ВОЙНА И «МИР» (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

1. ОКОНЧЕН МОЙ ТРУД! (14/12/2016)

Ну, вроде бы, всё! Миг вожделенный настал, окончен мой труд «многолетний» (двухнедельный)! Перевод статьи готов – и подстрочник, и сам английский вариант статьи. Две недели оголтелой погони за подходящими эквивалентами, синонимами, оттенками. Как передать все эти нюансы, всю эту звенящую, угрожающую «гоплитность» R-n’овского стиля? Как не допустить «коровы через “ять”», не спутать узус с казусом? Обложился со всех сторон англо-русскими, русско-английскими словарями. Забыл про всё на свете! На вкладках в (о великий и могучий, прости меня!) браузере (фу! – поганенькое словечко!:-) – всевозможные интернет-«пособия» по стилистике перевода, корпусы словосочетаний и предложений, заметки по особенностям лексики и фразеологии…

Тем более, когда ты – всего только обычный, простецкий «юзер» невеликого и немогучего «наглосакского»! Ду ю спик инглиш? Дую, дую! Соплю в две дырочки! Вернее – в четыре – уже пар и из ушей идёт!

Заказчик киприот-немец настойчиво шлёт письма: «Плиз ай ёджентли нид э вэршн!» – «Мне нужна новая версия, срочно»! А его проект, сердешный, ушёл в «глубокий стэк» – в ожидании того, когда до него дойдут руки сбежавшего от «реальности» программиста – того меня, который куда-то улетел и где-то летает далеко вне себя…

Две недели перед глазами проплывают, как видения – физиономии студентов (а ты, оказывается, читаешь им лекцию, или втолковываешь на семинарах дэ-игрек-по-дэ-икс, или, там, а-плюс-бэ-равно-бэ-плюс-а); лица коллег (неужели это ты о чём-то с ними беседуешь, сетуешь на то, как тяжело ныне втолковывать а-плюс-бэ-равно-бэ-плюс-а; шутишь и смеёшься?)

А под конец года на электронную почту неугомонно сыпятся, как об Великую Китайскую Стену царём Горохом, письма из этих надреальных и сюрреалистически изображающих некую управленческостность (с дважды абстрактным «-ость») «департаментов управления качеством». Спонтанно множащихся «отделов менеджмента» с сегодняшними требованиями – уже позавчера (как и подобает таким центрам) – сдать всякие отчёты по твоей и твоих коллег научной и прочей деятельности. А в заглавиях этих писем привычно красуется забитая капслоком 26 размера красного цвета и давно невоспринимаемая ничьим ни колбочковым, ни палочковым зрением – пометка «СРОЧНО!!!» (воспринимается палочным зрением:-). И ты в сомнамбулическом шевелении конечностей составляешь эти отчёты; ставишь галочки и циферки в электронных таблицах, плывя по мусорным буковково-циферковым волнам; и с привычным никогда-к-этому-не-привыкнуть наблюдаешь, как цветёт и пахнет годовая язва двенадцатимесячной кишки, четверто-квартальная стадия Рака Стрельца, стреляющего сгустками либероидной агонии постсоветской науки. Фу-у-ух! От усталости и судорожности этого двухнедельного рывка сгущённая, как овсяная скороварка, образная жижа щедро лезет из котелка головы во окормление эпитетами этих «управОленцев»-«управЛенинцев»! Слишком оползне-лавинно нахлынуло на местный Q-ский вуз-карапуз это иго завхозов; бывших спецслужбистов; папиков и их каблукастых дочек и любовниц да пиджакастых сынуль!

Но это всё – лишь задний план, едва намеченный неким сфумато. А на переднем – броскими и яркими красками – ужасающие удары HEMP’а, обезумевшие толпы больных мародёров, мечущихся по обесточенным и обескровленным городам, грабящих и убивающих всех на своём пути. Спрятавшиеся по дачам и деревенским домам, пытающиеся выжить, остатки запасливых сельских, и сбежавших к ним городских, жителей. Банды военных, передвигающиеся «на броне» по окрестностям и выжигающие очаги беззащитной жизненности. Борьба за воду, за пищу, за лекарство, за обогрев, за ночлег, где каждая минута – последняя для кого-то. Больные и умершие от изощрённого электромагнитного удара кишечники несчастных мучающихся жертв! Опустевшие города – от живых – жителей, переполненные раздутыми и зловонными – умершими. Сожжённые трансформаторы, электропроводка, генераторы, бойлеры, двигатели, пульты управления, роботы, аппараты искусственного жизнеобеспечения, сервера, персональные компьютеры, ноутбуки, планшеты, смартфоны, флэшки, плейеры, наушники, динамики… Приобретшее внезапную ценность всё, что может согреть, прокормить, напоить. Век телег и лошадей без телег и лошадей, шагнувший каждому в ставший навсегда бывшим родной дом… И всё это – охватываемо постепенно сужающимся кольцом Мирового МЧС, сгоняющим выжившие проценты или промилле обезумевших, обезличенных и обездушенных людских стад за спасительную колючую проволоку Нового Welt Ordnung’а, в котором уже нет ни близких, ни далёких; ни родных, ни чужих; а лишь только соседние…

Может, всё это – лишь ужасный паморок, наведённый искусным соблазнителем и тонким манипулятором? Как могу я, хоть и карманно-локальный, широко известный в очень узких кругах, но всё же здраво-мыслящий и маслящий учёный, так самобезжалостно поверить и принять – всё, что набросано тяжелоимпульсным, как удары новотехнологичного HEMP’а, слогом этой статьи-пророчества? Или, может, не пророчества? – может, именно алгоритма, надиктованного в души доверчивым восприятелям? Таким вот фрактально-, спирально- мыслящим, как ты? Как уйти от этого кошмара: «Как уйти от этого кошмара: «Как уйти от этого …»»?

Но всё! Как бы то ни было, я готов ко всему. Пусть это будет моим хоть и малым, но посильным вкладом. Я услышал этот ЗОВ НЕОБХОДИМОСТИ! И я честен! Всё, что я хотел дать форуму «на входе», готово. Текст моего приветствия-вхождения составлен. Я целый год проходил это самообучение и самообуздание. Тянуть далее бессмысленно. Завтра я «объявлюсь». Хватит быть всюду плотным, замкнутым, неограниченным робко-гордым памятником себе!

Уже далеко за полночь. Горит настольная лампа. Я сижу перед монитором, чувствуя, как накатывает странная смесь: бесконечная усталость с бесконечной обречённостью и бесконечной надеждой. Рядом с моим рабочим столом – на кровати, жена, периодически просыпаясь от света лампы и клацанья по клавиатуре – то ворчит, то просит, то приказывает – сквозь сон – лечь, наконец, спать! Сейчас, моя милая, сейчас! Вот-вот: последняя минутка, последняя строчка, последняя буковка…

2. УДАРНЫЕ БРИГАДЫ

«Остров» был, фактически, единственным крупным районом в Херсоне, обиженным таким значимым для советского человека несправедливым фактом: отсутствием своего кинотеатра «на районе». Почему же «несправедливым»? Ну как же – это ведь район корабелов – здесь же:

…Был камышом, осокою и тиной

Весь опоясан Остров Карантинный.

Но Партия, Народ сказали: «Надо!» –

И поднялись ударные бригады!

(из стенгазеты школьного агитуголка)

(Почему «Карантинный»? Стандартная версия такова. Херсон был первым Черноморским портом. Как и любой порт, он имел таможню, на которой проводились проверки судов. Экипажи подвергали длительным карантинам, поскольку в то время были широко распространены различные опасные болезни, в частности, чума. На Острове моряки и проходили эти карантины. Суда должны были отстояться там не менее месяца.)

Здесь же на осушённых болотах ударными бригадами (и заключённых в том числе) в середине 20-го века были выстроены главные производственные мощности Судостроительного Завода – разросшегося затем вдоль всего Карантинного Острова – вдоль ветки Днепра.

Где один только 5-ый цех, в котором окончательно собирались суда для выхода на стапеля, мог вместить в себя целый средненький советский завод. Здесь, в 5-м цеху, стоя на лестнице, на самом высоком 5-ом этаже (по высоте 8-го этажа обычной советской 9-этажки), глядя вниз, можно было видеть, как сотни сварщиков и судосборщиков, облепив какой-нибудь громадный ахтерштевень, подобно рою насекомых, со сверкающими «ёжиками» сварок и гремящими стрекалами «колющих» металл кувалд, сливаются в едином клокочущем лязге, покрываемом чудесным в своей непостижимой уникальности гулом от соборного крика и мата! А где-то вверху над всем этим с могучим грохотом снуёт по встроенным в стены рельсам исполинский портальный кран, перевозя из конца в конец цеха металлические плиты, блоки, трубы, сепараторы, насосы и проч.

Здесь же были намыты ударными бригадами болота с извечным царством верб, тростника, ужей, уток, выпей, ондатр, лягушек и комаров, и построен, дом за домом, большой район, также названный «Островом», так как он и продолжал оставаться островом, опоясанным притоками Днепра. С каждым вновь построенным домом увеличивалось количество семей корабелов, разрастался и сам завод. Завод прокладывал по всему разрастающемуся району поливные трубы, и постепенно выросли вязы, липы, ясени, клёны, платаны, каштаны и высокие американские тополя; придомовые и придорожные клумбы и участки заполнились цветниками, кустарником и плодовыми деревьями, район утонул в зелени.

Всё детство родившихся в 70-х годах пацыков-«островитян» было наполнено походами: «на речку» – что само собой понятно безо всяких разъяснений; в чужие придомовые палисадники – обобрать всё потенциально съестное, независимо от степени зрелости; «на стройку» – где паца пряталась в – и прыгала на пески с – недостроек, и откуда её гоняли притворно грозные матюкливые строители; в детские садики – полазить: по акациям со вкусными соцветиями – «кашкой», по беседкам и качелям, чтобы в последние секунды вырваться из хватающих рук притворно свирепого «сторожка»; в плавни – «в камыши» – сооружать «халабуды», рыбачить, ловить раков и просто целыми днями слоняться да что-то или кого-то выискивать – будь то «бандитские места» или прячущиеся от людских взоров влюблённые парочки.

Всё пацыковское детство на очередной стройке оглушительно сопело и ужасающе громыхало грозное и могучее божество – громадный строительный молот-молох, вбивающий высокие сваи в зыбкие песчаные почвы намытых болот, под постройку новых домов, заставляя дрожать и звенеть кухонной посудой окрестные, уже построенные, дома.

Завод построил в районе поликлинику, две школы, три детских садика, две детские площадки, с настоящими кирпичными крепостями, с лабиринтами, с «обезьянниками», состоящими из свисающих петель разной длины, подвешенных к круговой раме, из роскошного толстого корабельного каната, пахнущего хлопком и чем-то маслянистым; с великолепными горками, сваренными из прокатной корабельной стали, скат в них был длинный, с волнообразным изгибом, ехать по нему – «долго» и безопасно (и эти горки стоят, нетленные, со скатами, отполированными детскими попами до зеркального блеска – до сих пор – им уже около 40 лет; все остальные, незаводские, городские горки тех времён уже превратились в ржавый прах).

Была отстроена практически вся необходимая инфраструктура. Но своего кинотеатра не было. Об этом любили судачить «островитяне», сокрушаясь и «негодуя». Завод кинотеатр не строил, так как ресурсы тратились на другие, более важные объекты. Городская администрация всё обещала да обещала, но дело с места не сдвигалось ни на йоту долгие годы.

Поэтому «островитян» в одно прекрасное время – а это случилось уже «в самый разгар начала» перестройки – в 1986 году – обрадовало известие о том, что завод таки подписался на строительство своего кинотеатра; известие это вызвало соответствующую реакцию чего-то отрадного, неожиданного, хоть и долгожданного, и само собой разумеющегося.

3. ОДНАЖДЫ…

И вот, наконец, кинотеатр с весьма редким и необычным (ирония) названием «Мир» был быстро – за год! – построен. Небольшой такой, цвета – с переходами из серо-белого в бело-серый, квадратисто-весь-прямоугольчастый; входные двери – из толстого стекла, сквозь которое зазывно виднелись: вестибюль с креслами для ожидающих зрителей – слева от – и небольшой уютный буфет – напротив – входа, с невидимым из входа внутренним пространством, где могли уютно расположиться на стульчиках у небольших столиков ожидающие сеанс зрители.

Кинотеатр был выстроен недалеко от опоясывающей остров главной кольцевой дороги; а за его зданием виднелась река c поросшими вдоль берегов вербами и «водными акациями» (аморфой) с очень пахучими соцветиями, которыми были усыпаны эти кустарники-деревья всё лето.

Право на просмотр первого (и бесплатного) сеанса было предоставлено всем знатным работникам завода и их семьям – на заводе торжественно вручили именные пригласительные билеты. И я попал туда с отцом.

Самым первым (и премьерным!) фильмом кинотеатра «Мир» было такое вот тёплое послание из резко-перестроечно-дружественной гудбай-америки-где-я-не-буду-никогда: щемящая телячье наивное сердце рядового советского зрителя – гангстерская драма «Однажды в Америке». Изумлённым взглядам заводских начальников и их домочадцев, ещё пока почти наверняка точно совсем :-) не искушённым хлебами-зрелищами страны жвачек, джинсов и запретных плодов, предстали загадочные нью-йоркские еврейские кварталы 20-30-х с обитающими и промышляющими в них, начинающими и заканчивающими жизнь и карьеру – гангстерами и гангстерятами; с таинственным и непонятным сухим законом; с киногероями Лапшой и Максом. С широкого экрана стремительно и самовластно ворвались в широко распахнутые глаза, уши и души привилегированных «островских» первозрителей роскошные и откровенные сцены сексуального и насильственного характера, прошиваемые сквозными темами неоднозначной американской мечты и предательства лучшего друга. Некоторым отцам и их сыновьям после сеанса было как-то неловковато и стыдновато смотреть друг другу в глаза…

4. ЭХ!

Эх! Долго кинотеатр был желанным и невоплощённым; быстро воплотился! И буфет в нём был хороший и уютный (да с этим таинственным «альковом», невидимым со входа!) И вкусные свежие пирожные, мороженое и соки продавали в нём (на первых порах), но… Первый его фильм «Однажды в Америке» оказался первым и единственным в его судьбе премьерным. Первым и последним фильмом, когда до отказа наполнен был зрительный зал зрителями. А потом – все фильмы, привозимые в Херсон, доставались «Миру» в самую последнюю очередь. Даже самые задрипанные, захолустные и обшарпанные кинотеатришки Херсона почему-то показывали фильм раньше нашего родного новенького «островского». А «Миру» фильм доставался уже тогда, когда даже самые патриотичные «островитяне», не выдержав ожидания посмотреть фильм в родном кинотеатре, смотрели его где-то «в городе» (как «на Острове» называлась остальная часть Херсона). Часто бывало, что на сеансы вообще никто не приходил!

Помню, и я посмотрел в нём всего лишь два фильма после «Однажды в Америке». И то – сразу, друг за дружкой! А дело было так: решили мы, как-то и почему-то, с нашим тренером и ватагой «самсоновцев» («Самсон» – атлетический клуб «на Острове») пойти в наш кинотеатр. Первым фильмом шёл «Вельд» (Назим Туляходжаев, снят в 1987 году, по мотивам произведений Рэя Брэдбери). Меня тогда просто оглушил пугающий символизм этого фильма с его необычной, казалось бы, сюжетной – бессвязностью, но глубокой связностью – символической (впечатление это сохранилось до сих пор). Мрачно фильм подействовал и на остальных наших. Было решено пойти на следующий сеанс, каким бы ни был последующий фильм – перебить впечатление от «Вельда». Следующим фильмом был «Легенда о Нараяме». Что уж тут говорить!.. Но клин клином удалось вышибить…

5. СЛОВЕСНАЯ ОКАМЕНЕЛОСТЬ

Ну, а затем, как-то само собой разумеясь, происходило нечто, что ныне фоссилизировалось в словесную окаменелость: «развал СССР». Под телевизорную мельтешню абстрактных нэзалэжнэстiв с какими-то непонятно о чём говорящими и невесть откуда взявшимися укрдепутатами, загадочными рекламами «Пробил час Рэ-эм!» и «Ма-а-алс!», гопцютню широкоштанных козакiв та широкомордых кравчукiв, гипно-буркотню вещательной головы профессора Кашпировского – накатило на все N-ски, среди которых и Херсон, высокой надзаборной волной – безденежье и безнадёжье, бессмыслие и безмыслие…

«Остров» прочувствовал «развал СССР» по-своему. Подавляющая часть жителей большого района – работали на заводе. Оборвалось всё – финансирование, заказы на корабли, многочисленнейшие связи по всей бывшей необъятной стране – от Сыктывкара-Челябинска- Владивостока до Гомеля-Минска. В ответ на митинги и забастовки, поначалу учинённые было рабочими, приехала из нью-столицы Всея Незалэжной невмещающаяся ни в один телевизор пачка; без страха и упрёка, в сопровождении охраны, взошла на какое-то там возвышение возле заводоуправления, перед гудящей толпой рабочих, и с зевающей честностью и циничной прямотой заявила толпе, что завод Украине не нужен, что в правительстве будут «думать», как его распродавать-раздавать, и закончила фразой, зафиксированной историей: «Так что, расходитесь!» Ошарашенные таким честным цинизмом, рабочие уныло разошлись…

Ничего укр-нео-«правительство» не придумало, и завод начал распродаваться-раздаваться как-то сам – по частям да по цехам. Отдельные цеха забацались отдельными фирмами, что-то там, вроде, производящими или хранящими на складах, со своими отдельными царьками. Самый, вроде как оно там бывает, большой царёк – номинально назвался директором завода, собирая дань со всех поменьше. Огромная армада сокращённых или бросивших неоплачиваемую работу корабелов, осиротев, всеми жизненными фибрами вплетаясь в кулуары вопроса «быть или не быть» – бурлящим потоком вхлынула в нео-реальность, ставшую одной большой кипучей всеобщей барахолкой. Где вчерашние сослуживцы и коллеги, начальники, не ставшие царьками и их подчинённые, не ставшие начальниками, стихийно приобрели единую профессию – продавца чего-то кто-чего мог и как-кому повезло. Вчерашний инженер из Центрального Конструкторского Бюро обвешивал на «островском» рынке своего вчерашнего коллегу, а ведь оба, хоть будучи разбуженными среди ночи, могли влёгкую на кульмане набросать конструкторский чертёж-всего-чего-хошь – от пистолета до вертолёта.

Удивительные экологические метаморфозы произошли на территории самого завода. То, что в около-пост-советской бесхозяйственности было повсюду щедро разбросано по территории завода – кабеля, тросы, всяческий металл – швеллеры, уголки, куски крановых конструкций, детали станков и проч.; всевозможные большие и малые брёвна и доски, толь и рубероид, бочки с засохшей смолой, банки с краской, кирпичи, сварочные электроды и проч. и т.п. – было во мгновение ока собрано, перепродано или как-то утилизировано. Ещё оставшиеся, и даже иногда по инерции прибывающие по железной дороге – вагоны с лесом – куда-то таинственно исчезали, оседая капиталами и недвижимостью у начальников-царьков и их подельников. За ночь пропадали целые каптёрки, будки – всё, что только можно было поднять передвижным краном и поместить в грузовик. Днепровское дно в окрестности завода, до сего времени предельно загрязнённое цветным и чёрным металлом, тоннами сбрасываемым в реку доселе, было вычищено и вылизано нанятыми профессиональными и «самопальными» водолазами. Стены цехов обросли кустарниками, травой и даже деревьями, корни которых цеплялись за неоднородности, вползая в строительные швы, трещины и трещинки.

И до этого крайне несвободный от «гопняка» и «блатняка» бывше-пролетарский «Остров» теперь совсем уже превратился в одну бритоголовую гундосящую и «базарящую» по фене клоаку. В тёмных углах, возле «гэндэлыков» (пивнушек, выносных уличных ресторанчиков, изрядно расплодившихся), «в камышах», «на железке» (заводской железной дороге, соединяющей завод «с городом», через Кошевую – круговой приток Днепра) могли убить или «по простяку» избить до полусмерти; веселясь, с задором огреть ломиком vs. кастетом vs. просто увесистой дубинкой, подойдя сзади.

И не просто могли, а регулярно и без остановок исправно делали. По вечерам и ночам (а потом к процессу подключились и дни) уже привычным фоном маленького клочка «мирно засыпающей» разваливаемой страны стали истошные вопли «Помогите!», перемежающиеся грымающим гундосливыми матом и «базаром». По ночам всё это звучало как-то по особому пикантно, когда казалось, что тебя, ухватив иномирной клешнёй за солнечное сплетение, уицраор прямо сейчас, во мгновение ока, окунёт, рванув, на вечные времена – в свой шрастр.

Жирный, лопающийся сытными бульбами гаввах от разрушающихся основ, лопающихся цельностей, скукоживающихся нравственностей, слезающих ломтями беззащитностей, болидно гудящих падениями невинностей – проталкивался по жирнобрюхо лоснящемуся гаввахопроводу «ЖизнЯ-Гагтунгр»…

Клубящийся «шАрами» «гопняк» прибивал шапки к головам, штрыкал «пиками» в подъездах и лифтах, насиловал, грабил, стрелял у прохожих сигареты (с последствиями), палил с самопалов и краденого-перепроданного табельного, поджигал всё, что можно было поджечь, гонял на «тачках», сбивая пешеходов или сам нарываясь на деревья-столбы, «опускал» и сам был «опускаем», кидал бесчисленными «самопальными» взрывпакетами, взрывами вырывающими душу из тела, в стены, и проч. и т.п. Но удивительный процесс под названием «развал СССР» был нелинеен, и к 00-ым, в частности, нелинейность проявилась в том, что «гопняк» и «блатняк» резко сошёл на нет: проредевший в жерновах «развал СССР»-ового процесса остаток заматерел в рэкетирстве-бизнесменстве или же изрядно растворился в широко-океанной массе планктонных работяг, горбатящих спины на свои семьи.

Выживая своими «фазендами» (дачами) – у кого на реке, у кого в деревнях, народ жадно выгрызал всё, что было под ногами и имело хоть какую-то ценность. Переполненные боты возили на речные, а переполненные пригородные поезда – на сельские – дачи – посеревший и ставший весь каким-то прижимисто- карликовым – народ. Все стали одной большой суетливой национальностью – «кравчукчами», толкущимися, как тромбоциты в капиллярах – со своими «кравчучками», заполненными дачным продовольственным скарбом.

Исторически мгновенно исчезла с лица «островской» земли вся большая и разветвлённая система полива, попиленная по ночам предприимчивыми владельцами режущих инструментов и транспорта. Высохли все цветники и клумбы вдоль дорог и аллей, все придомовые участки, лишь очагами кое-где сохранившись – там, где жители ещё имели силы и время поливать со шланга из окон своих квартир. Одни лишь американские тополя, выросшие, высоченные – оставались, словно в стороне от всего этого процесса. Лишь постепенно старея и валясь иногда под напором ураганов, временами набредающих на Херсонскую область.

6. ЖИВЫЕ УСТА

А «недолюбленный», «недоласканный» ещё «с рождения» кинотеатр «Мир», теперь впал в полное нищенство и забвение. Какие-то жалобные попытки показывать фильмы или «видаки» мгновенно утонули в зажившей бурной жизнью могиле дрыночной зэкономики. Всем было не до фильмов и «видаков». Здание стало переходить из рук в руки, но ни в чьих руках оно так и не смогло стать хоть чем-то. То протестанты там устраивали сходки, то баптисты, то Свидетели Иеговы. То какие-то магазинчики там попустеют залами, то салончики какие понелепеют своим предназначением. Постепенно стены здания пообшарпались, разнузданно-кляксово осклабились бесчисленными гримасами от жутких черных пятен, остающихся после взрывов громоподобных самодельных взрывпакетов, кидаемых неистощимыми на бесконечно-однообразное жизненное «творчество» и неиссякающими йеху.

Наконец, в какой-то очередной раз, когда очередные «Рога и Копыта» выехали из здания, гопота повыбивала окна и входные двери вместе с защитными решётками, и с тех пор здание «кинотеатра» стало «сходняком» гопоты, отхожим местом и мусоркой для «граждан» и ночлегом для бомжей. Возгорались там без конца пожары –> тушились или тухли –> потом опять возгорались – и цикл этот длился и длился. Пока, в конце концов, здание не превратилось в уродливый, обожжённый изнутри и извне, мусорный бетонный остов на фоне реки c поросшими вдоль берега вербами и аморфой; в обугленный символ, словно ставший живыми устами того мертвящего пожара, который испепелил души людские в годы ужасного перерождения их Родины.