Виктор Конецкий: Хорошее в моем детстве - только рисование

Земная живопись писателя-моряка, который 20 лет назад ушел в свое последнее плавание

В восьми книгах романа-странствия "ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ" - длиною в жизнь - Виктор Конецкий на основе своих дневниковых записей, сделанных в море и на берегу, с присущим ему юмором, философской наблюдательностью и непоказной любовью к соплавателям, рассказал о том пути, который им пройден, и который "никто не отберет". И он наверняка был бы рад тому, что все эти годы, прожитые нами без него, его книги продолжают находить своих преданных читателей.

А вот о "путешествиях с мольбертом" Виктора Викторовича знают немногие. Между тем сам писатель полагал, что его живопись - это продолжение книг и лучшие иллюстрации к ним. "Когда устаю писать прозу, берусь за кисть. Зарисовка - как дневниковая запись".

На большинстве полотен - "земные" пейзажи и натюрморты, что не случайно. "Я многие годы провел в военно-морских училищах, - говорил он, - потом часто и надолго уходил в море, где жизнь монохромна, и поэтому особенно хочется яркого, живописного... В море всегда тоскуешь о земле и мечтаешь о ее красоте. Правда, потом, на берегу, тянет в моря, поработать. И посмотреть на закат или восход солнца".

Перестав выходить в море, он всматривался в свои ранние работы и вспоминал "подробности всего, что было, даже свое внутреннее состояние" той поры. И продолжал писать картины, на которых уже было мало цветов и пейзажей, но больше моря, по которому он тосковал.

Живопись и акварели Виктора Конецкого такие же искренние и контрастные, как и его проза. Глядя на работы писателя-моряка, прошедшего все суровые северные моря, отчетливее понимаешь, как любил он этот мир. В картинах Виктора Конецкого - отражение его чувства красоты, умения ее увидеть, смелость выражения внутренних эмоций - след его бессмертной души...

Татьяна Акулова-Конецкая

"Любой блокадник вам скажет, что выжил потому, что пришел дядя Ваня, девушка из ПВО, племянник Саша, баба Мария, и т. д. и т. п. И вот эти дядя, девушка, старушка пришли и растопили печурку именно в тот момент, когда...

В каждой семье есть такая то ли легенда, то ли истинная правда. И в нашей семье есть.

Пришел муж детской материнской подруги Робушка, полный доходяга, опухший, потерявший человеческий облик, сказал, что знает человека, который должен дать за драгоценность сливочное масло. У матери было или кольцо, или брошь - какая-то семейная реликвия. Она отдала это Робушке, хотя он был очень плох, то есть в том находился состоянии, когда на его мораль или там нравственность уже вроде и нельзя было надеяться. И на следующий день он притащился с бруском сливочного масла - наверное, граммов на восемьсот. Мы смотрели на это настоящее масло в таком фантастическом количестве и плакали.

И вот мать начала нам с братом давать его лизать два раза в день.

Мать была очень волевая, сильная до беспощадности женщина.

И мы выжили, и Робушка, который, конечно,

умер через несколько дней и могилы которого мы, конечно, не знаем, есть наш Спаситель".

"У каждого был свой спаситель"

Получить художественное образование и стать профессиональным художником, как мечталось, Виктору Конецкому не довелось. "Я не мог позволить себе сидеть на шее у матери", - рассказывал он. - "Мы хотели есть уже шесть лет подряд. Шесть лет мы хотели хлеба в любой час дня и ночи". Летом 1945 г. 17-летний Виктор Конецкий стал воспитанником Ленинградского подготовительного военно-морского училища, а через два года - курсантом 1-го Балтийского высшего военно-морского училища.

Психика некоторых читателей и критиков устроена так, что поверить в возможность для писателя не писательской, но профессиональной работы на каком-нибудь современном производстве они ни под каким соусом не могут. И если писатель в море работает всю свою жизнь, они все равно считают, что он там путешествует. И сравнивают его писания с "Римом, Неаполем и Флоренцией" Стендаля или "Бродячей жизнью" Мопассана. От такого сравнения бедняге остается один путь - за борт. А кто же в таком случае за утопленника будет вахту стоять?

"Вчерашние заботы".

"Обычно люди вспоминают детство с нежностью. А я не люблю своего. Хорошее в нем только рисование. Дворец пионеров на углу Невского и Фонтанки, снег на капителях колонн, запах пластилина и скипидара, раннее честолюбие, радость от смирения и буйства красок. Я уходил в рисование от арифметики, грамматики, неудов и школьного одиночества. Даже в блокаду я утешался мыслью о том, что не надо идти в школу. И рисовал в бомбоубежище. Причем рисунки мои были далеки от войны - цветы и летние пейзажи".

"Соленый лед"

"Ведя судно по штилевому и ласковому летнему Ладожскому озеру, я пересекал путь, по которому ехал на полуторке ранней весной сорок второго года. Полуторка шла по льду, знаменитой Дорогой жизни. Поверх льда уже стояла вода, она плескала среди снежных, высоких обочин трассы. И холодный туман витал над трассой. И немцы стреляли по нам из минометов. И все, кто был в кузове, объединили свои одеяла и накрылись с головами, чтобы не замерзнуть. А шоферская дверца была открыта, чтобы водитель успел выскочить, если машина провалится в майну.

Все это я помню неточно. И не знаю, где то, что было, и где то, что потом придумалось.

Я помню, что высунул голову из-под одеял и видел снеговые четырехугольные укрытия от ветра, в которых прятались регулировщики. Это было как во "Взятии снежного городка" Сурикова. И помню, как навстречу шли одна за другой машины, груженные мясными тушами и мешками с мукой. И как стреляли зенитки. И как ушло на дно Ладоги несколько автобусов с детишками-сиротами. Они ехали впереди нас и провалились в дыру, оставшуюся после взрыва снаряда или бомбы. И помню огромные воздушные пузыри, которые поднимались из воды на том месте, где ушли под лед автобусы. И помню женщину, стоявшую на коленях, увязшую в ледяной грязи на выезде с Ладоги на берег. Она была мертва. <...>

Теперь мы вели свой СРТ к устью реки Свири через Ладогу, ласковую, летнюю Ладогу. И береговые мысы нежно дрожали от рефракции. Чернели лодки рыбаков, и на отмелях шелестела осока. И мы несколько раз прокачали питьевую цистерну и приняли питьевой воды из-за борта, потому что нет воды чище и вкуснее, нежели ладожская. А те детишки-сироты, которые когда-то утонули здесь, давно уже стали этой водой".

"Соленый лед"

"В Игарке возникла возможность решить проблему отгулов. В очереди на погрузку мы последние, рядом чудесный лес - спускай вельбот и поехали на пикник <...>

Тишина была в лесу. Осень. Лиственницы, елки, березы, мох, заросли ольхи, россыпи брусники; подсохшая уже, сморщенная черника.

Наломал букет для натюрморта "Осенние листья".

Черника смотрела на меня и букет скорбными и зовущими глазами, как застарелая девственница на здоровенного дворника. И я не выдержал, сжалился над ней, присоединил к букету несколько черничных веточек.

Потом набрал добрый килограмм брусники. Набирал, и все думалось: для кого? Для себя - как-то и смысла никакого нет. О матери вспомнилось. Она очень любила осенние букеты и любила кленовые листья под стеклом на столе или между страниц книг.

Тихо было в лесу, и тихая грусть была во мне".

"Вчерашние заботы"

"Когда плавание затягивается и я уже устаю от безбрежности океана и уже мечтаю о возвращении, то иногда во сне начинает мерещиться шум берегового прибоя. Как будто я живу в домике среди дюн. И в окна доносится длинный и мерный гул наката, смешанный с шорохом сосен и песчинок на склонах дюн.

Иногда очень хочется услышать в море береговой прибой. Когда волны сутки за сутками разбиваются за бортом, за иллюминатором каюты - это другое. И грохот шторма в открытом океане - другое. Ничто не может заменить шум берегового наката. Там, где море встречается с землей, - все особенно".

"Соленый лед"

"Вот этот круг на акварели "Антарктида" многие принимают за солнце. Но это печать. Точнее, почтовый штемпель, который поставил мне на лист начальник станции "Молодежная". "А то никто не поверит, что ты здесь намалевал!" Взял и шлёпнул".

"Любовь к морю тоже детское чувство. Она не мешает ненавидеть купанье. И в этом большой смысл. Нас тянет в огромные пространства вод не потому, что мы водолюбивые существа. Мы можем утонуть даже в бочке дождевой воды. Мы любим не воду, а ощущение свободы, которое дарят моря. Наш плененный дух всегда мечтает о свободе, хотя мы редко даем себе в этом отчет.

Мало кто задумывался и над тем, что море, вода подарили людям понятие волны. Волна, накатывающаяся век за веком на берега, колеблющая корабли, натолкнула на одну из основных идей сегодняшней физики - о волновой теории света, волновой сущности вещества.

Волна подарила и ритм. В основе музыки лежит ритм волн и ритм движения светил по небесам. Потому музыка и проникает в глубины мировой гармонии дальше других искусств. Сам звук тоже имеет волновую природу. Медленный накат волны на отмель, вальс и ритм биения человеческого сердца чрезвычайно близки. Потому вальс невредимым пройдет сквозь джазы.

Конечно, тому, кто страдает морской болезнью, лучше не читать этот гимн волнам".

"Соленый лед"

"Большинство писателей рисовало и рисует.

Я понял этот феномен, когда прочитал у Толстого категорическое утверждение: "Главное условие человеческого счастья - связь с природой". Так вот почему в городской квартире меня так тянет нарисовать пейзаж или цветы! Я инстинктивно пытаюсь заместить утраченную связь с природой таким извращенным образом".

"Последний рейс"

"И в наш сложный век, когда искусство мира мучительно ищет общие истины, когда запутанность жизни вызывает необходимость сложнейших анализов психики отдельного человека и сложнейших анализов жизни общества, - в наш век тем более не следует забывать художникам об одной простой функции искусства - будить и освещать в соплеменнике чувство родины <...>

Искусство тогда искусство, когда оно вызывает в человеке ощущение пусть мимолетного, но счастья. А мы устроены так, что самое пронзительное счастье возникает в нас тогда, когда мы ощущаем любовь к России".

                                                          "Соленый лед"

Кто плавал у этих отметок,

у жестких ледовых границ,

тот знает, как зыбок и едок

осадок последних страниц.

Григорий Поженян. "Нордкап" (посвящено В. Конецкому).

Источник