Костик из "Покровских ворот" "гарцевал на краешке бездны"

Леонид Зорин умер 31 марта 2020 года, но не от ковида, который тогда бушевал вовсю - от продолжительной болезни и от старости. Ему было 95 лет. Он и в преклонных годах сохранял бодрость, и в 2019-м всего одно рукопожатие отделяло журналиста, пришедшего брать у него интервью, от Максима Горького или Исаака Бабеля: с ними автор «Царской охоты» и «Покровских ворот» общался в детстве.

«Ненависть ребёнка к Геббельсу была прекрасна и неожиданна»

Он родился в 1924 году в Баку, и совсем на склоне лет, за несколько недель до смерти, вспоминал о «славном городе, обнявшем коричневую гладь», о «ветре любимых запахов: соли, морской волны, смеси прибрежного песка с черно-коричневым мазутом». Рос вундеркиндом: стихи начал сочинять в четыре года, еще не умея писать. К юбилею Пушкина, в 1929-м, выдал:

«130 лет тому назад
Родился Саша, старший брат,
И с пользою для всех он жил.
Но офицер его убил».

А первая книга его стихов вышла, когда ему было девять, и он стал «городской достопримечательностью». Решили, что такого ребенка непременно нужно показать Горькому. У главного писателя СССР три недели назад умер единственный сын, но это не помешало ему уделить время Лене и опубликовать потом о нем очерк. Вундеркинда Горький описывал так: «Очень крепкий, красивый мальчик, возраст его - девять лет с половиной, но он казался года на три старше...» В ответ на вопрос о любимом поэте ребенок ответил «Пушкин», о любимом писателе - «Тургенев. Но я давно уже читал его. Месяцев шесть тому назад…»

Еще оказалось, что Леня страшно интересуется политикой и, когда отец приходит с работы, сразу отнимает у него газеты. Горькому Леня прочитал поэму о Гитлере и Геббельсе. «Прекрасна и радостно неожиданна, социально нова была ненависть ребенка к злодеям и злодеяниям. Этот физически здоровый мальчик читал с такой густой силой, что я минуты две не решался взглянуть в его лицо, – не хотелось увидеть его искаженным. Но лицо только разгорелось густым румянцем, и ярко сверкали темные глаза - уже не глаза мальчика девяти лет, а взрослого человека...» (Потом Горький еще и рассказывал о талантливом ребенке Сталину, но тот, видимо, о разговоре быстро забыл, и семью Лени не перевели в Москву. А если бы перевели, она, по мнению писателя, там и погибла бы - наступал разгар репрессий).

Леня запомнил, что Горький называл его на «вы». Что его дом в Горках был похож на дворец. А еще запомнил встречу с Бабелем, который как раз и вез его к Горькому («Я уже читал «Конармию», так что понимал, с кем общаюсь. Бабель был чрезвычайно остроумным, блестящим человеком. Потрясающего обаяния. Три с половиной часа, пока мы ехали в машине, он мне рассказывал о фауне и флоре Подмосковья. С таким знанием, что ни одному агроному и не снилось»).   

(На фото: Писатель Исаак Бабель)

В конце 30-х и 40-е о знакомстве с Бабелем, уже репрессированным, лучше было никому не рассказывать. Но очерк Горького стал для Леонида Зальцмана (псевдоним Зорин он возьмет потом) путевкой в жизнь. Едва повзрослев, он начал писать либретто для Азербайджанского театра оперы и балета (мать была певицей), переводил азербайджанских поэтов, окончил институт в Баку, отправился в Москву и поступил в Литинститут. (Получил целых два диплома с отличием, которые не пригодились в жизни ни разу). И, когда ему было 24 года, его пьесу о студентах «Молодость» приняли в Малом театре. Удача немыслимая: на рассмотрении там лежали сотни работ куда более опытных драматургов. Но требовались пьесы молодых авторов о современности, цепочка случайностей привела к тому, что обратили внимание на парня из Баку, спросили, есть ли у него пьеса - и он накатал ее за десять дней...

Потом были другие успешные пьесы. А потом - «пять кошмарных лет». В июне 1953-го, после смерти Сталина, Зорин, «словно в горячке», написал пьесу «Гости», которая вызвала страшный скандал, была запрещена в театре им. Ермоловой после первого же спектакля, разругана во всех газетах - началась настоящая травля. По Москве ходили эпиграммы: «И только зоринские «Гости», как кости, тлеют на погосте». (А самой пьесой Леонид Генрихович потом был недоволен - называл «дурно написанной», - но добавлял: «Позже в своих воспоминаниях Сахаров написал, что нашел пьесу мою подходящим поводом, чтоб начать свою правозащитную деятельность. Уже и этого было достаточно, чтоб оправдать ее появление»).

На фоне всего этого у Леонида умер отец. А еще в этот период открылся туберкулез: Зорин поехал с Юрием Трифоновым в деревню, играл там в футбол, и в середине матча пошла горлом кровь. Казалось, что из больницы он живым не выберется: его соседи по палате умирали один за другим. Ему делали операции на легких, причем под местной анестезией (в те годы считалось, что общий наркоз вреден). Во время операции он застонал, хирург спросил: «Очень больно?» Зорин прохрипел: «Не варьете». Врач рассмеялся: «Не смешите меня под руку...»

«Скольким режиссёрам я сократил жизнь!»

«После «Гостей» мне вообще ни одной пьесы не удалось написать, чтобы она спокойно вышла» - говорил в интервью Зорин. Его «Римскую комедию» в ленинградском БДТ тоже сняли после первого представления. Зорин считал, что эта постановка была вершиной творчества Георгия Товстоногова, и что после запрета режиссер «внутренне надломился», стал другим человеком: говорил, что эта рана не зарастет никогда. «Так получилось, что все режиссеры имели со мной горестные дни. [Юрию] Завадскому я сократил последние дни. Он уже не мог прийти даже на премьеру. Лежал и умирал. Он бился за «Царскую охоту» как лев. Вспоминаю этот мартиролог — скольким людям я сократил жизнь — и становится не по себе...»

Впрочем, бешеным успехом пользовалась «Варшавская мелодия» о любви советского парня и польской девушки, которым не суждено было пожениться - только ненадолго встретиться в 1947-м, 1957-м и 1967 годах. «Так сложилась жизнь. А жизни надо смотреть в лицо. И если я стараюсь сейчас не заорать, это не значит, что мне это просто» - говорил герой во время второй из этих встреч. А друг Зорина, завлит МХТ имени Чехова Николай Шейко, рассказывал: «Варшавская мелодия» — это история его любви с иностранной студенткой. Он хотел жениться на этой девушке, но границы, политика разлучили их. В 1947 году вышел Закон о запрете браков граждан СССР с иностранцами… Знаю, что Леонид Генрихович болезненно переживал эту любовь. Он боялся даже вспоминать то время…»

Ну и, конечно, хитом на все времена оказались «Покровские ворота». Еще в 50-е молодой Зорин записал в дневнике: «Написать, написать о Петровском бульваре, где я ухитрился провести такую полнокровную молодость в такие жизнеопасные дни». А в 60-е вернулся к этой теме: «Необходимо написать о своей младости на Петровском бульваре, в тесной запроходной комнатушке, снятой по приезде в Москву. Сначала я был нищ, почти наг (при этом не только по ночам), потом неожиданно разбогател – пошла «Молодость» в Малом театре. Весь доход я спустил в течение года, хотя он по тем временам был изрядным, благо было с кем – хоровод москвичек, помогавших мне в этом буйном транжирстве. И все это время, если подумать, я гарцевал на краешке бездны, в которую так легко мог рухнуть. Суров (был такой проходимец, впрочем, тогда весьма влиятельный) писал на меня донос за доносом, его подручные не отставали – все это выяснилось позднее. Вовсю громили космополитов, уже затевалось дело врачей, а я жил захватывающе бурно. Соседи были один к одному – первостепенные чудаки и колоритные персонажи. Без этой беспечности, без надежд, которых у меня было в избытке, без южной готовности к любви, вряд ли бы удалось уцелеть...»

Но в итоге «не захотелось омрачать ретроиллюзий трагедийным звучанием». И в 1974 году появилась изумительно легкая пьеса. Адрес, по которому жил юный Зорин, был изменен (Покровские ворота вместо Петровского бульвара), но его соседи по квартире - специалист по французской литературе Надежда Жаркова и литературовед Борис Песис - перекочевали в текст под видом Маргариты Павловны и Хоботова. Костик, разумеется - это сам автор. Спектакль по пьесе в Театре на Малой Бронной поставил Михаил Козаков, впоследствии снявший всенародно любимый фильм.

«Я завидую сам себе»

Леонид Генрихович много работал, и когда пришла глубокая старость. Его сын вспоминал: «Разумеется, он, как и все, сдавал с возрастом, но сдавал медленно и как-то грациозно, и долгое время ничто, кроме цифр в календаре, не предвещало близкой беды. Тем не менее к каждой новой вещи он всегда относился как к последней; стоит поглядеть, например, на названия повестей, которые он печатал в «Знамени» на протяжении десяти лет: «Последнее слово», «Перед сном», «Лишние слезы», «Под занавес», «Тушите свет», «Присядем перед дорогой», «Белый коридор». Самые последние, предсмертные записи были изданы Андреем Зориным под названием «Вдогонку за последней строкой».

«Да, я еще жив, и мой карандаш, нацеленный в белый листок бумаги, дает мне такую ошеломительную, такую ни с чем ни сравнимую радость, что я завидую сам себе... Смерть продолжает со мной вести странную, жестокую игру. Она сохраняет во мне сознание, дает мне способность слышать шорохи, шелесты, звуки жизни, которая длится вокруг меня. Она продолжает мне подсказывать необходимые слова, в бессонной охоте за которыми прошла днем за днем вся моя жизнь. И, в общем, если судить непредвзято, это была хорошая жизнь».

Автор: Денис Корсаков