неделю уже, между прочим. Этот всё на работе, некогда ему, видите ли. Старикан зайдёт, воды выпьет, покурит, и опять уйдёт. Ему что? Течёт водичка народная, да течёт. Никакой социалистической сознательности у человека. Старушка к дочери уехала, уже месяц как... Думал, уж и не дождусь вас, слесарей.

- Мда, дела. Ну, всякое бывает. Я вот, прошлой зимой, на седьмом участке в подвале течь перекрывал. Так там озеро набежало. Поди, с лета капало, и хоть бы что.

- Да, помню тот случай. До меня по трубам отовсюду вести доходят. Скучно же. Приходится слушать. Вот, в соседней квартире, муж на сторону гуляет, и жена тоже. Так они как сцепятся! Три часа бесплатного кино! Мне мой коллега потом пересказывает, как там по всей кухне тарелки летают. Не то, что здесь. Тихо всё.

- Ну, знаешь! У людей горе, а вам, кранам, повод поржать.

- Ой, горе, тоже мне. Вот у нас всё просто. Слесарь пришёл, прокладку заменил, и живём с ней дальше. Пока не надоест. А вы, люди, разводите антимонии на пять лет. Тарелки только переводите зазря.

- Ну так мы не вы, нас на заводе не штампуют. Тут особый подход нужен. Тебе, кстати, какую? Пошире или поуже? У меня тут разные, - я достал пакетик с прокладками. 

- Пошире давай, на дольше хватит, - ответил кран, - поуже это для молодых.

Я стал прилаживать чёрную резинку.

- А ты что? Поседеешь скоро, а всё не наподходишься. Не затягивай давай! Да не затягивай, тебе говорю - резьбу сорвёшь!

- Ах, ты про резьбу! 

- Я про всё сразу. Раз у вас всё так не просто, одних отверстий, не к столу кухонному будет сказано, как у джакузи, ДээНКа какие-то, эРэНКа, клетки эти вот ваши все, то затягивать не надо. Вымрешь вот, кто нас чинить будет? Прокладки нам менять? Смотри мне! От лица всего водопроводного хозяйства говорю. Один ты, Афанасий, остался у нас в ЖЭКе, неженатый. Один! Давно с тобой поговорить хотели, да что-то как-то недосуг было.

- Ладно, ладно, понял. Накинулись! Тебе что скажи, так ты всё по трубам растреплешь. 

- Так было бы тебе что сказать. А то ведь нечего. Ты давай, завтра вечерком у себя в ванну зайди, мы тебе через твою раковину зашлём списочек. Где тут кто живёт на районе. Знаешь, какие есть? Красавицы, умницы, работящие, готовить умеют - и до сих пор не замужем. Подберём!

- Ну уж, прям, сваха нашёлся. Всё, давай, совет тебе да любовь, а я пошёл! - разговор меня смутил, и я, наверное, даже покраснел.

- Иди-иди, но завтра чтобы вечером в ванну, как штык! - напутствовал меня кран.

Пройдя по длинному коридору, я вошёл в большую, как у всех пятикомнатных, проходную залу. Во всю залу, оставляя только у стены небольшой проход, стоял вигвам. Рёбра жёсткости упирались в потолок. Понятно, что в поле вигвамы ставили немного иначе, но тут приходилось довольствоваться габаритами панельной квартиры. Вежливо постучавшись в стоящую у входа тотемную фигурку с глазами и клювом совы, я откинул полог и вошёл. На полу, на шкурах, полулежали-полусидели Иван и Фёдор; в их руках дымились трубки, а рядом, на невысоком столике, стояли фарфоровые чашечки, покрытые голубой кобальтовой сеточкой. "Явно ломоносовского завода", - подумал я. Чашек было три. Всю мизансцену освещала свисающая с потолка люстра с хрустальными висюльками.

- О, заходи! Ну что, починил кран? - спросил Фёдор.

- Куда он денется, - скромно сказал я. Скромнее скажешь - больше дадут.

- Давай, садись, чаю вот только налили как раз. Будешь чаю? 

- Чай я всегда!

- Крепкого дома не держим, только на праздники, - пояснил Фёдор.

Сев по-турецки, я отхлебнул чай. Не то, чтобы я знал, что такое сесть по-турецки, но думаю, что это должно было быть как-то так. 

Чай оказался первоклассным.

- Индийский? - спросил я.

- Зачем? Грузинский. Высший сорт, - ответил мне старик-индеец, - друзья прислали, из Зугдиди. Мегрелы умеют чай делать, - сказал старик и отхлебнул из чашки. В свете люстры и каких-то меняющихся, неуловимых теней от неровных стен вигвама, в колыхании свисающих с потолка шкур, разделяющих внутреннее пространство, каких-то привязанных к внутренним шестам бурдюков и упряжи, его выточенное как из дерева тёмное лицо, с вертикальными острыми морщинами, напоминающими Великий Каньон, из которого возвышается гора орлиного крупного носа, вдруг показалось мне лицом типичного грузина. Этакого горца-долгожителя, который сидит, потягивая чай, и глядит на заснеженные вершины Кавказских гор. "Уж не грузин ли он? - подумалось мне, - может, байка это всё, про индейцев-то? Чтоб сына в театральный пропихнуть, а?"

- Ладно, отдохнули, и хватит, - сказал старик, - у меня ещё дела есть. Пойдём.

С неожиданной упругой лёгкостью он встал, за ним поднялся и я. Мы вышли из вигвама, оставив Фёдора допивать чай. Старик повёл меня по узкому проходу в дальнюю комнату, и через неё (обычную спальню: кровать с панцирной сеткой, какие-то чёрно-белые фотографии людей на стенах, тумбочка со стопкой книжек и будильником у изголовья) мы вышли на лоджию. 

Вечерело. За домом лежал поросший травой пустырь, который вдали упирался в лес. На пустыре паслись тут и там несколько бизонов. Один из них стоял прямо за открытым окном лоджии и, поводя мощной шеей, с треском пощипывал клевер.

- Это Васька, - отрекомендовал мне бизона индеец, - ручной совсем. Ты прям с лоджии на него залазь. Он тебя до дома отвезёт.

Я стал перелазить через бортик.

- Погоди, - остановил меня старик. Он достал из кармана трёшку, и протянул мне, - за труды. И вот ещё держи, - он поднял из угла лоджии полиэтиленовый пакет с Олимпийским Мишкой и надписью "Москва-80", - там твои сапоги. но лучше потом надень. Ваське больше нравится, когда ноги босые, а не в обуви. 

Я перелез с лоджии наружу, примерился, и шагнул практически на спину бизону. Скользнув ногами по его мощной спине, уселся поудобнее. Бизон повернул свою огромную башку и с интересом поглядел на меня. Старик на лоджии сказал:

- Не дрейфь, генацвале. Он мирный. Васька! Давай его домой! И назад! - после чего старик шагнул в темноту лоджии и его силуэт пропал.  

От пруда за сорок третьим домом донеслось кряканье уток. Я уцепился руками за густую бизонью шерсть, и мы двинулись через пустырь.