Алтайские кержаки-старообрядцы считают себя носителями истинной веры, не испорченной реформой патриарха Никона. Они не признают попов и церковь, да и надеются только на себя.
Горно-Алтайск. Восемь тридцать утра по местному времени. Солнце жарит значительно мощнее, чем в столице. На взлётно-посадочной полосе винтовой АН-140. Вокруг горы, в ста метрах от аэропорта парковка, на ней убитая, но чистая "тойота", заставшая первый срок первого президента России. Рядом стоит владелец, похожий на свою машину, как хозяева походят на своих собак.
Она — низкая, праворукая, с вмятинами по кругу, надколотым лобовым, оторванной ручкой водительской двери и сиденьями в десятилетних пятнах. Он — с ожогами третьей степени на руках и лице, ростом около метра шестидесяти. Оба они местные. Он — алтаец, авто — прошло тысячи километров горных дорог. Точнее, 291 097 километров, и нет ни одной причины считать, будто одометр не делал полный круг в миллион хотя бы раз. Владелец — живой, активный и почти честный; машина честно, хоть и не без труда, делает своё дело.
Мы вдвоём, я и оператор, выезжаем в Усть-Коксинский район, центр алтайского старообрядчества в самой древней и радикальной из его форм — беспоповстве. Беспоповцы считают себя носителями истинной веры, не испорченной реформой патриарха Никона. Не признавая её, они потеряли духовенство как класс, потому что последние священники старого рукоположения умерли или были убиты, а новых учить было некому. Вслед за духовенством беспоповцы потеряли значительную часть обрядов и атрибутики.
Мы едем к кержакам, бежавшим в начале XVIII века с реки Керж в Новгородской губернии на восток. На данный момент больше всего кержаков проживает в Усть-Коксинском районе, в сёлах Верх-Уймон, Мульта около Красноярска. "Гугл", "Википедия" и форумы обещали поездку к людям, живущим закрытым образом жизни и сильно верующим. Что нам известно: они много молятся и много работают. Что нам интересно узнать: как они живут, как меняются их традиции, как выглядит в их мире брак, любовь и, конечно, грех.
Посреди ничего
Место, куда мы едем, находится in the middle of nowhere. Если переводить на русский, то получится примерно "в самой заднице". Чтобы туда добраться, нужно проехать 150 километров по шикарной федеральной трассе, а потом ещё 300 по классическому русскому гравийному бездорожью. Такому, какое было рядом с деревенским домом вашей бабушки, такому, по которому сначала едешь очень медленно, потому что боишься не доехать, а потом привыкаешь и несёшься по горному серпантину без ограждений под сотню, потому что:
а) чем выше скорость, тем меньше ощутимы ямы;
б) хочется доехать, прежде чем наступит пенсия.
Вокруг — только десятки вершин и холмов, стада овец и коров, табуны лошадей; раз в 50 километров появляется небольшой участок асфальтовой дороги, на котором, как блоха на собаке, сидит деревня, в ней — коренные алтайцы, юрты, дети, которые смотрят на нас как на чужаков и не ошибаются. Мы здесь без спроса, нас здесь не ждут. Усть-Коксинский район находится ещё дальше, почти на границе с Казахстаном, там ездят пограничные патрули, и это действительно самая задница — попасть туда случайно практически невозможно. Почти нигде нет связи, до большого города 450 километров, а вокруг только грохочущий авторитет зелёных, необжитых, нецивилизованных гор. Но, как доказали Джей Ло, Ким Кардашьян и иже с ними — задницы могут быть крайне интересными, и поэтому мы здесь.
Как вы представляете себе старообрядцев? Крепкие мужики в русских рубахах, желательно косоворотках, длиннобородые и длинноволосые, бабы в сарафанах и платках, живут какой-то дикой жизнью. Эдакие российские амиши — технологий не признают, с пришельцами не общаются, смотрят в щёлки домов и молча расходятся, соберись вы к ним подойти. И глаза. По-достоевски суровые, такие, в которых вся печаль и воля нашего народа, зеркало русской души. А душу русский человек обретает, как известно, только через страдание и покаяние.
Ну вот это одновременно и так, и не так. Да, они примерно так и выглядят, бороды, сарафаны, волос не стригут, носят платки, только вот у каждого встреченного нами старообрядца оказался и мобильный телефон, и телевизор, и что только не.
Кононовы
Семья Кононовых кажется хрестоматийной семьёй староверов — муж, жена, обоим около семидесяти, и у них больше 20 потомков: детей, внуков и правнуков. Кононовы — беспоповцы. После получасовых уговоров они согласились записать интервью на камеру, несмотря на то что это большой грех.
В целом о том, что давать интервью и фотографироваться, большой грех, нам скажет каждый старовер, но почему именно — объяснить не сможет никто. Вера не подразумевает вопросов, ты либо знаешь, что нельзя, либо сомневаешься и тем самым уже грешишь. Мы же нагло пользуемся их обычаем, они не могут не пустить в дом незнакомца, обязательно предложат зайти, и, кажется, им уже легче дать интервью, чем выгнать нас.
В некотором смысле староверы больше всего похожи на протестантов. Основу их мира составляют две вещи: молитва и усердный труд. Они встают, молятся, работают, молятся, потом ещё работают, а потом много-много молятся. Вечерняя молитва может идти с 17 вечера до 2 часов ночи, и это не в праздничный день. Семья Кононовых — практически обычная семья деревенских стариков: муж в застиранной рубахе, жена что-то готовит на плите.
В каждом доме есть русская печь, но летом ей, конечно же, никто не пользуется. Их сватали по всем обычаям — наставник, который заменяет у беспоповцев священника, тайно их венчал. До свадьбы девушка должна была носить две косы, после — одну и всегда убирать волосы под платок, чтобы никто из посторонних не видел. Кстати, жениться беспоповцам было положено в разном возрасте, девушке в 18, а парню в 25: такая разница позволяла ему успеть встать на ноги и взять жену под полную материальную опеку.
В их молодости хранить веру и соблюдать обряды было не просто тяжело, а опасно для жизни, и тем не менее собирались, молились, венчались и верили. Теперь всё по-другому. Дети — тоже старообрядцы, но уже без бород, внуки — не венчаются, а правнуков вообще крестили в церкви, причём принадлежащей РПЦ.
Я чувствую себя искусителем, задавая вопрос про церковь. Беспоповцы борются с желанием сказать жёстче, чем нужно, но всё равно отмечают: Никон — был приспешником Сатаны, со всеми вытекающими. Между тем они не против, что люди ходят в церковь, никого не обращают в свою веру и никак её не рекламируют, даже сторонятся этого, считают, что тот, кому нужно, сам придёт, а других им не надо. Единственное, о чём жалеют, — что потомки уже не такие верующие, не молятся. Они гораздо более светские, если точнее, то почти "мирские", как называют чужаков староверы, в противовес себе, "добрым".
Мирские
Им, не староверам, вообще практически невозможно ассимилироваться с местными. Даже тех, кто приехал туда жить 30 лет назад, они считают чужими. Многие из них отмечают, что стать старовером нельзя, им можно только родиться. Галактифон Фадеевич Черепанов, наставник беспоповцев в Верх-Уймоне, маленький старик в заляпанной ягодами рубахе. В его мутных глазах читается обеспокоенность нашим вторжением. Он единственный, кого нам не удалось уговорить сняться на камеру, считает, что старообрядцем стать можно, и он готов перекрестить. Правда, для этого нужно пожить в общине.
Местные шутят, что приезжают пожить 100 человек, а уезжает 101, и это не похоже на преувеличение. Для полного перевоплощения в староверы нужны три вещи: чистота, молитва и труд. Чистота во всех смыслах: нравственная, душевная, телесная. Ни о каких прелюбодеяниях речи быть не может, никакого секса до брака, никаких поцелуев, ничего подобного. Раньше большинство знакомилось в молельных домах. Вступить в брак с иноверцем практически невозможно, за любым грехом следует серьёзное покаяние. Чтобы понимать, Галактифон как-то дал интервью на камеру и до сих пор жалеет об этом. Интервью было 15 лет назад.
Беспоповцы очень серьёзно относятся к грехам. Например, пьяниц, игроков в карты и курящих не хоронят и не отпевают, закапывают рядом с кладбищем, "как собак". В конце к беседе присоединяется невестка — бойкая, предлагающая нам тут же купить и мёд, и шишек, и трав. Мы ещё раз обходим маленький деревенский дом и выясняем, что все избы вокруг, штук десять (а дом Кононовых стоит на небольшом островке), принадлежат их семье.
Включая и лесопилки, и гостевые для приезжих. Они и живут, и работают, и совсем не бедствуют. Благодаря своей этике старообрядцы всегда были богаты или хотя бы обеспечены — тяжёлый ежедневный и искренний труд не может не дать плодов. Их с особой страстью раскулачивали, вешали и расстреливали их же бывшие односельчане — алкоголики и бездельники. Но те, кто выжили, продолжали давать работу красным и в советское время — просто из чувства жалости.
Валера Хиппи
Валерий Петрушенко, или, как он себя просит называть, Валера, — 52-летний музыкант, впервые приехавший в эти края в 1985 году. К 1989-му он перебрался сюда окончательно. Местные называют его не иначе как хиппи, которым он, по сути, и является. Валера остался здесь, потому что почувствовал единение с природой, то, ради чего в эти края ломятся сотни туристов со всех стран, повторяя путь Рериха или просто в поисках дзена.
Самих хиппи Валера не любит и считает, что они продали идеалы любви и чистоты за наркотики, распутство, свободную любовь. Свободная любовь, по Валере, это любовь двух свободных и чистых людей, свободных в любви, а не в выборе партнёра и постоянной их смене. Идолов эпохи Вудстока он считает ненастоящими, бездуховными, потому они и погибли в 27 — Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон. Валера держит девять ульев и делает гусли, носит дреды, которые образовались сами по себе, когда он "на год забросил себя", кеды "Адидас" без носок и в целом выглядит как калифорнийский скейтер в годах.
Говорит очень чисто, прекрасно разбирается в музыке. Жалуется на то, что ниже по реке ежегодно собираются поклонники нью-эйдж, сторонники разного рода религиозно-философских учений, бьют в барабаны и как-то ищут себя, мешая таким, как он, не искать себя, а быть с собой, вмешиваются в природу.
У Валеры есть дочь и жена. Дочь живёт в Штатах, она родилась в том же 1985 году. С момента переезда на Алтай Валера её не видел. Он производит впечатление отшельника, человека, который убежал от самого себя, чтобы найти покой. Он нашёл его, в нём есть спокойствие, тёплый взгляд. Когда мы говорили о его юности, "хиппи" признался, что, конечно же, начал играть на барабанах из-за "девчонок". Дескать, он "такой молодой чувак", барабанщик, там поклонницы, секс, вот это вот всё". На эти две минуты, пока он говорил, в его глазах появился блеск, загорелись они не по-местному, не по-уймонски, а потом он снова погас и заговорил о смирении и грехах. Вот, например, съел недавно баранины, и оказалось слишком вкусно, и это плохо, и потом долго об этом жалел. А мне показалось, что, наверное, Валера гасит в себе этот огонь, искры которого отражались в его глазах, когда он заговорил про девушек, потому что знает, что от него и сгорит.
Местные говорят, что он раньше пил, и пил сильно, а сейчас помогает в старообрядческом храме, который стоит в его селе, Замульте, и вроде как наконец нашёл покой, хотя сам Валера не считает себя ни старообрядцем, ни кем-то ещё. Говорит, что ходил бы и к буддистам, если бы тут были только они. Сам храм построили недавно, и в него ходят те, кто засомневался в беспоповстве, и те, кому проще говорить со священником, чем с наставником. На обратном от дома хиппи пути мы остановились у храма, за забором. Парень, сидящий с книгой у его ступеней, сначала спрятался в пристройку, а когда мы достали камеру, спешно вышел и стал закрывать ставни на окнах с таким видом, будто мы собираемся что-то украсть и для этого документируем, как что расположено. Он защищал храм от нас, тех, кого там быть не должно.
Блуд и Москва
Полина Васильевна Конева кержачка более молодая, чем семья Кононовых, ей около 50, и она представляет другое поколение, точнее, она как бы застряла между ними. Женщина родилась, как и все здесь, в очень-очень верующей семье, но после школы уехала в город и прожила там 20 лет. Жила, как сама признаётся, в блуде. О своих предках говорит с придыханием, почти как о святых, обладающих безусловным моральным авторитетом.
Однако после жизни в городе Полина Васильевна вернулась в родную Мульту и всячески пытается нагнать упущенное: живёт праведной жизнью, молится и заведует музеем народных ремёсел. Там на станках XVIII века работает и плетёт пояса петербурженка, переехавшая в село 30 лет назад; местной она так и не стала. В музее не стесняются продавать пояса по три тысячи рублей, да и вообще староверы в этом смысле не смущаются — они знают, сколько стоит их труд, не побираются, мёд продают по 600 рублей за килограмм и не бедствуют, нет таких, кто побирается или просит милостыню.
Капитолина Ивановна Молотова живёт в Октябрьском, это такое село на подъезде к Верх-Уймону, у входа в продуктовый магазин которого трётся пацан лет девяти с сигаретой в зубах, а дорогу к дому подсказывают пьяные вусмерть мужики с лицами, исписанными шрамами, с пакетом бутылок на весь день вперёд. Когда смотришь на них, сложно сказать, то ли им 20, то ли 50, настоящий опухший ребус. Капитолина Ивановна — смешная старушка из сказки, ставит ударения не там, где надо, использует давно вышедшие из употребления слова, делает странные чучела из перьев птиц, дерева и конских волос и, похоже, держит в себе Тигру из диснеевского Винни-Пуха — это маленькая староверческая энергетическая станция, способная питать весь посёлок, если бы позволяли технологии.
Она, так же как и все остальные, жалуется на то, что молодёжь — и дети, и внуки — совсем не интересуется верой, ничего им этого не надо, новая жизнь, новые правила и новые герои. Иронично, что в советское время верили многие, а после развала СССР всё это стало неинтересно. Сейчас беспокойство — это аттракцион аутентичности и даже не столько веры, сколько русской, досоветской культуры и этики, а сами они — живущие в резервациях индейцы, возможно, последние из могикан.
Капитолина Ивановна рассказывает (ссылка на видео)
Капитолина Ивановна рассказывает, что не понимает, как можно верить церкви, ведь ни один из попов ни дня в своей жизни не работал: "вон как разъелись, таким верить нельзя". Она очень бодро бегает, ни дня в жизни не отдыхала и, как и все староверы, давно уже сделала себе гроб из выдолбленных половинок кедра и одеяние для похорон — одеяние нужно делать заранее, потому что так проще, на мертвеце неудобно шить и вообще каждый старовер готовится к своим похоронам, пока жив.
В Москве она была с мужем шесть раз, но так и не прижилась. "Не понимаю, как вы там варитесь, в этом аду".
Киска
На обратном пути в Москву мы решили наведаться в Киску, как этого требует обычай всех командировочных — водка и бабы, не так ли? Пока ехали, я вновь подумал о том, что никогда не видел людей, которые бы так сильно ежедневно боролись с собой. Они не были похожи на монаха из монастыря святой Екатерины, который принял меня и семью на Пасху, владеющий семью языками и говорящий не "ячки", а "ички", — он был уже почти святым, почти не касался земли. Это были обычные, простые, работящие и грешные люди, которые и сексом занимались, хотя нельзя, и пили. В общем, всячески грешили.
Киска встретила нас сыростью, было достаточно неуютно, но при этом тепло. Не думаю, что до нас в ней было много людей, а москвичей вообще, наверное, раз, два и обчёлся. Киска — это название то ли города, то ли села, недалеко от Горно-Алтайска. И я как редактор рубрики "Секс" никак не мог его пропустить, тем более что ударение падает на первый слог. На вопросы "Как вам живётся в Киске" и "а вы тоже родились в Киске" нам ответили "нормально" и "да", то ли не поняв "тончайшей", как китайская стена, иронии, то ли чтобы абсолютно случайно нас не побить. В общем, Киску стоит посетить хоть раз в жизни, мой вам совет. А оттуда — дальше в горы, в Уймон, к беспоповцам, они и примут вас, и спать положат, и накормят. И вынесете вы оттуда такое чувство, которое в тексте не передать, как будто немного очистился, что ли.
∑
Вопреки усилиям Запада Москва остается сном для сербов
Оценили 10 человек
11 кармы