"Молочные реки, кисельные берега" Латвии: куда сгинули зажиточные латвийские сельчане

© BaltNews.lv

В пору ограничений на выезд из Латвии, благодаря пандемии коронавируса, можно начинать познавать родные края. Манит, зовет к себе латвийская глубинка.

Однако по дороге невольно обращаешь внимание на запущенное состояние полей, старых хуторов, колхозных построек, доставшихся от щедрой советской власти. На отдельных старых хозяйствах бродят косули и кабаны в поисках пропитания. Окна заколочены – владельцы, не выдержав экономических испытаний, предложенных родиной, пытают счастья за границей.

А когда-то условия жизни в латвийской советской деревне были таковы, что редкий счастливчик променял бы раздольную колхозную жизнь на суету промышленных городов.

Молочные реки

Латвийские колхозы в советское время были на вес золота. Современники вспоминают, что при колхозах средний крестьянин имел свой дом, который вполне можно было построить за пять тысяч рублей. А если знаешь человека, который мог достать высококачественные латвийские кирпичи на сдельных условиях, то и того дешевле. Крестьянин занимался индивидуальным производством и был совершенно уверен в том, что его молоко будет куплено для дальнейшей обработки, и он получит свое заслуженное вознаграждение.

Вот типичная картина советского быта Латвии начала-середины 1970-х годов: крестьяне выставляют в утренний час массивные бидоны со свежим молоком. Проезжает молоковоз и забирает результаты надоев, отвозя их на krejotavu, где лаборанты, как местные, так и городские, делали анализ на определение жирности продукта. И крестьянам выплачивались приличные суммы в зависимости от показателей лактобутирометра.

Далее на самой "крейотаве" умельцы, коими была традиционно богата земля латвийская, производили густую сметану, нежнейшие сливки и тающее во рту масло – и это только молоко, добываемое и реализуемое частным образом. А в рамках кооперативного хозяйства получаемое молоко свозилось на крупный комбинат, например, Лимбажский, где объем производства был выше и мощнее.

Латвия также занималась производством сухого молока, которое предназначалось в первую очередь для районов Крайнего Севера, шло на производство детского питания и для поставок в дружественные соцстраны, например, на Кубу.

Кисельные берега

Постоянный товарооборот и условия гарантированного сбыта продукции приводили к ощущению финансовой стабильности. Неуклонно росло число колхозов-миллионеров, часть которых, например, Адажский, получали статус образцово-показательных хозяйств.

Однако, помимо колхозной деятельности, каждый крестьянин Советской Латвии был еще и частником. Иными словами, налаживал индивидуальное производство. Для себя. В большинстве случаев объемы производства частников превышали их собственные потребности. В обиходе латыши называли этот феномен "mājas saimniecības pārpalikumi", то есть "излишки домашнего хозяйства". Крестьяне отвечали за эти излишки сами и вольны были распоряжаться ими, как посчитают нужным.

Работники сельхозснабжения вспоминают, что в одном только Добельском районе за сезон производилось сто тонн "лишнего" картофеля. При всем желании ни одна крестьянская семья не могла потребить такое невероятное количество натурпродукции. Так и возникла традиция отправлять картофель на грузовиках и по железной дороге в Московскую и Ленинградскую области.

Сегодня многие официозные историографы без тени смущения утверждают, что это была политика принуждения со стороны Кремля. Однако очевидцы вспоминают, что у зажиточных латвийских колхозников просто не было другого выбора – в противном случае дары латвийской земли могли пропасть. Ни одно, даже самое многодетное хозяйство, не могло справиться с таким грандиозным обилием овощей и фруктов.

Один только Добельский район мог спокойно прокормить целую Латвию. А сколько еще таких "Добельских" районов было по всей республике! Вот и кормили Москву. А Центральная Россия, в которой колхозный быт был менее организованным, продукцию из Латвии принимал с благодарностью.

При этом РСФСР довольствовалась статусом условной метрополии и о благоденствии и процветании, каким отличался прибалтийский край, могла только мечтать. Ведь Прибалтике в советское время позволялось многое, если не все, и люди жили хорошо.

Не хлебом единым

В окрестностях крупных городов создавались обширные фермы, на которых паслось по 50–100 тысяч голов скота. Латвийская мясная и молочная коровы славились своей производительностью на весь Советский Союз. Соответственно, мясной продукции было более чем достаточно.

Колхозники, получая высокую прибыль от сбыта своих товаров, порой не знали, куда тратить деньги. Когда настала пора крушения социалистического строя, а Латвия вступила в фазу финансовых реформ, у колхозных менеджеров и производственников на счетах сгорело по 30–50 тысяч рублей. Это были фантастические по советским временам деньги.

Масштаб таких накоплений невольно вызывает в памяти образ незабвенного Александра Ивановича Корейко (персонаж романа Ильфа и Петрова "Золотой теленок" – прим. Baltnews).

Бывшие жители колхозных сел и городков вспоминают, с какой регулярностью их возили в дома культуры и рижские театры – на премьерные постановки. Они же рассказывают, что к ним в пенаты частенько заезжали автолавки с импортной продукцией – одеждой, аудиотехникой, бытовыми приборами. И колхозники с удовольствием все это скупали. О таком благополучии городские работники промышленности могли только мечтать.

Наш читатель, конечно, скажет, что приходилось ведь и работать. Оно верно. А в какие времена человеку не приходится работать? В этом плане немаловажным становятся и условия работы, состояние уверенности и благополучия, которые она обеспечивает или нет.

А колхозникам в советское время всячески помогали. На сборы той же картошки часто по разнарядке приглашали (деликатно скажем, приглашали) столичное студенчество, чтобы помочь крестьянству собрать "излишки" – работа спорилась. А если случались бури, и в лесу скапливался бурелом, то в Латвию прибывали группы молдаван, которые убирали завалы.

Уровень процветания латвийских колхозов характеризуют всенародные гуляния во время традиционного национально-языческого праздника Лиго. Сегодняшнее празднование Лиго, которое устраивают в своих загородных домах уставшие от кабинетно-бумажной деятельности чиновники и бизнесмены, не выдерживает никакого сравнения с праздником времен Латвийской ССР в 1960–70-е годы.

Для колхозных тружеников пели лучшие песенные коллективы, исполняли номера лучшие танцевальные ансамбли, а столы ломились от угощений. Иной раз, вспоминают бывшие латвийские колхозники, в праздничном угаре даже переставали стесняться в идеолого-политическом плане – рассказывали антисоветские анекдоты, исполняли антисоветские песни, а главное, демонстрировали из окон своих автомобилей карминно-бело-карминный флаг буржуазной Латвии – закопанный в советские годы, как нынче замечают официальные лица Латвии.

Вот такой закопанный флаг показывался на июньском гулянии в латвийской глубинке – там, где весь аппарат КГБ состоял из исключительно "своих" людей.

И такой размеренный и обеспеченный быт латвийской "пасторали" продолжался вплоть до начала 1990-х годов.

"Горбачевские" иллюзии

Наступило новое время – политика "перестройки" Михаила Горбачева в СССР – и крестьянство Латвии почувствовало вольность. Многие латышские фермеры искренне считали, что после закрытия городских фабрик толпы русских безработных подадутся на хутора и будут послушно выполнять сельхозработы.

А потом наступил горбачевской дефицит с нехваткой элементарных продуктов, спровоцированный заранее и сознательно, как и нехватка хлеба в феврале 1917 году. Он вызвал повальное недоумение со стороны сельчан, которые даже во времена ужимок и утрусок Хрущева не знавали подобного безобразия.

Дефицит послужил своеобразным катализатором для роста протестных настроений, и один из основных лозунгов "революции" – "Хватит кормить Москву" – быстро приобрел особую актуальность.

Латвию купили за паек

Много позже свидетели крушения колхозов времен перестройки рассказывали, как из зажиточных сельхозмануфактур массово вывозился скот и производственное оборудование – через Литву в сторону Польши по взаимному сговору сторон. Те же руководители колхозов, которые пытались сопротивляться этому разграблению (например, Альберт Каулс, руководитель Адажского колхоза), подвергались жестокой травле.

В считаные месяцы некогда богатейшие колхозные комплексы превращались в руины, как во время Гражданской войны. А после провозглашения принципов приватизации старые колхозные земли обрели хозяев, которые беспощадно урезали прежние крестьянские хозяйства. И уже в нынешних условиях быть владельцем 500–1000 гектаров земли стало нерентабельным делом.

Так колхозное процветание закончилось неожиданно и жестоко. Надежды на бесплатный труд обездоленных русских рабочих и инженеров не оправдались. А те, кто ратовал за аграрное развитие независимой республики, оказались прирожденными латифундистами и, профессионально злоупотребив служебным положением, захватили в свое распоряжение огромные земельные участки.

Определенная надежда у латвийских землепашцев и скотоводов родилась перед вступлением Латвии в ЕС.

Руководители крестьянских общин уговаривали свою "паству" проголосовать "за ЕС", утверждая, что оформление членства в Евросоюзе приведет к возрождению латвийского сельскохозяйственного сектора. Обещали, что молочные реки в кисельных берегах потекут вновь, а крестьяне смогут претендовать на внушительные финансовые дотации со стороны европейских структурных фондов.

"Заживем как в Германии и Голландии" – такова была заманчивая установка пропагандистов счастливого европейского будущего для Латвии.

К тому же в СМИ активно эксплуатировался образ "настоящего хозяйственника" Ульманиса, который стремился превратить Латвию во вторую Данию и завалить прилавки Западной Европы вкуснейшим беконом.

Это и привело к заметной электоральной активности деревенских граждан 20 сентября 2003 года. И мало кто из поверивших посулам правительственного чиновничества и голосовавших в пользу евроинтеграции мог предполагать, что буквально через неполных три года исчезнет одна из самых легендарных отраслей латвийской агропромышленности, долгие десятилетия бывшая олицетворением незыблемости – сахарная.

Все три завода, специализировавшиеся на сахарной свекле, прекратили свое существование при попустительстве со стороны министерских еврозазывал. Работники уничтоженной сахарной промышленности получили свои компенсации далеко не сразу. А сахар, поступающий сегодня в Латвию, является продуктом скандинавской корпорации Dansukker, к работе которой имеют отношения некоторые бывшие премьер-министры Латвии.

Новый союз – новые условия

Вскоре после вступления в ЕС латвийский крестьянин столкнулся с непроходимыми бюрократическими препонами. В первую очередь над системой национального производства установился строгий ветеринарный контроль.

В еврорегуляциях прописано, что с определенной периодичностью необходимо выполнять анализы крупного рогатого скота и проводить комплекс лечебно-профилактических мер. Все анализы должны быть оплачены самими владельцами скота. Качество хлевов, качество воды из колодцев, даже содержание в надлежащем виде отхожих мест для коров также должно отвечать евростандартам и регулярно подвергаться проверке.

Этот юридический прессинг и вымогание штрафных неустоек привели к резкому сокращению числа скотоводов. Латвийское мясо уступило место польскому, бельгийскому, немецкому, которое поступает в огромных количествах на латвийские рынки и часто выдается за местное, что рассчитано на наивного патриотически ориентированного потребителя, живущего ностальгией о старом, советском, времени.

Европейский рай латышей

Местным фермерам, кто еще надеялся работать на земле, навязали иностранную, преимущественно голландскую, сельхозтехнику по кредитам, часть которых латвийские сельхозпроизводителей, попавшие под бюрократическое давление, так и не смогли выплатить. И Латвия постепенно превратилась в республику заброшенных сельхозугодий и погубленного скотоводства.

Исключения составляют лишь олигархические латифундии и хозяйства, которыми управляют иностранцы. Например, в отдельных областях Латвии, в основном в Видземе и Земгале, ряд ферм принадлежат голландским агроинвесторам. Они выращивают картошку, рожь и разводят скот. Им это сделать в Латвии стало гораздо проще – без латвийцев.

А близкие к чиновничьим тайнам люди утверждают, что для Латвии в свое время начал действовать план, предполагающий постепенное сокращение латвийского скота на тридцать тысяч голов – чтобы не составляли конкуренцию более привилегированным полякам, бельгийцам и немцам.

Сегодня посвятить свою жизнь сельскому хозяйству в Латвии значит взвалить на свои плечи тяжкий груз нерешаемых проблем. Вследствие протекционистской политики официального Брюсселя, который привык наказывать зарвавшихся ослушников квотами и санкциями, демонстрируя на словах умилительную квазизаботу о демократии и равенстве, с латвийских полей практически исчезли коровы. Любой турист, приезжающий в Латвию из Западной Европы, неизбежно обратит внимание на эту красноречивую деталь.

И люди, пережившие распад колхозной системы, уже не строят никаких иллюзий относительно будущего. Возврат к золотому веку молочных рек и кисельных берегов Латвийской ССР невозможен в условиях продолжения заданного курса на деаграризацию некогда могучей и процветающей сельхоздержавы.

источник