Терентьева была нашей палочкой-выручалочкой: никогда не торговалась и ехала хоть на край земли... ©

Мало ли их было в советском кино, красавиц с несложившейся судьбой. Терентьеву даже нельзя назвать актрисой одной роли, ведь звездного часа у нее, по сути, не было: главные ее фильмы «Крах инженера Гарина», «Достояние республики» и «Бешеное золото» не сделали ее знаменитой.

Вокруг ее имени ни одного громкого романа, никаких пикантных сплетен, разве что совсем нелепые. И все же она была звездой. Терентьева умерла больше 20 лет назад, а ее по-прежнему пылко обсуждают на так называемом народном сайте Кинотеатр.ру, куда писать может всякий желающий. Например, так: «Наверное, самая аристократическая внешность в советском кино была у Нонны Терентьевой. Светлая память. Очень жаль, что так рано ушла».

«В самый пик зимы в Москву из Киева приехала студентка Киевского театрального института Нонна Новосядлова и поступила (перевелась?) в училище имени Щукина. Нонна была ошеломительно красива и бесконечно сексуально аппетитна. Много позже, когда она стала известной актрисой, красавицей, почти женщиной-вамп, у нее, пожалуй, не осталось даже десяти процентов того sex-appeal`a, того магнита-динамита, какие у нее были в ту замечательную зиму». Это свидетельство актера Льва Прыгунова относится к 1962 году. Говорят, в Щуку той поры ходили «на Новосядлову» как на экскурсию — просто полюбоваться. А сама она была вынуждена убегать из училища по черной лестнице — подъезд осаждали надеявшиеся на ее внимание воздыхатели.

Красавица была строгих правил, да и биография у нее складывалась вполне банально, плюс-минус мелкие детали. Родилась в Баку, куда семья деда бежала с Поволжья от голода. Мать Антонина Федоровна в юности тоже была актрисой, играла в труппе бакинского театра имени Мешади Азизбекова. Знаменитый тенор Бюльбюль, отец нынешнего посла Азербайджана в России Полада Бюльбюль-оглы, пророчил: «Это же сенсация — ты, единственная русская, поешь по-азербайджански. Будешь народной!» Но едва Тоне исполнилось 18, как она выскочила за лейтенанта-связиста Николая Новосядлова и выбрала судьбу офицерской жены. Они прожили вместе 65 лет, так что, видимо, не прогадала.

В начале войны Новосядлова отправили на пограничную заставу. Его жена осталась в Баку, где в феврале 1942-го родилась Нонна. Артистичности натуры Антонина Федоровна не утратила и в роддом изъявила желание идти пешком, чтобы полюбоваться на нежданно выпавший снег. Всякий раз, когда прихватывало, сопровождавшая ее тетка срывала с себя пальто и расстилала у ее ног.

Имя дочери выбирал отец: ему нравились инициалы Н.Н.Н. В школу Нонна Николаевна Новосядлова пошла в Румынии, где он служил. В военном городке семейство жило по-барски, занимало целый этаж, все 13 комнат. Антонина Федоровна выступала в офицерском клубе с программой русских песен под собственный аккомпанемент на гитаре и балалайке. Из тех же времен сохранилась дарственная надпись польского писателя Казимежа Брандыса на его книге: «Лучшей ученице Нонне Новосядловой». Как и следует будущим актрисам, она с детства проявляла некоторые таланты. Любила устраивать домашние кукольные представления, много лет занималась хореографией и даже писала Галине Улановой, вложив в конверт свою фотографию. Удивительно, но та ответила: «Нонночка, приезжай в Москву». Однако до поездки в столицу были первая в СССР любительская киностудия в Ростове, где так же начинал, тогда актером, сценарист Виктор Мережко, и поступление на актерский факультет Киевского театрального института имени Карпенко-Карого.

В Москву Нонна приехала вместе с мамой, которая перво-наперво позвонила своей давней знакомой Тамаре Макаровой. Когда-то театр Азизбекова выступал на республиканском смотре, и сидевшая в президиуме Тамара Федоровна запомнила шестнадцатилетнюю русскую девочку в труппе. Макарова предложила остановиться у нее. На приезжих произвели впечатление и сама высотка в начале Кутузовского проспекта, и роскошная квартира с огромным аквариумом в холле. Увидев в белоснежной макаровской спальне внушительный трельяж, Нонна не удержалась — закружилась. «Вот вернется Сергей Аполлинариевич — перед ним станцуй!» — распорядилась Макарова. Они с Герасимовым в том году курс не набирали, но Сергей Аполлинариевич пообещал: «Подожди год, я тебя к себе возьму».

Ждать не захотели. Но на экзаменах Терентьева провалилась, и с треском. Зато приняли — а скорее всего все-таки перевели — в Щукинское училище. На том же курсе учились Марианна Вертинская, Борис Хмельницкий, Татьяна Егорова, Наталья Селезнева, Евгений Стеблов и подбивавший клинья к Нонне Владимир Долинский. Родители сняли Терентьевой комнатку в коммуналке у Вахтанговского театра. Естественно, у нее собирались однокурсники. Бывавший в их компании Виктор Персик рассказал: «Ее лицо… Оно было безупречно устроено и напоминало образы светловолосых мадонн, вызывая восторг и отчаяние юных поклонников».

Самым колоритным из кавалеров Новосядловой, был, безусловно, Сергей Чудаков — поэт и безнадежный циник, авантюрист и юродивый, «призрак, загадочно возникший и исчезнувший в разводьях второй оттепели». Если Терентьева завораживала красотой, то Чудаков — самим фактом своего существования. В Москве он знал всех, и его знали все. Вылетев со второго курса филфака, Чудаков, блестящий эрудит, знаток живописи и кино, зарабатывал публикациями, в том числе, по его собственным словам, как «псевдонимщик и негр». Тарковский будто бы планировал снимать его в роли Бориски в «Андрее Рублеве». Его ценил Бродский, и когда молва разнесла, что Чудаков умер — замерз в чужом подъезде — приятель посвятил ему «На смерть друга» («Имяреку, тебе…»). В 1974-м Чудакова судили за сводничество, развращение малолетних и изготовление порнографии. Он был признан невменяемым и не раз лежал в психушках, совсем опустился, надолго пропадал и вновь появлялся как ниоткуда. А в какой-то момент исчез навсегда. Поэтический сборник «Колер локаль» выпустили силами энтузиастов в 2007-м, но только весной 2014 года удалось узнать, что умер «человек мостовой» и «тело бессчетных постелей» от сердечной недостаточности, по-видимому, на улице, и был похоронен как неопознанный: «Этот мир простой и страшный обреченно обтекая, / Как плевок на сотню брызгов я разбился об него».

О Чудакове ходили легенды как о великом «съемщике». Говорили, что он умел охмурить любую и пройти весь путь от знакомства до оргазма за любой палаткой с мороженым. Многочисленные подруги оставляли «автографы» прямо на стене его комнаты на Кутузовском: Чудаков задирал правую ногу лежавшей на его тахте голой девицы и обводил ее жирным карандашом, а потом и фломастером. С годами «веер» из ног увеличивался и уплотнялся.

Терентьева пассией Чудакова так и не стала. Неизвестно, как и где они познакомились, впрочем, по всем сказочным канонам на горизонте красавицы должно было появиться чудовище. Вот только даже ему не удалось разрушить табу, наложенные не только семейным воспитанием и гарнизонной аскезой, но и свойствами натуры. Не случайно спустя много лет единственный муж Нонны Николаевны вспоминал, что она была очень щепетильна и даже чуть-чуть старомодна. Чудаков же, к удивлению знакомых, влюбился всерьез. Живший в тот год в его квартире Лев Прыгунов рассказывал: «Каждый раз я должен был ее уговаривать — то ли прийти куда-то, то ли помириться с ним, а еще пару раз я приносил ей какие-то запечатанные конверты. Она очень застенчиво и улыбчиво все выслушивала, говорила мало и всегда смеялась его стихам и шуткам, которые я передавал ей от его имени. Чудаков каждый день сочинял стихи или строчки, посвященные ей. “Хочу любить тебя я, Нонна! Любовь пришла и сердце тает. Хочу звонить тебе я, но на звонок мне денег не хватает!” “Спасло” Чудакова (правда, лишь на некоторое время) только то, что Нонна была умна и любознательна; во всяком случае все ее последующие мужья и любовники, насколько мне известно, были интеллектуалами».

Тут, конечно, в первую очередь речь об Игоре Волгине, тогда студенте исторического факультета и начинающем поэте, сегодня — профессоре, признанном специалисте по творчеству Достоевского и телеведущем. Их с Нонной познакомил Чудаков зимой 1964-го, в Доме журналистов. Новосядлова училась на третьем курсе, Волгин заканчивал МГУ. «Нонна была очень красива, эффектна, — рассказывает Игорь Леонидович. — И так чиста по натуре, так цельна, что грязь к ней не липла. Это, собственно, и отпугнуло Чудакова, который впоследствии при встречах всегда о ней спрашивал».

Нонна с Волгиным уговорились, что он передаст ей какие-то стихи, и 23 февраля она позвонила. Свидание назначили «на уголке», как тогда называли «Националь»: «Уникальное было место, где собиралась вся богема: “Мыслители по старинке цедили слова, роняли. Сократ целый день на рынке. Олеша в “Национале”. Там можно было, заказав кофейник за 70 копеек, провести весь вечер. Местная официантка все время просила: “Придерживайте крышечку”, — острили, что это же присловье прозвучит, когда ее будут хоронить. С того дня и начался наш роман, как я понял спустя годы — самое сильное чувство моей молодости. Уже в этом году написал стихи, еще не опубликованные, где есть даже географические координаты квартиры, где она жила:

За театром Вахтангова есть переулок —

между старым Арбатом и новым Арбатом,

где, шалея от ревности, юный придурок,

я полночи маячил в подъезде щербатом.

И пока совершались события в мире

и влеклись к коммунизму народы Союза,

без особых претензий, на съемной квартире

проживала звезда театрального вуза».

Много лет спустя Нонна Николаевна показывала матери плиты мостовой у Библиотеки имени Ленина: «Мы с Игорем здесь на каждой плите останавливались и целовались!»

Между тем с карьерой у «недотроги, красы театрального вуза» складывалось, как у многих. По традиции уже на втором году обучения студентов выпускали на большую сцену в массовке легендарной «Принцессы Турандот». Тогда же Новосядлова впервые сыграла в кино — в картинах «Бухта Елены» и «Самый медленный поезд». Роли совсем не главные, ее однокурсникам везло куда больше. На последнем курсе она получила сразу два приглашения на пробы: в «Женю, Женечку и “Катюшу”» Владимира Мотыля и в экранизацию чеховского «Ионыча». Принято писать, что она выбрала Чехова, что называется, по любви, мол, играла ведь в чеховской короткометражке «Шуточка». Но все же сомнительно: никому не известный Мотыль, недавний дебютант Таджикской студии, и признанный Хейфиц казались, мягко говоря, неравнозначными. Тем более, чего в Нонне Николаевне не было, так это «органической грубости», которую Мотыль после долгих поисков нашел в Галине Фигловской.

«Не могу сказать, что она была особенной интеллектуалкой, но очень всем интересовалась, — продолжает Волгин. — Кажется, именно с Нонной мы ходили на спектакль “Добрый человек из Сезуана”, который Юрий Любимов поставил с ее однокашниками, выпустившимися из Щуки на пару лет раньше. Звала она меня почему-то Ухо и как-то сказала: “Занялся бы ты, Ухо, наукой”. Так по Нонниной наводке я поступил в аспирантуру. Она органично влилась в мою компанию, куда входили покойный Витя Тростников, тогда физик-атеист, потом православный писатель, Володя Бардин, приемный сын академика, Саша Мидлер, брат чемпиона мира по фехтованию. Однажды мы собирались на свадьбу к моему другу. Нонна собралась идти в сшитом мамой платье, вся в рюшечках. Вкус у меня был идиотский, и я заявил: “Что ты нарядилась, надень лучше свитерок”. Мол, давай по-спортивному. И она послушалась! Я познакомил ее с родителями. А расстались мы по моей дурости. Казалось бы, уже взрослый мальчик, 22 года, но в любовном плане был совершенно невинен. И роман был преимущественно платонический. Уже зимой 1965-го между нами наступило некоторое охлаждение. Отношения были драматическими, помню, как сбежал к Нонне из больницы, куда загремел с открывшейся язвой, в халате и тапочках. В какой-то момент я решил выпасть из ее жизни, исчез месяца на два. Думал, разлука пойдет на пользу, но вышло иначе. К Нонне приехал из Киева ее давний кавалер, она согласилась выйти за него замуж и уехала из Москвы».

Фильм «В городе С.» вышел на экран в 1966-м, и в титрах Нонна Николаевна значится уже как Терентьева. С будущим инженером Борисом Терентьевым она познакомилась, когда еще училась в Киеве. Впоследствии он занимался строительством, разрабатывал металлоконструкции для фасадов высотных зданий, например участвовал в реконструкции памятника Владимиру на Владимирской горке, проектировал мосты и стадионы. «Летом 1969-го я приплыл из Одессы в Евпаторию, где уже глубоко беременная Нонна отдыхала с мамой, — вспоминает Волгин. — Как сейчас помню: она читала “Идиота”, мне еще не знакомого. Спустя пару месяцев она написала, что должна рожать, я прилетел, познакомился с Борисом. Он мне понравился: показался мужественным, спокойным, очень выдержанным. Но первое время, признаться, хотел их развести. А когда сам женился, уже Нонна смеялась: “Да я тебя разведу. На спор!”».

Брак Терентьевой и Бориса Валентиновича продержался всего несколько лет. Оба были молоды и амбициозны, но каждый по-своему. Оказавшись перед тем же выбором, что когда-то ее 18-летняя мать, Нонна Николаевна предпочла профессию.

Это было закономерно. Едва выйдя замуж, Терентьевой, еще не получившей прививки мало-мальского успеха, сразу выпали медные трубы. В 1967-м ее портрет, снятый Василием Малышевым (фото наверху. — «Москвич Mag»), получил первое место на фотовыставке ЮНЕСКО в Париже. Конечно, в этой победе можно усмотреть идеологические причины, но фотографию перепечатывали в иностранной прессе, в том числе она попала в газету министерства обороны США Stars and Stripes. Это издание, существующее и сегодня, ориентировано на военных, дислоцированных за рубежом. И Нонне Николаевне начали приходить письма от солдат, главным образом из Вьетнама. Например, один летчик сообщал, что портрет Нонны висит в его полку на стене и ее единогласно выбрали самой красивой женщиной в мире. Письма приходили пачками, и почти в каждом было предложение руки и сердца. Она, конечно, старалась над этим иронизировать, чтобы лишний раз не задеть самолюбие мужа, но толку-то.

Тем более что в том же году Терентьеву включили в делегацию, представлявшую советское кино на Каннском фестивале. Вместе с Анатолием Папановым они презентовали там фильм «В городе С.». Накануне отъезда Нонна Николаевна столкнулась в коридоре «Мосфильма» с Людмилой Савельевой: фильм «Война и мир», где Савельева играла Наташу Ростову, участвовал во внеконкурсной программе. «В чем ехать? Совершенно нечего надеть!» — пожаловались друг другу актрисы. К счастью, Антонина Федоровна договорилась со знакомыми из киевского ателье, и они за два дня сшили для Терентьевой девять нарядов из шелка и шифона. Савельева, проходившая весь фестиваль в одном и том же белом платье, решила, что Терентьева над ней издевалась, и обиделась. А Нонна Николаевна меняла наряды на каждый прием и доверчиво краснела от комплиментов, например, Симоны Синьоре, объявлявшей: «Будь ваш фильм в конкурсе, вы обязательно получили бы приз за лучшую женскую роль, за красоту!» К несчастью, в Каннах произошел неприятный и довольно мутный инцидент. Якобы наивная Терентьева позволила увезти себя на чью-то виллу, хотя это приглашение не было санкционировано приставленным к советской делегации гэбистом. Ее мама вдобавок рассказывала, что дочка, мол, отвергла его ухаживания. Так или иначе, вышел скандал, актрисе сильно влетело, и больше ее за границу не выпускали. Но из Канн она вернулась уже с другим, звездным самоощущением.

А еще были сцена, Русский драматический театр имени Леси Украинки, цветы и поклонники. Нонна Николаевна настаивала, чтобы муж встречал ее после спектакля, и вечер, как правило, этим не заканчивался: в дом набивалась толпа, веселье затягивалось, а аспиранту Борису Валентиновичу уже в восемь утра надо было в институт.

Всем известно, отчего распадаются ранние браки. «Грехов было больше на мне, — признавал Терентьев. — Я был в то время еще мальчишкой, многого не понимал. И сам пользовался каким-то вниманием. А красота женская, когда она рядом, становится привычной. В чем-то и она была неправа: ей казалось, что вот, дескать, приехала звезда из Канн, а я ее ставлю к “вечному огню” газовой горелки. Уже потом, после развода, она мне звонила и говорила: “Боря, ты знаешь, я такой великолепный борщ готовлю. Почему ты так редко приезжаешь в Москву?”»

Борис Валентинович всегда общался с бывшей женой и старшей дочерью, останавливался у них, если приезжал в Москву. Когда случился Чернобыль, Нонна Николаевна предложила взять к себе на время его детей от второго брака. В 1999-м, когда Терентьевой уже не было на свете, в одной из украинских газет напечатали очерк «Крах любовницы инженера Гарина». В нем было много напраслины и откровенной выдумки, например, что актриса покончила с собой, но среди прочего утверждалось: Терентьева вышла замуж по расчету, ведь отец жениха был министром, кандидатом в члены ЦК КПУ и помог пристроить ее в театр. Борис Валентинович тогда не сдержался — ответил: «Да, я был сыном министра, но к тому времени, когда мы поженились, отец уже умер. В Киеве был только один русский театр с укомплектованной труппой. Мне пришлось обратиться к друзьям моего покойного отца, которые были авторитетными и влиятельными людьми, и ей составили протекцию. Но беда в том, что как только мы разошлись, в театре решили, что она лишилась “высочайшей” поддержки, и у нее тут же отобрали все роли, хотя всем к тому времени было ясно: Терентьева — актриса неординарная».

После развода Нонна Николаевна была вынуждена вернуться в Москву. «Из Киева она уехала с Володей Скомаровским — симпатичным парнем, но артистом слабым, на мой взгляд, — делился Терентьев. — Кроме того… Понимаете, с одной женщиной он приехал из Одессы в Киев, с другой — из Киева в Москву, с третьей — из Москвы в Соединенные Штаты». Скомаровский тоже работал в театре Леси Украинки, снимался с Нонной Николаевной в картине киностудии Довженко «Озарение». Пожалуй, его тоже можно назвать интеллектуалом, он писал пьесы. Когда в 1979-м Скомаровского выпустили в Штаты, он обещал при первой возможности перетащить Нонну Николаевну через океан. Они долго переписывались, но не сложилось.

В 1973-м на экран вышел «Крах инженера Гарина», где Терентьева сыграла Зою Монроз — пожалуй, самую известную из своих ролей. В последующих немногих фильмах она тоже будет играть красоток-авантюристок: и в ироническом триллере «Бешеное золото», и в приключенческом боевике «Транссибирский экспресс». Всего в ее фильмографии 32 работы, и далеко не все главные. С театром тоже складывалось не слава богу. Она поработала в театре Советской Армии и театре имени Гоголя, а в 1980-м поступила в штат Театра-студии киноактера. Но даже в этом, по сути, могильнике для не снимавшихся артистов, играла нечасто.

Конечно, можно предположить, что артистка из Терентьевой была так себе. Не красотой единой, в конце концов. Но в киевском театре имени Леси Украинки о Нонне Николаевне говорили почти как об Аде Роговцевой, а этого одним блатом достичь сложновато. Принято писать, что ее красота была слишком утонченная, будто излишняя, почти невостребованная советским кино. Она, дескать, казалась больше европейкой, чем даже мобилизованные на это амплуа прибалтийские актрисы. Не случайно она так часто играла иностранок. Как-то на Московском кинофестивале, когда представляли фильм «Дворянское гнездо», где Нонна Николаевна сыграла француженку, она разговорилась с Беатой Тышкевич. Увидев это, не знавшая Терентьеву Галина Польских решила, что это тоже иностранка, и обратилась к ней по-польски. А когда Олег Видов уезжал к жене в Югославию — как выяснится, покидал СССР навсегда — он зашел к Терентьевой проститься: «Кому мы тут со своими мордами нужны? И ты, Нонна, уезжай».

Еще пишут, что Терентьевой банально завидовали. А она никогда не умела толкаться локтями и за себя постоять. Соглашалась с Натальей Варлей, что из театра имени Станиславского обеих выжила Майя Менглет. Примы театра Советской Армии вроде Людмилы Касаткиной таких, как Нонна Николаевна, ели на завтрак. Партнер по «Краху инженера Гарина» Олег Борисов приводил ее во МХАТ, но, по словам дочери, она пересекалась репертуаром с одной ведущей актрисой, у которой в то время были «весьма теплые отношения» с главным режиссером Олегом Ефремовым. Еще рассказывают, что Ирина Мирошниченко, выступавшая с Терентьевой на одних концертах и увидевшая ее успех у зрителей, попав в одно купе с ней, устроила скандал: «Я народная артистка! Мне по статусу положено отдельное купе. Почему я должна ехать с дебютанткой?»

Именно участие в сборных концертах по городам и весям, другими словами, банальный «чес», и стало с середины 1980-х главным заработком Нонны Николаевны. Она показывала отрывки из фильмов, пела в том числе из репертуара Эллы Фицджеральд и Дюка Эллингтона. «Терентьева была нашей палочкой-выручалочкой: никогда не торговалась и ехала хоть на край земли, — вспоминал ведущий тех концертов Сергей Майоров. — Когда узнавала, что получила не меньше популярного артиста, обязательно благодарила. Умела жить вкусно и получать удовольствие от стука колес, позвякивания ложечки в стакане чая… Могла есть помидор и просто смотреть в окно два часа. Она была красивой белой кошкой! Даже говорила, растягивая слова, словно мяукала. “Нонна, чего ты хочешь?” — “Мя-я-са!” — мурлычет в ответ. Кошка, которая гуляет сама по себе…»

Если другие артисты жаловались на плохие условия — а они действительно были неважнецкими, от трясущихся «газиков» до «убитых» гостиниц — Терентьева шутила: «Прелесть! Ведь такое никогда больше не повторится!» Когда в одной из поездок Михаил Пуговкин, накатив в станционном буфете во время одной из остановок, отстал от поезда, именно она поставила на уши весь вокзал на следующей станции. Тот же Майоров вспоминал, как в очереди за гуманитарной помощью Терентьева уступила вожделенные сыр и колбасу Ии Арепиной: «Не могу смотреть, когда красивая актриса страдает и голодает». Честно говоря, вырисовывается какое-то облако в кудрях, а не живая женщина. Но из песни слов не выкинешь. «Она всегда открыта к людям и всегда готова к самопожертвованию, причем совершенно бескорыстно, — говорит Волгин. — Признаться, таких актеров я просто не встречал. У меня есть стихотворение “Три женщины, которых я любил…”, в нем тоже о Нонне:

Одна была созданием небес,

чистейшим сном, сияньем глаз невинных.

Ее портреты асы ВВС,

взмывая к звездам, вешали в кабинах.

Она, грустя, садилась за клавир.

Она простых придерживалась правил.

И, может быть, оставила сей мир

лишь потому, что он ее оставил».

Конечно, Нонна Николаевна была не так проста. Кому-то из режиссеров отказывала чрезмерно резко, доверяя лишь профессионалам советской школы. Она старалась производить впечатление благополучной и не спешила останавливать разговоры о том, что «замужем за сыном министра» и живет у самого Кремля: говорила, что актрисе не следует ездить на метро, как простой смертной. В действительности она страдала клаустрофобией, оттого и обменяла квартиру на улице Фестивальная на Большую Никитскую, тогда Герцена: оттуда можно было пешком дойти до Театра киноактера. В том же доме жил писатель Владимир Орлов, они дружили. Квартирка была маленькая, с кухней без окна. И жили Нонна Николаевна с дочерью небогато. Когда она умерла, могила первые годы была в небрежении, памятник поставил только актер Владимир Машков, который поселился в той квартире у Ксении в 2000-м.

Она хорохорилась, и никто никогда не видел ее неприбранной. Никогда не позволяла себе выходить на сцену в будничном платье: ей по-прежнему многое шила мама. Постоянно возила с собой огромный чемодан со шкуркой песца. На вопрос, почему нельзя засунуть ее в сумку, удивлялась: «Как можно? Это же раритет! Ему сто лет. Я такого окраса больше никогда не увижу». Годы шли, ей хотелось выглядеть все лучше, а возможностей было все меньше.

Конечно, за ней ухаживали, и губернаторы подавали на аэродром мерседесы, и поклонников всегда было с избытком. Но разборчивость никуда с годами не делась. Вспоминают, как Иван Рыжов периодически восклицал: «Твою мать! Ты такая красивая, что же не найдешь богатого мужика, который поможет тебе в кино сниматься?» Терентьева отвечала: «Иван Петрович, не могу же я только из-за этого привести в дом чужого человека, у меня же дочка растет».

В конце жизни Терентьева писала мюзикл. Просила помочь со словами Волгина, тот обратился к Инне Кабыш. Но в итоге Нонна Николаевна написала все сама. «Я не видел Нонну на сцене и не могу судить о ее актерских возможностях, — признался Волгин. — Но судя по тому, что она писала… Дело абсолютно безнадежное, никто не собирался это ставить, не было никаких спонсоров. Отрывок этой записи, мне показалось, талантливый, пустили в день похорон».

Болела Нонна Николаевна долго и мучительно. Понимала, что безнадежно, но даже самым близким — родителям и дочери — не дала понять, что знает об этом. Незадолго до своего последнего дня рождения отправила Ксению в Германию — не хотела, чтобы та видела, как она умирает. Сама она терпеть не могла разговоров о смерти, не носила черного, не ходила на похороны. Саму ее хоронили за счет благотворительных фондов и однокурсников. Прощание проходило в Доме кино. Народу пришло много: коллеги ее любили. Так совпало, что в день смерти по двум телеканалам показывали «Транссибирский экспресс» и «В городе С.».

Нонна Николаевна очень не хотела стареть. Умерла в 54, но никогда не играла никого старше тридцати пяти. В 2012 году Ксения опубликовала фотографию Терентьевой на своей странице в фейсбуке с подписью: «Сегодня маме исполнилось бы семьдесят. Она была бы в ужасе от этого события».

И напоследок еще из Сергея Чудакова:

Кинозвезда, приятельница, киска,

подставь губам холодное плечо —

учись сиять не далеко, не близко,

ни холодно, ни горячо.

Источник