Жюльен Сорель

«Есть люди, в которых живет Бог; есть люди, в которых живет дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты». И хотя огромная часть человечества подпадает под третью категорию, мир сотворяют и разрушают представители первой и второй. Это в равной мере приложимо и к писателям, и к литературным героям.

Жюльен Сорель – особый в ряду последних. Именно он в союзе с Аглаей Епанчиной стал главной вехой в истории осмысления людьми своего социального бытия и предъявил нам неизбежную временность и исторически скорую гибель современного человеческого мироустройства, в котором живем мы с вами. Правда, различие между этими двумя героями существенное: Сорель – дитя революций, Аглая – родительница революции.

Два величайших события (вряд ли кто из здравомыслящих людей попытается опровергнуть это утверждение) в судьбах современного человечества коренным образом разрушили противоестественные, но исконные устои узаконенного людьми зла. Великая французская буржуазная революция (1789–1794) развалила дотоле святое в умах и казавшееся незыблемым сословное устройство общественного сосуществования, и знамением невозможности дальнейшего согласия с ним, сколько бы ни бились над этим власть имущие и обслуживающие их интеллектуалы, является Жюльен Сорель – неприметный безродный юноша, возжелавший независимо от своего социального происхождения занять в обществе достойное его место и отстаивавший свое право на это. Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г. навечно уничтожила в головах людей ложь о святости и незыблемости еще одного кита современного мироустройства – частной собственности и права на наследование частной собственности как сословной привилегии, а знамением невозможности возврата к ней, какие бы ныне потуги к этому не предпринимались, стала Аглая Ивановна Епанчина, одной фразой выявившая (гораздо проще, четче и доказательнее Карла Маркса) всю бездонную глубину падения и бессовестность не имеющего никакого оправдания частного капитала в человеческом мире.

Грандиозность этих двух литературных героев для дальнейшего развития социально-философского самосознания человечества невольно ставит нас перед вопросом о месте художественной литературы в судьбах мира. Маловразумительные причитания о красотах слова, об искусстве сотворения образов, об увлекательности сюжета, о нравоучительности идей и прочее подобное вторичное не в счет – мы живем в переломную эпоху нашего существования и в преддверии грядущих потрясений обязаны искать коренные истоки и смысловые значения жизнеопределяющих явлений.

Не претендуя на исключительную полноту, попробуем штрихами набросать космогонию художественной литературы.[165] Отправной точкой в этом станут мудрые слова святителя Игнатия (Брянчанинова) «…талант человеческий во всей своей силе и несчастной красоте развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут… Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им».[166]

Этим откровением святитель Игнатий фактически определил ключевое различие задач двух главных направлений литературы как таковой. Духовная литература, по всеобщему признанию ее создателей, ниспослана нам свыше для вразумления и обращения к Добру, для приближения человека к Богу, в ней и живет истинное Добро. Художественная литература тоже дана нам свыше, но в первую очередь для раскрытия и обличения человеческого зла во всех его явных и тайных ипостасях, что вызывает порой ошибочные попытки представить ее как явление инфернальное.[167] Срединным, связующим звеном между ними является поэзия, в равной мере она есть частично духовная, частично художественная литература.

Понять и полюбить духовную литературу дано немногим, возможно, только избранным. Читателей поэзии значительно больше, но и они далеко не всегда способны отличить духовную поэзию от художественной, самою поэзию от рифмоплетства и песенной халтуры. Художественная литература имеет гигантскую аудиторию, но и опознать, познать и прочувствовать ее дано далеко не всем – во-первых, читатель должен многое знать помимо самого произведения, во-вторых, извечная леность ума заставляет его предпочитать сюжет – мысли, действо – настоящим целям рождения произведения. Подавляющему большинству людей не дано опознать истинную художественную литературу, и они принимают за подлинник лишь ее суррогат либо, того хуже, фальсификат.

Как и духовная литература, имеющая бесконечное множество ложнодуховных фальсификатов, сотворенных всевозможными лжепророками, лжеучителями и обуянными гордыней светскими богоискателями и толкователями, так и художественная литература в течение многих столетий изощренно подменялась и подменяется фальшивками – не лишенным таланта, но пустопоржним коммерческими чтивом на потребу толпе, шаблонным кичем, масскультом и т. п. Равно и поэзия подменяется рифмоплетством и бессмысленным набором слов-лжеассоциаций, а в последнее время особо активной специфической формой фальшивок – песенными текстами.

Как научиться отличать истинную художественную литературу от ее фальсификата? Замечательный русский писатель Александр Степанович Старостин (1936–2007) однажды рассказал мне бытовавшую в 1970-х гг. в Союзе писателей присказку:

– Хотите узнать, что такое художественная литература? Пожалуйста! У Достоевского Иван Карамазов с дьяволом разговаривает – верю! У Анатолия Алексина учительница входит в класс – хоть убей не верю! Вот пойди и разберись с тайной Великой художественной литературы.

Учитесь сами, вникайте сами, и никто другой ни научить, ни помочь вам в этом не в силах.

Духовная литература христианских народов сплочена вокруг единого центра – Священного Писания, в первую очередь – вокруг Нового Завета. У художественной литературы тоже можно выделить единый центр, вокруг которого она невольно вращается, я бы определил его как «евангелие зла». Речь идет о великом творении маркиза де Сада «120 дней Содома, или Школа разврата».

Мало кто читал эту книгу, и хорошо, что ее не читают, да и не надо ее читать. Это дело для подготовленных специалистов, ибо книга эта, как и любое зло, есть искушение. Но не знать о ней нельзя, поскольку она воплощает собой самое полное за всю историю, самое концентрированное изобличение сокровенного зла человеческого общества как такового, если угодно – вываленное наружу исподнее абсолюта этого зла.

Невольно встает исконный вопрос: что такое зло и что такое Добро? Тем более что в данной книге эти понятия возникают довольно часто. Читателю придется удовлетвориться тем, что Добро и зло есть явления духовно-сакральные, и словесному выражению они не подлежат: любое словесное определение будет ложно. Это не уход от ответа. Просто давно пора понять, что духовные явления постигаются не умом, а душой, и свершается это не рассуждением и убеждением, а внутренним взращиванием и страданием. Требование же словесных определений в области духовной навязано нам точными науками, которые на деле являются лишь вспомогательными при науках духовно-человековедческих и зачастую только развращают нас, будучи потребными преимущественно для телесного расслабления людей. Понятия «Добро» и «зло» и без разъяснений имеются в душе каждого из нас, но пробуждаются и воспринимаются нами соответственно с накопленным каждым из нас духовным и житейским опытом.

Возвращаясь к вопросу о космографии художественной литературы, сделаем важное разъяснение. В 1886 г. предтеча фрейдизма и психоанализа в целом, видный немецкий и австрийский психиатр и сексолог, многолетний директор Фельдхофского приюта для умалишенных барон Рихард фон Крафт-Эбинг (1840–1902), руководствуясь своими узкопрофессиональными представлениями о мире, ввел в научный оборот в психиатрии и сексопатологии новый термин – садизм. Так он обозначил болезненное состояние человека, получающего сексуальное удовлетворение при причинении другому человеку боли или унижений. При разработке данного термина фон Крафт-Эбинг ориентировался на романы маркиза де Сада, хотя и неизвестно доподлинно, был ли ученый знаком с вершиной творчества писателя-изверга – романом «120 дней Содома».

Любители скандалов и эпатажа, особенно претендующие на высокий интеллект, подхватили эффектное словечко, и ныне именем де Сада обозначаются самые омерзительные сексуальные отклонения человека. Такое выпячивание вторичных особенностей творений маркиза заслонило литературно-философские открытия писателя, которые при серьезном рассмотрении их оказываются во много крат выше достижений того же, скажем, Вольтера. Бесспорно, де Сад – писатель-порнограф, но кто из модных французских сочинителей XVIII в. не был к этому склонен? Просто маркиз, будучи максималистом, оказался самым откровенным и в этом, однако для нас гораздо важнее обнажение им с таким же максимализмом абсолютного зла человеческого общества.

Сами французы только к 200-летию со дня его рождения признали маркиза де Сада классиком национальной литературы. Тогда же философы приступили к изучению его творчества, но на деле занялись смягчением и маскировкой откровений писателя. Ныне считается, что маркиз де Сад является идеологом философии либертинизма – абсолютной свободы личности, не ограниченной моралью, религией или правом, который провозгласил главной ценностью жизни достижение высшего личного наслаждения; де Сада называют также предтечей Томаса Мальтуса (1766–1834), поскольку предполагается, что именно он первым провозгласил убийство человека благом для общества, иначе народы погибнут целиком и полностью от перенаселения и нехватки ресурсов. Он же рассматривается ныне либо как предтеча, либо как основоположник идеологии экзистенциализма, сюрреализма и масскульта.

Все вышеприведенные рассуждения проистекают из интуитивного страха перед творением французского гения, вызванного пониманием того, что современный мир живет по раскрытым де Садом в «120 днях Содома» законам и не способен что-либо изменить. Подобно Дориану Грею человечество страшится смотреть в зеркало великой книги маркиза, ужасается видеть чудовищность собственной души и отплевывается, отнекивается, отталкивается от него, но, бессильное разбить, вновь и вновь вынуждено обращаться к зрелищу распахнутого ада своего нутра. Оттого и вся художественная литература в силу свойственной ей физиологии непроизвольно и неосознанно вертится, концентрируется вокруг «120 дней Содома», ненавидит эту книгу, но неизбежно либо подтверждает ее, либо пытается опровергнуть.

Понять причину появления этого творения не сложно, достаточно обратиться к биографии его автора. Граф Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (псевдоним маркиз де Сад) родился в 1740 г. Умер в 1814 г. Отец его был потомственным генеральным наместником в провинциях Брессе, Бюже, Вальроме и Же и дипломатом. Окончив аристократический иезуитский коллеж д’Аркур, де Сад попытался сделать военную карьеру, но в 1763 г. вышел в отставку в звании капитана кавалерии. С этого времени он вел бурную светскую жизнь, полную соблазнов и разврата. После кончины отца в 1764 г. де Сад унаследовал его пост генерального наместника провинций. Далее судьба маркиза складывалась из череды сексуальных скандалов, побегов, арестов, тюремных заключений и помилований. В 1772 г. его даже приговорили к обезглавливанию, но затем простили.

В феврале 1784 г. де Сад был посажен в Бастилию, где вплотную занялся художественным творчеством. Известно, что там, в Бастилии, 22 октября 1785 г. он приступил к работе над романом «120 дней Содома». Книга была написана за 37 дней и осталась лежать в камере среди других рукописей автора.

Дальнейшие события носят очевидный мистический характер. 2 июля 1789 г. де Сад стал кричать из окна своей камеры на улицу, что в Бастилии избивают арестантов. Он молил народ прийти и освободить узников. Эти крики упали на благодатную почву, некоторые ученые даже утверждают, что именно крики де Сада из тюрьмы оказались последней каплей, переполнившей чашу народного и Божьего гнева. 14 июля толпа штурмом взяла Бастилию – так началась кровавая Великая французская революция. Крепость-тюрьму сожгли. За десять дней до штурма маркиза оттуда вывезли в психлечебницу, запретив взять что-либо с собой. Восставшие разграбили камеру де Сада, большинство его бумаг погибло в огне… Тюремщики мало что спасли, но среди вынесенного была рукопись «120 дней Содома»! Впервые ее опубликовали в Германии в 1904 г., а до этого она ходила по рукам в списках.

Итак, вольная жизнь де Сада протекала в эпоху маркиз, о которой мы уже говорили в статье «Манон Леско», он сам был верным сыном этой эпохи, воплощая собой ее истинную суть. Если исходить из подтвержденной практикой шпенглеровской морфологии всемирной истории,[168] где цивилизация рассматривается как этап умирания культуры (всякой из множества, а не только шпенглеровской девятки), то эпоху маркиз можно определить как ее заключительный период, время предсмертной агонии цивилизации, когда оголяются и бурно расцветают все гнилостные процессы в жизни общества и остановить их уже нет никакой возможности, ибо такое общество обречено на гибель. Именно в это страшное время в массах происходит стихийное накопление нравственной ненависти, которая обусловлена не столько экономическими причинами, как постулирует марксизм, сколько бесконечным зрелищем беззаконий, разгульной жизни и веселья околовластной элиты и ее шутов на фоне трудного бытия большинства. Взрыв этой ненависти невозможно предотвратить полумерами или проповедями, он неизбежен, ибо в таком блуде и ханжестве человек более не достоин сострадания. Препарируя эпоху маркиз, де Сад изнутри вывел закон Договора и аллегорическую классическую аксиому гибели любого человеческого общества, хотя в истории этот процесс происходил всякий раз со своими особенностями.

Кратко выглядит это так. В человеческом обществе есть только два неуничтожимых сословия: сословие властителей и сословие рабов. В романе «120 дней Содома» перед читателем предстают четыре изверга-властителя, каждый из которых олицетворяет ветвь государственной власти: герцог Бланжи – так называемая аристократическая и финансовая элита; его брат Епископ – церковная, духовная власть на земле; председатель Кюрваль – судебная власть; Дюрсе – высшая чиновная власть. Все они невероятно разбогатели на воровстве государственных налогов. Король – верховная власть – благоволит к ним как к своим доверенным людям, ибо держится на престоле только благодаря их сплоченной поддержке, и всячески поощряет властителей гигантскими субсидиями все из тех же налогов. Все четыре ветви власти связаны семейными узами, они переженились на дочерях друг друга и в усиление этой взаимозависимости повязали себя инцестом – как следствие, круговая порука правящей верхушки нерушима и любое преступление против рабов будет прощено и покрыто в междусобойчике.

Природа, по утверждению де Сада, договаривается с богатством и дарует ему все существующие формы разврата. Это и есть десадовский закон Договора между деньгами и алчущей наслаждений плотью, определяющий неизбежную гибель и опорочивание людьми любых попыток установления социальной справедливости.

Согласно де Саду, все властители «порочны в добродетели» и «добродетельны в пороке». Пресытившись богатствами, четверо друзей-родственников начинают предаваться разврату, насилуя и истязая бессчетное число людей. Сегодня их жертвы нередко трактуют как человеческие души, а пытки – как развращение душ. Истязанию подлежат все возрасты – от зародышей в чревах матерей до покойников, но предпочтение отдается молодым и невинным; в ход идут представители и женского, и мужского пола, всех социальных слоев – от высокородных особ до самого дрянного отребья столичного дна. Все жертвы покорны и исполнительны – кто в надежде подзаработать, кто из страха, большинство в силу врожденного животного смирения или потому, что испытывают наслаждение от собственных мук и унижения (в подкрепление термина садизм фон Крафт-Эбинг одновременно ввел в научный оборот термин мазохизм – от имени австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха, в романе которого «Венера в мехах» особо ярко проявилась такая сексуальная патология). Огромные средства четверка тратит на поставщиков жертв и на стражников, которые не упускают возможности получать свою долю удовольствий от разврата и истязаний рабов.

Оргии проходят в сопровождении живописных рассказов нанятых для услаждения слуха четырех опытных проституток, которые либо возбуждают страсти, либо пытаются оправдать истязания и разврат и представить их высшей добродетелью. В проститутках без труда можно узнать аллегории тех сфер, где чаще всего приложим труд в России – творческой интеллигенции, а в западном мире – интеллектуальной элиты: мадам Шамвиль – художественная литература, мадам Дюкло – история, мамаша ла Мартен с дряблой задницей – изобразительное искусство и мадам ла Дегранж – музыка. Все вместе они есть олицетворение более значительного явления – элиты действа: для времен де Сада – театра, в наши дни к нему добавились кинематограф и всевозможные СМИ.

Особо подчеркнем, что великий Пьер Паоло Пазолини, снявший в 1974 г. неудачную экранизацию романа – фильм «Сало, или 120 дней Содома», не только чутко уловил, что современная мировая цивилизация уже вступила в эпоху маркиз, но и сумел вычленить ее необычную особенность: властители и их обслуга в фильме то и дело предстают перед своими жертвами в роли беснующихся клоунов.

Глумясь над жертвами, насильники ведут философические беседы: о справедливости и несправедливости, о праве и бесправии, о долге и чести, о нравственности и безнравственности, о зле и Добре – и все эти понятия для рабов и властителей трактуются разно, обычно прямо противоположно. Но все и всегда будет только так, как решат властители.

Роман заканчивается тем, что, умучив очередную партию рабов, которых они истязали в течение 120 дней, уверенные в своей безнаказанности и во вседозволенности властители отправляются заниматься обыденными делами до очередной оргии. Иначе и быть не могло – в эпоху маркиз назначенные властителями устои кажутся вечными и незыблемыми, а права их всесторонне закреплены и охраняемы сочиненными ими же законами, Королем и его войском (которое подвергается насилию наравне с прочими рабами).

Де Сад, даже вопя в окно Бастилии, и представить себе не мог, что скоро мир маркиз и клоунов рухнет в одночасье, и всех этих аристократов с их королем и благочестивой королевой, епископами, юристами, чиновниками и проститутками, с их детьми и женами поволокут на гильотину, очищая землю от распоясавшейся нечисти, которая утратила в своей зажратости и доступном только ей беззаконии последние черты сотворенного Богом человека. Однако в действительности творили эту расправу не обезумевшие толпы, но вершил Свой земной суд Бог, для которого вовсе не молитва и пожертвования в храмы есть вера и праведность, но только совестливое служение справедливости есть приближение к Нему.

Со времени написания «120 дней Содома» прошло сорок шесть лет, и во Франции появился первый роман о том, что человек не способен преодолеть десадовский закон о Договоре, и после революционного очищения мир вновь вернулся на круги своя. Роман назывался «Красное и черное», а автором его стал Стендаль.

Анри Бейль, впоследствии выступивший в литературе под псевдонимом Стендаль, родился в 1783 г. в маленьком провинциальном городке Гренобле, в семье юриста Шерюбена Бейля. Мать его умерла рано, мальчика растили отец и тетка Серафи, которую писатель ненавидел всю жизнь за ханжество и лживость.

По окончании школы молодой человек отправился в Париж, где поступил на службу в министерство военных дел. Оттуда в 1800 г. его направили сублейтенантом драгунского полка в действующую армию, расквартированную в Италии. Через два года Бейль вышел в отставку и вернулся в столицу, где занялся самообразованием.

Однако жизнь на гражданке ему скоро надоела. После длительных хлопот молодой человек вернулся в армию интендантом и участвовал в большинстве наполеоновских походов 1806–1814 гг. В частности, он вместе с Наполеоном вошел в Москву, спасался от пожара, занимался поставками из охваченных партизанским движением окрестностей древней русской столицы и, в конце концов, бежал, переправившись через Березину за несколько часов до подхода армии Кутузова.

После отречения Наполеона Бейль вышел в отставку и, получив половинную пенсию, уехал в Милан. Там он прожил семь лет, там же началась его литературная деятельность под псевдонимом Стендаль. Первая его книга была посвящена музыке – биографиям композиторов В.А. Моцарта и Ф.Й. Гайдна, а также поэта и драматурга П. Метастазио (1698–1782), чьи произведения легли в основу целого ряда оперных либретто.

В 1817 г. Стендаль опубликовал исследование «История живописи в Италии», которое в дальнейшем сыграло большую роль в работе писателя над «Красным и черным». В этой книге Стендаль вступил в спор с классическим учением об абсолютной красоте человека. Корнями своими эта теория уходила в идею естественности сословного устройства общества. Она утверждала, что есть только одна красота человеческого тела, определенная еще древнегреческими скульпторами. Наиболее точно ее воплощают Венера Медицейская и Аполлон Бельведерский. Стендаль же взялся доказать, что красота – понятие относительное, и определяется она не с циркулем и линейкой, а мерилом ее является любой человек, и прежде всего его душа. Если перевести данную идею на современный язык, это означает, что человеческие таланты не могут передаваться генетически, поскольку гены – всего лишь тело, но внедряются они в человека свыше и независимо от воли людей. То есть красоту и любые таланты человека определяет не наследственность, а стихия, как высшая форма проявления Божьей воли. Именно на этой основе базируется идеальная идея демократии, невыполнимая в силу неодолимости десадовского закона Договора и связанного с ним перманентного стремления людей к созданию наследственного сословного общества.

В Италии Стендаль безответно влюбился в Метильду Висконтини (в замужестве Дембовская) (1790–1825), активную участницу движения карбонариев. Впоследствии героинь своих романов он описывал похожими на возлюбленную. Дружба с Висконтини скомпрометировала писателя, австрийская полиция заподозрила его в связи с революционерами, и Стендаля выслали из страны.

В Париже дела писателя складывались не лучшим образом, он даже подумывал о самоубийстве. Спасение Стендаль нашел в сочинении романов. Первым стал «Арманс. Сцены из жизни одного салона», изданный в 1827 г. Писателю шел сорок пятый год. Роман оказался неудачным, его подвергли жесткой критике.

Разочарованный Стендаль уехал в Италию. Там он и узнал о процессе над Антуаном Берте, который в 1827 г. из ревности стрелял в церкви в свою бывшую любовницу, мать его учеников. Преступник был сыном крестьянина, но описывался в газетах как изящный хрупкий молодой человек с очень высоким уровнем умственного развития. Трагедия жизни Берте и легла в основу одного из величайших в истории мировой литературы романа – «Красное и черное» (впервые опубликован в 1831 г., вскоре после революции 1830 г.). Берте был гильотинирован 23 февраля 1828 г., когда ему едва исполнилось двадцать лет.

Чем поразил этот молодой человек Стендаля? Дело в том, что у писателя был кумир – Наполеон Бонапарт. Судьба Берте складывалась первоначально как у Наполеона – он был очень беден, прекрасно образован и честолюбив. Но в отличие от великого полководца родился не в то время и не в том обществе.

Сегодня в критике сложились две точки зрения на причины гибели Жюльена Сореля – Берте. Одни склоняются к тому, что героя погубило чрезмерное честолюбие. Другие – французское общество эпохи Реставрации. В действительности же Сорель погиб так же, как и Великая французская революция – по причине непреодолимости для людей десадовского закона Договора.

Стендаль описал это очень коротко – в последнем слове Сореля на суде.

«– Я отнюдь не имею чести принадлежать к вашему сословию, господа: вы видите перед собой простолюдина, возмутившегося против своего низкого жребия…

Итак, я заслужил смерть, господа присяжные. Но будь я и менее виновен, я вижу здесь людей, которые, не задумываясь над тем, что молодость моя заслуживает некоторого сострадания, пожелают наказать и раз навсегда сломить в моем лице эту породу молодых людей низкого происхождения, задавленных нищетой, коим посчастливилось получить хорошее образование, в силу чего они осмелились затесаться в среду, которую высокомерие богачей именует хорошим обществом.

Вот мое преступление, господа, и оно будет наказано с тем большей суровостью, что меня, в сущности, судят отнюдь не равные мне. Я не вижу здесь на скамьях присяжных ни одного разбогатевшего крестьянина, а только одних возмущенных буржуа…

…все женщины плакали навзрыд».[169]

Судьба Жюльена Сореля оказалась ярчайшей демонстрацией мифологичности широко распространенной сегодня популистской идеи создания «общества равных возможностей» в обход десадовского закона Договора. Стендаль открыл собственный закон в развитии человеческого общества, который можно назвать «законом Сореля»: с преодолением сословности по рождению общество неизбежно переходит к сословности по богатству. В XX в. А.Т. Твардовский в поэме «Теркин на том свете» продолжил тему сословности, фактически обосновав «закон Теркина»: с преодолением сословности по рождению и богатству общество неизбежно переходит к бюрократической сословности. Отметим только, что каждый новый тип сословности тяготеет к возрождению своих предшественников, которые более полно удовлетворяют потребности сословия властителей. Что бы ни происходило, в мире людей неизменно сохраняются два сословия маркиза де Сада – сословие властителей и сословие рабов, и существовать они могут только по десадовскому закону Договора. Все прочее – маскировочный треп.

В своей краткой речи герой Стендаля показал главное и непреодолимое противоречие современного человеческого общества, которое кратко можно назвать «тупик Сореля». С одной стороны, неостановимый технический и научный прогресс требует более высокого уровня образования для населения, что неизбежно, в постоянно возрастающем количестве порождает новых Жюльенов Сорелей – честолюбивых, все более жестких и справедливо беспринципных в достижении своих целей. С другой стороны, сословие властителей не в состоянии преодолеть десадовский комплекс, описанный в «120 днях Содома», отказаться от наследственного принципа существования сословий и уж тем более изменить Божью волю и сделать талант, как богатство, наследственной собственностью. Тупик Сореля, как правило, приводит к эпохе маркиз – социальному гниению, – которая неизбежно завершается крахом цивилизации. В условиях мировой цивилизации это означает глобальную катастрофу человечества.

Нынешние властители надеются жить в эпохе маркиз вечно и уповают на то, что как-нибудь все уладится само собой – Боженька помилует. Миражи общего благополучия создают четыре десадовские проститутки. Но это только миражи. Жюльен Сорель ждет и пестует своего Павку Корчагина.

Виктор Николаевич Еремин, «100 великих литературных героев», 2009г.