БОЯРЫШНИК

БОЯРЫШНИК

Борис Ихлов

Бредбери не предвидел

Have you ever seen a rain, have you ever been a rain…

«Марсианские хроники».

Каждый раз, когда что приличное читаешь, возникает тривиальная рефлексия, мол, даже если с детства старался, писателя бы не вышло.

Именно прочитал - потому что убей, не помню, чтобы читал в детстве.

Подетально и вселенски точный фрагмент – судьба Уолтера Гриппа, типичная судьба.

Голливуд много украл у советских кинорежиссеров – робот, погружающийся в расплавленную лаву («Терминатор-2») и прочее. Но и советские кинорежиссеры немало украли - свистнули у Бредбери сюжет про фантомы на Марсе. Только развязка противоположная, советский космонавт остается жить в фантомном мире.

В одном из рассказов - каша: Дарвин, Фрейд и религия, три в одном, зачем-то напал на Хемингуэя.

Явное противоречие: марсиане после вымирания - и культурны, и гуманны... А вначале - как идиоты, убийцы, будто Бредбери описывает что-то отчетливо земное. Но потом появляется другая мысль...

Сумасшедший дом в одном из рассказов, как раз в том, где марсиане - отрицательные - будто пародия на протаскивание вывиха Юма-Маха, галлюцинации, подменяющие жизнь (фильм про планету с хищными пауками, впрыскивающими жертве сновидения, «Лавка сновидений» Варшавского и пр.) - в русле вброшенного в молодежное движение 60-х антипрогибиционизма.

А есть вещи попроще, подешевле кокаина, свободная продажа в аптеке, но подмена реальности миром галлюцинаций наступает все так же неизбежно.

Вот ведь что - в Хрониках перемешано настоящее Америки и ее точное будущее, вытекающее из прошлого. Никакого Эдгара По, никакой страны Оз, чуть подозрение, что посягают на частную собственность, да вообще подозрение - стреляй... Это не Эльма Сэму Пархиллу, сами Соединенные Штаты говорят среднему американцу: «Давай, давай, Сэм, показывай» (колонизатор Сэм убивает местных марсиан, то бишь, индейцев).

Почему американцы не читали Бредбери! Ведь они же сейчас почти поголовно...

Вот ведь что: низы в России - утратили значение нравственного источника. В первую очередь - рабочие. И утратили еще в СССР, со своими дачами, автомобилями и гаражами - мечта жизни.

В 1993 году в Париже рабочие завода «Рено» спрашивали меня: неужели в России заводчане пьют фальсифицированную водку? И я рассказал, что пьют. Французы пригибали голову: зубную пасту, отстаивают в холодильнике, денатурат (перегоняют разыми способами), сапожный крем (намазывают на кусок хлеба, потом соскабливают черноту и съедают). О самогоне и не говорю. Но апофеозом, вершиной падения нравов был, разумеется, боярышник.

И утратили низы значение нравственного источника - по всему миру, хоть там и не пьют палёнку.

Мысль появляется такая: нужно, чтобы цивилизация вымерла, чтобы в ней это нравственное начало возникло. Снова. Не ветрянка погубила, а... Так ли думал Бредбери - не знаю, у него цивилизация на Земле гибнет, утратив это самое начало. И на Марсе не будет спасения!

Потому что вселенная среднего американца, или среднего европейца, не слишком пострадавших от 2-й мировой, радикально отличается от вселенной советского человека. И к этому советскому человеку возврата у человечества уже нет.

***

Давно ли это было. Ты забыла. Твое лицо над миров восходило,

Как всходит солнце. Обещая день, а я, как зачарованный, глядел

Седьмой класс средней школы. Вселенная - волшебна. Мир – враждебен. В те дни прочитал «451 по Фаренгейту», написанную в 1953 году, когда меня еще на свете не было. Девушка не произвела впечатления – что-то слабое, не задевающее, некрасивые имя и фамилия: Кларисса Маклеллан. Запомнились хранители книг – что толку от хранения. В хранителях не было действия. Еще – механический пес. Неотвратимость. Страх.

Почти через четыре десятка лет, в новом тысячелетии, решил перечитать.

Наивная, конечно, книженция. Ибо практика выше теории, не книжники спасут мир.

Но я увидел, как в зеркале, современный мир, и Америку, и Европу, и Россию.

Женщина, которую сейчас сожгут, произносит: «Будьте мужественны, Ридли. Божьей милостью мы зажжём сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда».

Погасили. Мы это увидим ниже, а Токвилль нам объяснит.

Книги должны быть сожжены. Старший полицейский, Битти, объясняет младшему, Монтэгу:

«… когда их сжигали заживо на костре за ересь в Оксфорде 16 октября 1555 года. Как всё это началось, спросите вы, — я говорю о нашей работе…? Началось, по-моему, примерно в эпоху т.н. гражданской войны… Но настоящий расцвет наступил только с введением фотографии. А потом, в начале 20 века, — кино, радио, ТВ. И очень скоро всё стало производиться в массовых масштабах. А раз всё стало массовым, то и упростилось, Когда-то книгу читали немногие… Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда… население… учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до стандарта. Универсальная жвачка… 19 столетие — собаки, лошади, экипажи — медленный темп жизни. Затем 20 век. Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объёме. Сокращённое издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке! Произведения классиков сокращаются до 15-мин. радиопередачи. Потом больше: одна колонка текста, пробежать за 2 минуты, потом ещё: 10-20 строк для энциклопедического словаря… немало было людей, чьё знакомство с «Гамлетом»… ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял: «Наконец-то вы можете прочитать всех классиков! Не отставайте от своих соседей». Из детской прямо в колледж, а потом обратно в детскую. Вот интеллектуальный стандарт, господствовавший последние пять или более столетий.

— А теперь быстрее крутите плёнку, Монтэг! Быстрее! Клик! Пик! Флик! Сюда, туда, живей, быстрей, так, этак, вверх, вниз! Кто, что, где, как, почему? Эх! Ух! Бах, трах, хлоп, шлёп! Дзинь! Бом! Бум! Сокращайте, ужимайте! Пересказ пересказа! Экстракт из пересказа пересказов! Политика? Одна колонка, две фразы, заголовок! И через минуту всё уже испарилось из памяти. Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! — руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная сила вышвырнула вон всё лишние, ненужные бесполезные мысли!.. Срок обучения в школах сокращается, дисциплина падает, философия, история, языки упразднены. Английскому языку и орфографии уделяется всё меньше и меньше времени, и наконец эти предметы заброшены совсем. Жизнь коротка. Что тебе нужно? Прежде всего работа, а после работы развлечения, а их кругом сколько угодно, на каждом шагу, наслаждайтесь! Так зачем же учиться чему-нибудь, кроме умения нажимать кнопки, включать рубильники, завинчивать гайки, пригонять болты? … Долой драму, пусть в театре останется одна клоунада…

— Как можно больше спорта, игр, увеселений — пусть человек всегда будет в толпе, тогда ему не надо думать. Организуйте же, организуйте всё новые и новые виды спорта, сверхорганизуйте сверхспорт! Больше книг с картинками. Больше фильмов. А пищи для ума всё меньше… Города превратились в туристские лагери, люди — в орды кочевников… сегодня он ночует в этой комнате, а перед тем ночевали вы, а накануне я.

Вопрос о разных мелких группах… Чем больше население, тем больше таких групп. И берегитесь обидеть которую-нибудь из них — любителей собак или кошек, врачей, адвокатов, торговцев, начальников, мормонов, баптистов, унитариев, потомков китайских, шведских, итальянских, немецких эмигрантов, техасцев, бруклинцев, ирландцев, жителей штатов Орегон или Мехико… чем шире рынок, тем тщательнее надо избегать конфликтов. … Журналы превратились в разновидность ванильного сиропа. Книги — в подслащённые помои… читатель… оставил себе комиксы… и эротические журналы. И всё это произошло без всякого вмешательства сверху, со стороны правительства…

— мы не можем допустить волнений и недовольства среди составляющих её групп… Устраивайте разные конкурсы, например: кто лучше помнит слова популярных песенок, кто может назвать все главные города штатов или кто знает, сколько собрали зерна в штате Айова в прошлом году. Набивайте людям головы цифрами, начиняйте их безобидными фактами… им будет казаться, что они очень образованные. У них даже будет впечатление, что они мыслят, что они движутся вперёд, хоть на самом деле они стоят на месте…

- Вы можете закрыть книгу и сказать ей: «Подожди». Вы её властелин. Но кто вырвет вас из цепких когтей, которые захватывают вас в плен, когда вы включаете телевизорную гостиную? Она мнёт вас, как глину, и формирует вас по своему желанию. Это тоже «среда» — такая же реальная, как мир. Она становится истиной, она есть истина. Книгу можно победить силой разума. Но при всех моих знаниях и скептицизме я никогда не находил в себе силы вступить в спор с симфоническим оркестром из ста инструментов, который ревел на меня с цветного и объёмного экрана наших чудовищных гостиных».

Бредбери не предвидел. Он просто писывал мир. И этот мир пришел к тебе, парень.

Этот ТОТ мир напомнил тебе слова Маркса: газетные фетиши не менее материальны, чем стол или табурет.

Вот вам сокращение школьной программы, ЕГЭ и тестовая система. Вот вам система презентаций.

Вот вам ваши конкурсы знатоков, ваше «Поле чудес», ваши «Умницы и умники», ваша «Своя игра», ваша хрустальная сова.

Вот вам вырождение поэзии, литературы, живописи, кинематографа.

Вот ваши избирательные кампании:

«— Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.

— Ну что ж, прекрасно, — сказала миссис Бауэлс. — На прошлых выборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один из самых приятных мужчин, когда-либо избиравшихся в президенты.

— О да. А помните того, другого, которого выставили против Нобля?

— Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, невзрачный, и выбрит кое-как, и причёсан плохо.

— И что это оппозиции пришло в голову выставить его кандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокого роста? Вдобавок он мямлил. Я почти ничего не расслышала из того, что он говорил. А что расслышала, того не поняла.

— Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть это одеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля. Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — и ответ вам сразу станет ясен.

— Чёрт! — воскликнул Монтэг. — Да ведь вы же ничего о них не знаете — ни о том, ни о другом!

— Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самой гостиной! Всего полгода назад. Один всё время ковырял в носу. Ужас что такое! Смотреть было противно.

— И, по-вашему, мистер Монтэг, мы должны были голосовать за такого человека? — воскликнула миссис Фелпс».

Понимаете, те подонки, которые получают деньги за организацию избирательных кампаний. Стараются вовсю, чтобы хозяин увидел их радение. Их боевики выдирают и почтовых ящиков агитку конкурентов, заваривают им двери жидкой сваркой, избивают агитаторов, подкупают полицию, избиркомы и городских чиновников. Но это лишь фасад. За ним – железобетонный житель России, именно такой, каким его описывает Бредбери. Этот проголосует хоть за таракана.

А вот и ваша реклама:

«— Зубная паста Денгэм!..

«Замолчи, — думал Монтэг. — Посмотрите на лилии, как они растут…»

— Зубная паста Денгэм!

«Они не трудятся…»

— Зубная паста…

«Посмотрите на лилии… Замолчи, да замолчи же!..»

— Зубная паста!..

Он опять раскрыл книгу, стал лихорадочно листать страницы, он ощупывал их, как слепой, впивался взглядом в строчки, в каждую букву.

— Денгэм. По буквам: Д-е-н…

«Не трудятся, не прядут…»

Сухой шелест песка, просыпающегося сквозь пустое сито.

— Денгэм освежает!..

«Посмотрите на лилии, лилии, лилии…»

— Зубной эликсир Денгэм!

— Замолчите, замолчите, замолчите!.. — эта мольба, этот крик о помощи с такой силой вырвался из груди Монтэга, что он сам не заметил, как вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись от человека с безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными, воспалёнными губами, сжимавшего в руках открытую книгу, все с опаской смотрели на него, все, кто минуту назад мирно отбивал такт ногой под выкрики рупора: Денгэм, Денгэм, зубная паста, Денгэм, Денгэм, зубной эликсир — раз два, раз два, раз два три, раз два, раз два, раз два три, все, кто только что машинально бормотал себе под нос: «Паста, паста, зубная паста, паста, паста, зубная паста…»

И, как бы в отместку, рупоры обрушили на Монтэга тонну музыки, составленной из металлического лязга — из дребезжания и звона жести, меди, серебра, латуни. И люди смирились, оглушённые до состояния полной покорности, они не убегали, ибо бежать было некуда: огромный пневматический поезд мчался в глубоком туннеле под землёй.

— Лилии полевые…

— Денгэм!»

Вместо разума – фальсификат. Поддельная еда, резиновые бабы, генетически модифицированные коммунисты. Толерантность вместо пролетарского интернационализма, Гринпис вместо экологов, АФТ КПП вместо профсоюзов, троцкисты вместо левых, цветные революции вместо революций. И, наконец, вместо водки – боярышник. Галлюциноген. О, боярышник! Ты на знамени эпохи фальсификатов.

Война или чума

Когда на водку не было денег, население переходило на боярышник, или, как называли по-доброму это пойло в Татарском дворе, боярку. Это подделка, это почти спирт и почти без боярышника. Стоила она копейки, настаивали на 70%-м спирте. Боярка хорошо брала и грела душу. Последствия тяжелые, дядя Гена, слесарь из Татарского двора, пил-пил, потом загремел в больницу, а уж после и не пил, и никого не узнавал, и на собственное имя откликался с трудом.

Сын местной журналистки-алкоголички Любочки Биккель тоже подсел на боярышник – и быстро помер. Цирроз печени. Как иначе, если каждый день. Ему нравилось. Люба устроила целый спектакль из похорон. Приходила она в нехорошую квартиру к Тане Долматовой, у которой погиб сын-поэт, сосала винище и, склонив лукаво головку, говорила:

- Я чубайсовка…

До Перми, увы, всё доходит, как до жирафа.

Основу феномена боярки заложили еще советские ученые, так, покойный Палыч распивал со мной корень аралии, который завезли в университетский виварий для экспериментов над лабораторными белыми мышами. Отсюда и пошло. Ибо лабораторных мышей по стране было много.

Когда всё рухнуло, бизнес чутко уловил настроения масс. Аптеки, чуть было не сгинувшие в виду реформы здравоохранения, быстро перешли на новое лекарств, порой на углу одного дома – три разных аптеки, и все держатся на боярке.

В принципе, аналогичный эффект вызывает элеутерококк, но боярышник гораздо дешевле. Еще аптеки продавали маленькие такие баночки, 100 мл спирта, но эту порочную практику быстро прекратили.

Пару раз цены на водку повышали. Но в сравнении с СССР стоимость упала. До 1991 года на среднюю зарплату 170 р. можно было купить 34 бутылки качественной старо-русской, а пришел день, когда на 48 тыс. р. давали 137 бутылок приличного зелья. Однако боярка – еще дешевле, а главное – крепче, маргиналы и бомжи с нее не слезают.

Встретил однажды Наташку Калинкину, из семьи советских партийных функционеров, вместе заканчивали фаз. мат. школу. Смена идеологического бантика у элиты ничуть не повлияла на карьеру Наташки, она работала чиновницей в новой буржуазной администрации края.

- Ну, как, жизнь удалась? - спросила меня Наташка.

Всё равно, что спрашивать про удачу в жизни во время войны или чумы.

Соседский двор называли Пьяным двором, там жило много пьющих уголовников. После перестройки со двора убрали фонтан, уголовники состарились и вымерли. Наш двор – Татарский, потому что живет много, непропорционально их численности в стране, разных татар. В соседях одна татарская семья сменила другую, мать ментовка, сын – юный кик-боксер, решил довести меня до могилы клубной музыкой, грохот стоял, как при испытаниях авиадвигателей. А спросишь соседей – «мы ничего не слышали». Татарка из углового дома пыталась охватить меня сетевым маркетингом. Никак не могла со мной согласиться, что в году не 48, а 52 недели, когда же я спросил, есть ли на ее стиральные порошки сертификат, где сказано об отсутствии канцерогенного действия, переспросила и записала: «Концираген».

Жил во дворе Сашка-бобыль, алкоголик, слесарь-инструментальщик с телефонного завода. Один татарин-коммерсант приучил его к проституткам, проститутки подожгли ему квартиру, коммерсант сделал евроремонт, взамен Сашка переписал квартиру на него. Еще жил татарин Борька, муж татарки Князевой, весельчак, слесарь на все руки, здоровенный парень. Много пил и быстро помер. Жил Борька Харисов, жили другие разные татары.

- Поддержи социалиста Павла Грудинина, - прервал мысли интернет. – Сегодня власть прессует его, завтра – тебя. Сегодня у него отняли миллиард – завтра отнимут у тебя. Отдай миллиардеру свою пенсию.

Как-то в начале 90-х за пузырьком боярышника из маминой аптечки мы обсуждали с местной красавицей Яной Игоревной Гагуа сложный вопрос: не выйти ли ей за меня замуж. Закусывали красной рыбой в вакуумной упаковке, которую мне коммерсанты с Камчатки сунули в качестве сертификата – вдруг кто в Перми закупит у них крупную партию. В те дни красная рыба в вакуумной упаковке была в диковинку.

Дело в том, что после аспирантуры я работал в политехе, но после увольнения, заботливо организованного КГБ, пришлось после некоторых мытарств заняться коммерцией. Коммерсант из меня получился аховый, терпеть не могу торгово-закупочные лица, где вместо глаз – прорезь «дебет-кредит». Как говорится, на смену классовой морали пришла мораль кассовая. После двух наездов крутых ребят плюнул и переквалифицировался в журналисты.

Яна – дочь пермской чиновницы, что ей сын инженера-химика.

- Кто ты такой, чтобы мне, мне! Никакого резона. Вот если бы ты был известной личностью…

- Да меня каждая собака в Перми знает. Даже каждая французская собака меня знает.

В 1993 году меня пригласили троцкисты группы «Лют увриер» («Рабочая борьба»), целый месяц колесил по Франции. А еще одна американская собака меня знала, переписывался с некой негритянкой, которая боролась за права черных. Еще печатался в тамошнем журнале с идиотским названием «В защиту марксизма».

- А деньги? Денег-то у тебя и нет.

- Сейчас нет, но скоро будут, я же коммерсант.

- Настоящие коммерсанты сертификаты не едят, - изрекла Яна. – Хочу выйти замуж за испанского гранда.

Ле-дыш-ка.

Деньги от коммерции, действительно, иногда возникали – но каким образом и куда потом улетали – понять было невозможно. Окружающие полагали, что это партийная касса. Меня и вправду выручал Лёша Рыжов, московский профсоюзник, занятый бизнесом, но перепало всего пару раз.

- Давно тебе пора, - говаривала Яне ее коллега по журналистской работе Наташка, - жить на партийные деньги.

- Но я же еще и талантлив, - сбивался я на речь Карлсона, который живет на крыше. - На рояле бренчу, стишата пописываю… Да я… по ночам над крышами летаю!

- Полетай. – потребовала Яна.

- Зачем? Всё равно никто не поверит.

Поразмыслив над моим замечанием, Яна согласилась:

- Ты прав. Скажут – допилась.

В тридцать лет одиночество скрутит так, что с коровой впору подружиться. Снегурочка так просила Деда Мороза, чтоб он дал ей любовь, вот и выпросила: полюбила первого встречного, а попался ей не Лель, который ее любил, а проклятый Мизгирь. И меня привалило к такой мегере, что свет не видал, и глаза бесцветные, рыбьи, и речь корява, и трех мужей сменила, и двадцать лет стажа в КПСС… Думаете, зря Высоцкий про наводчицу Нинку пел. Точнее, не Высоцкий. Народ малость переиначил:

Мне говорят: она же грязная,

И глаз подбит, и ноги разные,

Всегда одета, как уборщица,

А мне плевать, мне очень хочется.

И вот в эту-то пору ехал в трамвае из университета, увидел Яну – и всё смотрел, глаз не мог оторвать. И стыдно было, а смотрел, и, сойдя на остановке, долго, против воли, шел сзади, не показываясь, за ее архитектурными ножками. Она рассказывала потом: «Еще в трамвае заметила и жутко сердилась».

«Понимаешь, - писала она, - я для тебя как породистая собака на выгуле. И нечего мне тебе предложить такого сумасшедшего, чтобы рядом быть».

Была в ней какая-то… гражданская лень, что ли.

- Россияне, братья! - долетело из интернета. – Свергайте власть! Я потом научу вас собирать клубнику в Польше.

Кому мы нужны, гребущие против течения, выброшенные из жизни, слывущие не то шпионами, не то сумасшедшими. В наши квартиры входят без разрешения, берут, что хотят, и уходят безнаказанно. Нам пишут безграмотные, кретины, мошенники и выжиги, мы разучились радоваться и улыбаться, только смеемся саркастически. Иногда забирает такая ненависть к окружающей действительности, весь мир хочется похоронить ядерным ударом. Или хотя бы, как говорила Яна, задушить шлангом от пылесоса. Ведь не переменить! В тридцать лет мечтаешь о детях, о семье, так мечтаешь, что дыханье перехватывает. А потом наступает вечность.

И где им учиться, детям, в их школе? А после школы – в их университете? И быть пожизненно окруженными недоумками или мерзавцами? Уехать за границу, чтобы увидеть то же самое?

- Арнольд Шварцнеггер с тобой, Хабаровск! – взвизгнул интернет.

Каждый, каждый сызмальства ждет друга.

Каждый ждет: вот появится человек, за которого будет легко и радостно отдать жизнь.

Не в столкновении туманности Андромеды с Млечным Путем, не в испепеляющих превращениях Солнца, не в бегстве человечества из галактики – именно в этом вся суть!

Вот что понял наш однокурсник, преподаватель политеха Владик Соколов, когда в свои 56 лет выбросился с балкона 9-го этажа. Прозрение зигзагом. Пронзило.

Расскажу тебе сказку. Давным-давно, в тридевятом царстве жил да был огнедышащий депутат Государственной Думы. В среду он преломил хлебы, в четверг вставил персты в зад, а в пятницу отошел в мир иной.

Дождливые, медлительные дни,

Дни треснувший зеркал, потерянных иголок,

Дни тяжких век в ограде горизонта,

Часов безликих дни, глухого плена дни.

Ненавижу быдло.

Яна вышла замуж за милиционера. Не успев снять фату, позвонила. Была ночь, Яна ворковала что-то в телефон, приглашала, дескать, нет никого, а есть хороший коньяк. Отключил телефон – и наступила вечность.

Ее милиционер вскоре попал в тюрьму, вышел оттуда или до сих пор сидит – мне это неизвестно.

Над старым домом сполохов игра,

Дом слышит дождь и видит наперед,

Как посреди Татарского двора

Назло всему боярышник цветет.

Август 2020