«Средний класс»: как оплот капитализма превращается в его нового могильщика.

Статья с Регнума https://regnum.ru/news/polit/2...

Традиционных фабричных рабочих заменили офисные работники; на смену эксплуатации пришли проблемы потребления — считать так, значит выдавать желаемое за действительное. Тем не менее офисные работники, «средний класс» действительно стали важны. Отвергать этот факт нельзя, как и то, что именно они стали двигателем многих протестов за последние 10 лет. В чём же причина их недовольства? И так ли они нужны капиталу?

Говорить о победе науки и общественного прогресса над проблемами капитализма — конечно, значит выдавать желаемое за действительное. Кажется, что на смену страдающим фабричным рабочим пришли живущие в относительном комфорте и достатке офисные работники. Однако факты упрямы: от 30 до 60+% человечества живут в нищете, причём в основном — нищете рабочей, когда наличие стабильной работы не обеспечивает существование человека.

Этот феномен (который раньше назвали бы просто «эксплуатацией») вскоре после крушения СССР «открыли» для себя исследователи и в России (у нас главная «группа риска» бедности — семьи с детьми, в которых оба родителя работают), и в Европе, и в США. Борется же с ним, если верить отчётам Oxfam, почти исключительно Китай — постольку, поскольку в нём сильны социалистические тенденции.

Впрочем, рост количества и важности офисных работников и квалифицированных рабочих, этих представителей «среднего класса», — такой же непреложный факт, требующий осмысления. Тем более, что именно с ним связано большинство громких акций протеста последних десяти лет.

В чём же причина его недовольства — капризность от изобилия, или отсутствие жизненных перспектив? Действительно ли укрепление «среднего класса» — цель капитализма, или он оказывается такой же жертвой системы, как рабочие из третьего мира? На чём держится его мнимое благополучие, и не стоит ли сознательно от него отказаться? На эти вопросы отвечает словенский философ Славой Жижек в своей книге «Год невозможного. Искусство мечтать опасно».

Жижек напоминает: ещё Маркс заметил, что обратной стороной эксплуатации при капитализме является создание «армии безработных». Конкуренция побуждает капиталистов совершенствовать производительные силы (технику и квалификацию работников); производительность труда увеличивается — а значит, для произведения того же объема продукции требуется меньше рабочих; лишние люди становятся безработными и самим своим существованием оказывают давление на занятых: последние боятся лишний раз протестовать, понимая, что их всегда могут заменить согласными на всё безработными.

В «постиндустриальную» эпоху производительность труда выросла настолько, что описанная проблема вышла на качественно иной уровень. Хотя страны первого мира за счёт эксплуатации рабочих в других государствах могут обеспечить своим гражданам достойное существование — эти самые граждане стали экономике просто не нужны, они как бы «выпали из истории». Даже цифровой сектор из-за монополистической природы современного капитализма может занять относительно немного людей: но и там западных работников уже готовы потеснить индийцы и китайцы.

Путь в мелкий бизнес западным гражданам также закрыт. Предпринимательство — в принципе явление неустойчивое, по общему правилу оно должно либо стать крупным бизнесом, либо разориться. В мире монополий второй вариант стал почти гарантированным (предел мечтаний теперь — продать свой «стартап» какой-нибудь корпорации; главный страх — рейдерский захват).

Обостряет проблему также отмечаемая философом тенденция возврата капитализма от производственной прибыли к ренте: доходов от владения приватизированным «общим знанием» (авторское право и т.д.) и природными ресурсами.

Жижек отмечает, что в подобных условиях положение «среднего класса» — парадоксально. Его существование — проблема в основном политическая: ненужным гражданам приходится давать какие-то «подачки», чтобы они не восставали. В связи с этим философ отмечает, что работу, обеспечивающую место в «среднем классе», сейчас всё чаще получают через псевдонаучные аттестации — механизмы по большому счёту произвольные, скорее легитимирующие высокую зарплату, чем действительно оценивающие навыки и заботящиеся о качестве управления.

Вместе с тем ненужные граждане — первые кандидаты на «сокращение» в случае любого кризиса. Поскольку угрозы СССР уже нет, да и в возможность революции никто толком не верит, увольнения становятся реальной возможностью. Не случайно некоторые американские и европейские экономисты отмечают упадок когда-то популярной идеи «государства всеобщей занятости» и холодное отношение властей к безработице.

Парадокс в том, что «средний класс», живущий на «подачки» с системы эксплуатации, зарабатывающий больше и работающий меньше, по природе своей аполитичен: ему интересно скорее сохранение статус-кво, чем революция. Однако, как утверждает Жижек, эта стабильность всё больше подрывается его принципиальной ненужностью. Например, если раньше университетское образование было гарантией хорошей работы и дохода, то теперь студенты массово сталкиваются с невостребованностью их специальностей и даже с обесцениванием высшего образования как такового. Действительно, студенчество во всём мире вновь становится протестной средой. В связи с этим Жижек напоминает, что образованные слои играли немаловажную роль во всех удачных революциях.

К удивлению, «выпавшие из истории» западные граждане оказываются в той же ситуации, что и целые «неразвитые» страны, «государства-неудачники», которые оказались не нужны мировому капитализму: Сомали, Конго и т.д. Сюда же Жижек относит жертв экологических катастроф, «войны с терроризмом» (когда страну погружают в хаос, чтобы местные власти не мешали иностранцам добывать нефть и газ), жителей трущоб, маргиналов и люмпенов, объекты филантропии со стороны неправительственных организаций и многих других.

С другой стороны, протест «средних классов» имеет и свои ограничивающие, негативные черты. Желание сохранить привилегии толкает граждан в руки правых популистов и авторитарных лидеров — обещающих восстановить порядок, стабильность и уничтожить «политику». Даже в либеральных представителях «среднего класса» сохраняется презрение к низшим классам: так, в борьбе либералов за права меньшинств именно бедные представляются как носители расизма и патриархального мышления.

На таких граждан хорошо действуют «примирительные» мифы, выдающие себя за альтернативу классовой борьбе. Жижек особенно выделяет тему войны с мигрантами: иностранные работники и беженцы становятся той «внешней силой», которую делают виновной во всех внутренних противоречиях и проблемах капиталистической системы. При этом игнорируется и объективная ненужность западных граждан, и тот факт, что сама миграция вызвана деятельностью крупного капитала: его потребностью в дешевой и бесправной рабочей силе, а также начатыми им завоевательными войнами. Наконец, становится невозможным потенциальное объединение «местных» и «приезжих» против общего врага — капиталистов.

Характерным для бунтов «средних классов» Жижек считает отсутствие внятной позитивной программы. Дело в том, что такие протестующие обычно не хотят что-то изменять, перестраивать систему или выходить из неё — им нужно только «напомнить о себе», добиться исполнения уже существующих правил и обязательств. Конечно, со временем часть «средних классов» выдает отчаяние, разочарование — но и тогда их протесты скорее становятся выражением просто гнева, обиды. Люди как бы говорят: вы призываете нас потреблять, но отняли возможность это делать; нам остаётся только получать удовольствие от разрушений.

Жижек иронизирует, что ненужным людям действительно ничего больше не остаётся: их работа (и эксплуатация) отдана гражданам третьего мира, их политическая жизнь передана экспертам; осталось только делегировать кому-нибудь сексуальные отношения.

Идеологи «среднего класса» оказываются в плену (или сознательно потакают) тех же ложных представлений. Постмодернисты вроде Мишеля Фуко пытаются перевести проблему в чисто политическое русло: взаимоотношения с властью и требование большей демократии. Другие интеллектуалы, в том числе Папа Римский, выделяют культурный (или религиозный) аспект — мол, вся беда в эгоизме и стяжательстве отдельных людей; при этом они забывают, что эти качества генерируются самой системой.

Жижек призывает перевести борьбу из политической и культурной сферы — в экономическую, в «гражданское общество» в терминах Маркса. Даже если во всём мире воцарится демократия, без победы над капитализмом это никак не решит проблему лишних людей. Тем более, что демократия исторически была (и остаётся) прикрытием власти крупного капитала; под борьбой за неё до сих пор чаще понимается борьба за западный образ жизни, за капитализм, а не против его.

Хотя из описаний Жижека можно сделать вывод, что «средний класс» не может стать локомотивом новой революции — это не значит, что его протестный потенциал нужно игнорировать. В начале ХХ века Ленин давал аналогичную характеристику «мелкой буржуазии», включавшей в себя неразорившихся крестьян: крупный капитал угнетает не только рабочих, но и крестьян и мелкий бизнес. Однако мелкие буржуа, находясь между высшими и низшими слоями, оказываются политически неустойчивы — они и боятся разориться, и, одновременно, не оставляют надежды разбогатеть и стать крупными. Тем не менее на самом деле большая их часть обречена именно на разорение и присоединение к пролетариату. Более того, только социалистическая система, ликвидирующая частный крупный капитал (разоряющий мелкий), может позволить мелким буржуа существовать более-менее стабильно. Следовательно, хотя они и не могут повести революцию за собой — они могут к ней присоединиться.

В том же духе Жижек призывает искать во всех событиях «освободительное измерение»: протест против капитализма. Даже если сегодня они «прибираются к рукам» правыми, нельзя забывать: фашизм — это нереализованный потенциал коммунизма; иными словами, это энергия, которую левые упустили.

Вместе с тем Жижек замечает, что у левых сейчас нет универсального позитивного проекта — не в смысле «примирительного» для всех классов, а в смысле объединяющего всех угнетенных (и из средних, и из низших классов; и из атеистов, и из верующих) в борьбе с капиталом. Но на данном этапе философу кажется более важным не формирование каких-то программ и догм, которые, в конечном счёте, должны возникнуть из революционной практики масс.

Жижек пишет, что важнейшая задача сейчас — добиться полноценного отказа. То есть помочь людям сделать шаг от «удобной», привычной позиции согласия с капитализмом и требования лишь мелких реформ — к радикальному отказу от самой системы. Ведь решения многих проблем в рамках капитализма действительно невозможны: только выйдя за рамки системы, обратив свой взор на принципиально иные возможности, можно найти истинный ответ на современные проблемы.

Впрочем, Жижек не отрицает, что для этого нужно какое-то представление о том, что лежит «по ту сторону». Однако сам он не спешит рассуждать ни об этом, ни о «ростках нового в существующем». Остаётся также неясным: если «средний класс», продвигавший восстания последних 10 лет, так противоречив и политически неустойчив — кто же должен составить ядро новой революции, к которой философ так активно призывает? Кажется, что сам Жижек застрял на этапе «отказа».

Тем не менее западная интеллигенция действительно стала чаще обращаться к Марксу. Победа капитализма всё большему количеству интеллектуалов не кажется такой окончательной. Хочется надеяться, что этот сдвиг отразится и на практике низовых протестов — без опыта которых полноценная позитивная программа невозможна.

21 июня 2019                 Дмитрий Буянов