В нашем мире одновременно существуют две совершенно разные «истории». Есть учебный предмет, где все подчинено дидактике, методике, патриотическому воспитанию и прочим чисто педагогическим вопросам. Большинство описаний и трактовок в учебниках однозначны, дабы нерадивым школярам проще было их запоминать, почти всегда есть четкое деление на «своих» и «чужих», «хороших» и «плохих».
Другая «история» — сложнейшая наука, где практически нет точных ответов на вопросы. Это мир научных дискуссий и предположений, сложнейшее переплетение данных различных исторических дисциплин и полифония мнений. Историки, археологи, этнографы, нумизматы, специалисты по летописанию и прочие ученые мужи (и дамы, конечно) стараются создать не противоречащую множеству фактов версию событий, что подчас оказывается чрезвычайно сложно.
Некоторые например вообще задаются вопросом, Было ли татаро-монгольское иго?. А у нас как то в свое время тема про ЗАГАДКИ ПОЛЯ КУЛИКОВА, но давайте теперь вместе с вопросами, попробуем получить и ответы на них.
Что мы достоверно знаем о самой знаменитой битве в древнерусской истории?
8 сентября 1380 года на поле, расположенном возле впадения в Дон речки Непрядвы, супротив друг друга на рассвете выстроились русские и татарские войска. Едва рассеялся туман, началась сеча, продолжавшаяся как минимум три часа. Итогом ее стала полная победа русских полков, которые еще долго гнали бежавшего противника по степи.
История сия известна каждому мало-мальски грамотному россиянину, ее изучают в школе, она кочует из учебника в учебник уже не одно столетие. Естественно, этими сухими фактами дело не ограничивается, и рассказ о сражении обрастает подробностями. Например, сведениями о численности войск, расположении полков, участии самого Дмитрия Донского, знаменитом поединке Пересвета и Челубея и многих других. Однако с этой, казалось бы, общепризнанной информацией все обстоит гораздо сложнее.
Откуда мы знаем о Куликовской битве
Для начала посмотрим, какими сведениями располагает современная наука и насколько они достоверны. Начнем с летописных источников.
Самым ранним из дошедших до нас письменных источников является так называемая Краткая летописная повесть, которая, по мнению специалистов, была составлена в самом начале XV века — скорее всего, до 1409 года. Во всяком случае, этим временем датируется Троицкая летопись, погибшая при пожаре 1812 года в Москве, но частично дошедшая до нас по выпискам Н.М. Карамзина в примечаниях к его «Истории государства Российского». Почти дословно совпадающие с ней тексты сохранились в труде Рогожского летописца (середина XV века) и Симеоновской летописи (начало XVI века), так что можно почти наверняка утверждать, что у них был один первоисточник. Видимо, это самое близкое по времени и наиболее точное описание событий 1380 года, на основании которых уже создавались более поздние произведения.
Примерно в середине XV века появляется Пространная летописная повесть, которая вошла в IV Новгородскую и I Софийскую летописи. Эта летопись — уже не информационное сообщение, а художественно-публицистическое произведение, при создании которого использованы реминисценции из «Жития Александра Невского», «Чтения о Борисе и Глебе», а также многочисленные библейские цитаты. В описании скорби русских женщин и в «плаче Мамая» использовано апокрифическое «Слово на Рождество Христово о пришествии волхвов». Здесь мы впервые находим относительно подробный рассказ о ходе битвы, о погибших князьях и боярах и другие подробности. Некоторые именные указания очевидно ложные (упомянутые люди не могли участвовать в событиях 1380 года, поскольку тогда просто не жили), что объясняется желанием неких персон создать себе родословную — задействовать предков в реальных исторических событиях.
Два самых знаменитых источника — «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище» — появились на свет минимум через сто лет после описываемых в них событий. Это не исторические, а скорее эпические произведения, которые должны были стать основой новой идеологии только что обретшего независимость Московского царства, объявленного Третьим Римом и наследником великих традиций. Историческая канва взята из уже упомянутого Пространного описания, но появилось множество вставок, подробностей, перечислений ранее не известных имен и так далее. Воспринимать «Задонщину» и «Сказание» как исторические источники можно и нужно, но скорее как уникальные памятники литературы и политической мысли конца XV — начала XVI веков, нежели как источники информации о событиях, случившихся за сто лет до того.
Помимо этого стоит иметь в виду и иностранные (немецкие, польские и ордынские) упоминания и археологические данные. Последние могли бы дать самую точную картину, но они очень скудны. Уже довольно много лет в районе Дона и Непрядвы работает комплексная экспедиция Государственного исторического музея, но лишь в последнее время стали появляться относительно яркие артефакты — фрагменты доспехов, наконечники стрел и копий. Скромность находок не должна смущать: оружие в те времена было большой ценностью, и его собирали сразу после битвы, а братские могилы воинов располагались (по письменным источникам) на высоком берегу Дона и могли уйти под воду при изменении береговой линии. Кроме того, черноземные почвы и особенно вносимые в них годами удобрения очень агрессивны и не способствуют сохранению костей и вещей.
Зато недавно появились отчеты о палеоботанических исследованиях, которые здорово прояснили картину. Ученые доказали, что из-за изменения климата структура лесов и степей изменилась и ориентироваться на нынешний ландшафт при реконструкции событий не стоит. Была составлена относительно точная карта местности для конца XIV века, и практически наверняка определено место сражения — относительно небольшая поляна среди прибрежных лесов. Это большой успех, дающий возможность точнее интерпретировать события.
Дружинники против «генуэзцев»
Если верить «Задонщине» и «Сказанию», численность русских войск доходила до 300 тысяч человек. В Пространном своде говорится примерно о 100 тысячах. Цифры впечатляющие, но, без сомнения, сильно завышенные.
Если сравнивать имеющиеся у нас достоверные данные о количественных показателях средневековых армий, то выяснится, что они никогда не превышали нескольких десятков тысяч, а чаще укладывались в пять-семь тысяч человек. Это соотносится и с населением Руси того времени. Скажем, Москва во второй половине XIV века вряд ли насчитывала более пятидесяти тысяч жителей, а боеспособного населения было, конечно, во много раз меньше.
Войско собиралось быстро, посему времени на сбор и вооружение ополчения из дальних деревень просто не было. Видимо, большую часть армии Дмитрия составили княжеские дружины, боярские отряды и городское ополчение.
Исходя из различных источников можно утверждать, что в Куликовской битве принимали участие воины из Московского, Владимирского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Моложского, Стародубского, Кашинского, Смоленского, Новосильского, Оболенского, Тарусского, возможно, Суздальско-Нижегородского и Муромского княжеств, а также их уделов. Помимо этого, были небольшие личные дружины безземельных князей, небольшие отряды из Пскова, где «сидел» князь Андрей Ольгердович, и Новгорода. Никогда ранее Русь не собирала столь масштабного и представительного войска, но все же численность его, по мнению большинства исследователей, не превышала тридцати тысяч ратников. В последние годы, ссылаясь на размер поля боя (согласно уже упомянутым недавним данным), специалисты говорят о 7-10 тысячах воинов, принимавших участие в сражении.
Татарское войско, видимо, несколько уступало в численности русскому. Хотя есть ордынские источники, говорящие о двукратном превосходстве Дмитрия, скорее всего, это тоже преувеличение. Но какой-то небольшой перевес у русичей был. Стоит отметить, что собственно татаро-монголов у темника (или беклярбека) Мамая было совсем немного, а большую часть его армии составляли наемные контингенты из народов, населявших Причерноморские степи, Северный Кавказ и Крым. Здесь имеет смысл напомнить, что Мамай, которого иногда ошибочно именуют ханом, был по отношению к Золотой Орде отщепенцем-сепаратистом — в это время он контролировал лишь степные районы западнее Волги, северное Причерноморье и Крым. Большую же часть Золотой Орды вплоть до северного Приазовья к этому времени уже завоевал хан Тохтамыш. В отличие от Мамая последний был настоящим чингизидом — потомком Чингиз-хана.
В войске Мамая были яссы, косоги, буртасы, черкесы, половцы, были и пресловутые «генуэзцы» — наемники, набранные в Кафе (Феодосии) и Сугдее (Судаке). Вряд ли среди них были настоящие итальянцы, которых в Крыму было совсем немного, — скорее это был разношерстный портовый сброд.
Отлучение Дмитрия и Сергий Радонежский
На фронтоне храма Христа Спасителя в Москве можно увидеть горельеф (подлинник его находится в Донском монастыре): Сергий Радонежский благословляет на битву коленопреклоненного князя Дмитрия Ивановича и его брата Владимира Андреевича. За спиной у старца стоят воины-иноки Пересвет и Ослябя. Эта сцена настолько прочно вошла в души и сердца россиян, что достоверность ее не вызывает сомнений. Между тем в ней больше легендарного, нежели реального. Заезжал ли Дмитрий в Троице-Сергиеву лавру накануне Куликовской битвы? Вопрос этот не праздный, поскольку отношения у московского князя с официальной церковью в это время были очень напряженные.
В 1378 году почил митрополит Алексий (в миру — Елевферий Федорович Бяконт), заменивший Дмитрию рано умершего отца и фактически правивший страной в детские и отроческие годы князя. Теоретически, в соответствии с грамотой патриарха, освободившееся место должен был занять митрополит Киевский и Литовский Киприан, который сразу отправился в Москву. Но Дмитрий нового митрополита не принял — более того, Киприан был ограблен, заточен в поруб, а потом с позором изгнан за пределы княжества. Неудивительно, что после этого оскорбленный митрополит предал князя анафеме, о чем разослал грамоты во все епархии.
Дмитрий же тем временем отправил в Константинополь посольство во главе с близким ему священником Михаилом-Митяем, которого он просил рукоположить в митрополиты. Но молодой и здоровый Митяй по прибытии в Византию неожиданно преставился. Возможно, не без чьей-то помощи. Тогда бывшие в посольстве архимандриты решили выдвинуть из своего коллектива новую кандидатуру, коим стал Пимен, игумен Горицкого монастыря в Переславле-Залесском. Патриарх Нил утвердил его митрополитом Киевским и Русским, но одновременно митрополитом Литовским и Малоросским стал Киприан, к этому времени уже вернувшийся в Константинополь искать защиты.
В итоге Киприан уехал в Литву, а Пимен двинулся к Москве. Но едва новый митрополит добрался до Коломны, как его схватили, заковали в железа и сослали в Чухлому — Дмитрий счел его самозванцем. Получилось, что высшей церковной власти в Москве нет, а князь вроде как предан анафеме вполне легитимным иерархом церкви. Учитывая менталитет людей того времени, это могло создать Дмитрию серьезные проблемы при сборе войска. Благословление Сергия Радонежского как безоговорочно почитаемого духовного лидера сразу поменяло бы картину, хоть и требовало бы от старца пойти против линии официальной церкви.
И все же, похоже, Дмитрий с преподобным Сергием перед Куликовской битвой не встречался. В ранних текстах об этом нет никаких упоминаний, появляется этот сюжет лишь в «Сказании о Мамаевом побоище» и в «Житии Сергия Радонежского». Но последний памятник, изначально созданный Епифанием Премудрым в начале XV века, дошел до нас лишь в поздних, так называемых пахомиевых (написанных Пахомием Логофетом) редакциях, которые появились даже позже «Сказания». Скорее всего, красивый сюжет о приезде Дмитрия к Сергию перекочевал в «Житие» из «Сказания», где он появился впервые.
В этом рассказе множество нестыковок — как хронологических, так и фактических. Проанализировав их, большинство исследователей сходятся на том, что описанный визит князя и благословение Сергия в реальности, наверное, были, но случилось это в 1378 году — перед битвой на реке Воже, в которой воины Дмитрия разбили отряд мамаевского мурзы Бегича. Видимо, об этом шла речь в изначальном тексте Епифания, а через сто лет сюжеты переплелись, и времена в «Сказании» смешались. Принципиально в отношениях почитаемого старца и князя это ничего не меняет, лишь уточняет ситуацию. В любом случае, не оглядываясь на его отношения с митрополитом, Сергий Радонежский взял на себя великую ответственность и благословил князя на бой с татарами. А возможно, даже отправил с ним иноков Пересвета и Ослябю, о чем речь впереди. Кстати, по другим источникам известно, что шедшее на Дон русское войско в Коломне благословил местный архиепископ Герасим.
В некоторых источниках очень подробно доказывается, что битва произошла не в 1380 году, а в 1379 году. Читатель может спросить: какая, собственно, нам разница? Разница — и существенная! — состоит в том, что уточнение даты сражения заставляет с большим доверием относиться к содержанию «Сказания о Мамаевом побоище»: описанные выше пересчеты могли происходить лишь при жизни Киприана, то есть на рубеже XIV–XV веков. Это опровергает распространенное ныне представление о позднем ее происхождении.
А был ли поединок?
Если Дмитрий не заезжал в Троице-Сергиев монастырь, то откуда в войске взялись воины-иноки Пересвет и Ослябя? Они фигурируют уже в ранних вариантах летописи, в том числе в самом первом Кратком повествовании, где боярин Александр Пересвет назван в числе погибших. В Пространной летописной повести говорится, что он бывший брянский боярин, очевидно, перешедший на службу к великому князю Московскому вместе со своим сюзереном — князем Дмитрием Брянским. Ослябя в текстах не фигурирует, зато мы знаем, что десятилетием позже Куликовской баталии он состоял на дипломатической службе у великого князя Василия Дмитриевича (сына Донского). В летописи он именуется «черньцомъ Родионом Ослебятемъ, иже прежде былъ боярин Любутьскы». Любутск — город в Брянской области, так что Пересвет и Ослябя — земляки, возможно, даже родственники. Фигурируют они и в «Задонщине», причем, оба:
«Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехомъ посвечиваше. […] И молвяше брат его Ослабе черънецъ: "Брате Пересвет, вижу на тели твоем раны, уже голове твоеи летети на траву ковыл[ь], а чаду моему Якову на ковыли земли не лежати на поли Куликове…»
Получается, Пересвет участвовал в сражении, а не погиб в поединке с Челубеем, да и выглядит он не чернецом в схиме, а витязем в золоченом доспехе. А у Осляби еще и сын Яков сражался с татарами! И никаких намеков на знаменитый поединок…
Вообще, сюжет с поединком появляется лишь в «Сказании» — напомним, самом позднем и наиболее легендаризированном из всех летописных рассказов о Куликовской битве. Описание «дуэли» в разных списках сильно отличаются. То бились пешими, то конными, то копьями, то мечами, то Пересвет доехал до своих, а Челубей рухнул наземь, то русский витязь упал сверху на врага и прикрыл его ризой…
А в одном из списков даже есть такой сюжет: в момент поединка находившийся в Троице-Сергиевом монастыре Сергий Радонежский отправляет будущего игумена Никона на колокольню «видения ради». Никон с колокольни (!) видит лежащих на поле Куликовом Пересвета и покрытого его ризой татарина и рассказывает об этом Сергию… Чудо!
Кстати, супротивник Пересвета в разных списках именуется по-разному — Челибей, Темир-Мирза, Таврул. Именуется он то татарином, то печенегом, хотя этот народ к XIV веку уже стал легендарным и из Причерноморья ушел.
Исторических аналогий поединку мы тоже не находим. Фраза «по обычаям того времени» не соответствует действительности – такой традиции не было ни на Руси, ни тем более в Орде. Ясса Чингисхана требовала четкого подчинения дисциплине и командам офицеров, а своеволие каралось смертью. К тому же татары (и другие степняки) атаковали в конном строю, изначально забрасывая врага стрелами, а построение друг против друга и стояние на месте (что подразумевает поединок) противоречило их тактике.
Получается, что поединок Пересвета и Челубея — скорее всего красивый вымысел. Впрочем, это нисколько не умаляет заслуг нашего витязя, ведь, если он остался в памяти народа и был персонально упомянут в летописи, значит, действительно отличился в сражении.
Сюжет с переодеваниями, или бедный Бренок
Еще один спорный момент — участие в сражении самого князя Дмитрия. Согласно преданию, князь решил биться как простой воин в первых рядах, посему он поменялся конями и одеждой с московским боярином Михаилом Андреевичем Бренком, повелев своему оруженосцу держать рядом с ним свое чермное (то есть темно-красное или багровое) знамя. Во время битвы командовавший большим полком воевода Михаил Бренок погиб. Самого же князя после битвы якобы нашли в изрубленном доспехе, без сознания, но живого и даже особо не пораненного. Для достоверности рассказа указаны имена воинов, обнаруживших князя, правда, в разных списках они отличаются, причем в некоторых фигурируют люди, в битве участия не принимавшие. Ясно, что это поздние вставки и желание разукрасить «биографию рода».
Как все было на самом деле — загадка. Легенда о переодевании появляется только в позднем «Сказании», в ранних текстах об этом нет и речи. Смысл сего поступка совершенно не понятен — если воины не знали, что под стягом князя сидит не Дмитрий, то гибель Бренка и падение стяга могли сыграть такую же пагубную роль, как гибель самого Дмитрия. Естественно, на предводителя вражеского войска идет охота, но и защищают его лучшие из лучших.
Если же говорить о ходе битвы, то все источники указывают на то, что главную роль в ней сыграл удар засадного полка, до решающего момента скрывавшегося в дубраве. Командовал этим отборным отрядом двоюродный брат Дмитрия князь Владимир Андреевич Серпуховской (получивший прозвище Храбрый) и опытный воевода князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.
Когда татарской коннице после изнурительного боя удалось потеснить левый фланг русских войск и просочиться в тыл, молодой князь хотел атаковать сразу, но матерый воевода, кстати, потомок литовского князя Гедиминаса, женатый на сестре Дмитрия Донского, уговорил его подождать. И лишь когда татары в довольно большом числе сосредоточились в тылу большого полка и построились для атаки, Боброк дал приказ своим воинам напасть на врага. Удар свежего отборного конного полка был столь внезапен и решителен, что татары не смогли перестроиться и оказались зажаты между русскими частями — большая часть была изрублена, остальные побежали, увлекая остальных.
Использование скрытого резерва в военной науке не новость. Его применял еще Юлий Цезарь в битве при Фарсале. Однако в русской военной истории это был первый подобный пример. И, главное, применен резерв был чрезвычайно удачно и своевременно, что говорит о недюжинных полководческих талантах князя Дмитрия и (или) его воевод.
Литовский след и русские потери
Известно, что союзниками Мамая в этой битве выступали литовец Ягайло и рязанский князь Олег. Считается, что они шли к Дону, но к битве не поспели. А скорее всего, и не собирались поспевать. Если бы Мамай всерьез рассчитывал на их помощь, он вполне мог подождать, но темник предпочел сам атаковать превосходящие силы врага.
В летописных текстах прослеживается разное отношение к Олегу Рязанскому. От откровенно враждебного в Пространном рассказе, до почти примирительного в «Сказании». Видимо, связано это с тем, каковы были московско-рязанские отношения на момент написания трудов. Вообще же, судьба у Олега была непростая — ему приходилось лавировать между Ордой и Москвой, что удавалось не всегда. Он воевал с Дмитрием, который даже низверг его с рязанского княжения. А потом Мамай восстановил.
Позже Олег был гарантом договора Дмитрия и Михаила Тверского. Когда же Дмитрий разбил татар на Воже, ответный удар татары нанесли именно по рязанским землям, а Дмитрий соседям не помог. Вряд ли Олег хотел воевать на стороне Мамая, скорее боялся, что его порубежное княжество от набега пострадает больше остальных. Отсюда и двойственность его политики. Кстати, завершится долгая княжеская распря свадьбой сына Олега Рязанского Федора на дочери Дмитрия Донского Софье.
Литовцу Ягайло тоже не особо хотелось воевать. Главным образом из-за того, что реальная помощь Мамаю могла осложнить отношения Литвы с ханом Тохтамышем. Сепаратист Мамай, по сути, был уже «сбитым летчиком», а за молодым и вполне легитимным правителем Золотой Орды маячила грозная фигура «железного хромца» Тимура. К тому же, значительную часть войска Ягайло составляли жители Полоцкой, Витебской, Киевской и Волынской земель, входивших тогда в Литовское княжество. Как бы они отнеслись к войне с единоверцами и почти родичами на стороне татар — неясно. Да еще за спиной у Ягайло остался его дядя Кейстут, отказавшийся принять участие в походе, зато мечтавший отодвинуть племянника от власти. Кстати, интересно, что в «Сказании» Ягайло почему-то назван именем своего отца великого князя Ольгерда, который умер тремя годами ранее. Лишнее подтверждение того, что не всем сведениям этого литературного памятника стоит слепо доверять.
Ни в одном русском источнике не упоминается страшный и прискорбный факт — нападение литовских отрядов на обоз с ранеными русскими воинами, возвращавшимися домой после битвы. Однако на это прямо указывают прусские хронисты — монах-францисканец Торнского монастыря Дитмар Любекский и живший в Ризенбурге чиновник из Помезании Иоганн Пошильге.
«В то же время была там великая битва у Синей Воды между русскими и татарами, и тогда было побито народу с обеих сторон четыре сотни тысяч; тогда русские выиграли битву. Когда они хотели отправиться домой с большой добычей, то столкнулись с литовцами, которые были позваны на помощь татарами, и взяли у русских их добычу, и убили их много на поле».
(из хроники Дитмара Любекского)
Хочется верить, что эти сведения не достоверны. Они не меняют исторического смысла куликовской победы, хотя, возможно, поясняют огромные потери русских.
Поворотная точка истории
А значение этой победы для русской истории действительно невозможно переоценить. Очень точно это выразил великий русский ученый Лев Николаевич Гумилев: «На Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него — русские». Это была важнейшая веха в создании русского этноса, можно сказать, отправная точка. Важно и то, что после куликовской победы никогда больше не подвергалось сомнению главенство Москвы как центра русских земель. Неслучайно через два года, несмотря на разорение Москвы, хан Тохтамыш оставил ярлык на Великое княжение Дмитрию Донскому, а не передал его своим союзникам Михаилу Тверскому или Дмитрию Суздальскому. Первенство Москвы уже не требовало доказательств.
Насколько важно для нас точное следование историческим фактам и насколько допустимы в них погрешности? Можем ли мы позволить себе легендаризировать события тех лет, пытаться усилить патриотический эффект приукрашиванием побед и ретушированием неудач? Это принципиальный и очень важный вопрос. «Маленькая ложь рождает большое недоверие». А недоверие к своей истории приводит к пренебрежению ею. Пытаясь создать образы идеальных и безгрешных героев, мы теряем память о настоящих людях, состоящих из плоти и крови, но жертвующих собой ради великого дела. Они превращаются в мифических былинных богатырей, полубогов, которые в силу своей возвышенности не могут быть примером для подражания простых смертных.
Ведь неважно, лично участвовал в Куликовской битве Дмитрий или нет — все равно он организатор этой победы. Он и в походах на Рязань и Булгар не участвовал (войском командовал Боброк и московский тысяцкий Вельяминов), и с Тохтамышем воевать не стал, да и умер князь «от тучности великой», не дожив даже до сорока. Но это его заслуг не умаляет.
И Пересвет не перестает быть великим воином и героем, даже если не было его пресловутого «поединка» с Челубеем. И уж тем более не пострадает образ преподобного Сергия Радонежского — не только великого православного подвижника, но и политического деятеля, не гнушавшегося мирскими делами. Кстати, это он примирил Дмитрия и Олега Рязанского, чем спас множество русских жизней.
К сожалению, пока мало изучены и не очень широко фигуры других героев Куликовской битвы: князя Владимира Храброго, Дмитрия Боброка, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, Семена Мелика, Микулы Васильевича и других московских воевод. Всех не перечесть. Но вспоминать о них хотя бы в дни годовщин — наш долг.
Оценили 8 человек
10 кармы