Пушкин о пьянстве (по мотивам "Арапа Петра Великого" и "Капитанской дочки")

Пушкин, конечно, в своём роде «певец пиров» (как и Боратынский). Вот и «Вакхическую песню» написал, и «бокалов» у него «жажда просит», но у зрелого Пушкина есть бесспорный индикатор человеческой «доброкачественности». Цельные, глубокие, нравственные русские люди у него обязательно ведут трезвый образ жизни.

И нарочитое подчёркивание «слабоалкогольного» характера боярского званого обеда и «пьяного» характера Петровской ассамблеи в "Арапе Петра Великого" безусловно больше, чем констатация факта, имеющего медицинские последствия.

Боярин Ржевский собрал родственников и друзей в празднчный день, предложил им торжественное застолье и праздничное угощение. И при этом дело ограничилось одной золотой чарочкой, а в ходе обеда сам хозяин произносит невесёлые слова о потакании дурачащимся бабам «напеня кружку кислых щей» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17 т. Т. 8, М. Воскресенье, 1995, стр. 21, далее при цитировании Пушкина указываются только том и страница данного издания). Старая русская жизнь представляется Пушкину трезвой даже в такие «экстремальные» моменты, как праздничная встреча друзей и родственников. Ассамблея не есть праздник, не есть собрание по какому-то особенному поводу. Ассамблея – обычная, обыденная форма отдыха высокопоставленных жителей Петербурга. Обильное и будничное (спиртное стоит на столах в бутылках и стаканах, его разносят слуги, его пьют из глиняных кружек) употребление алкоголя тут приобретает форму повседневного, «служебного» пьянства, принципиального отвержения трезвости. Первый упрёк, который Ржевский адресует ассамблеям, звучит так: того и гляди, что на пьяного натолкнёшься, аль и самого на смех напоят». (8,22)

Можно предположить, что один из важных факторов, обеспечивших победу петровского стиля жизни над старорусским – решительная отмена табу на пьянство. Физиологическое удовольствие от выпитого спиртного делает для молодёжи бессодержательный ритуал ассамблеи более привлекательным, чем мудрая беседа пожилых бояр, требующая сосредоточенного внимания и некоторой подготовки. С одной стороны блеск, мелькающие пёстрые впечатления, дурманящее марево табачного дыма, алкоголь и очевидная эротическая подкладка всего происходящего на ассамблее. Ассамблея есть «вихрь», в который можно «броситься» и кружиться в нём, получая удовольствие просто от того, что ты лишаешься своей воли, «отдаёшься» общему веселью.

А с другой стороны,  на званом обеде у Ржевского приветствуется скромность, серьёзность. А для того, чтобы получить удовольствие от беседы, надо прилагать индивидуальные интеллектуальные усилия.

Отметим и ещё одно важное обстоятельство. Ассамблея демократична во всём. Возраст и пол не препятствуют «питию» на ассамблее. В "Арапе Петра Великого" в соответствии с творческой манерой Пушкина, с общим светлым и легким тоном повествования некоторые частности не упоминаются, но есть подробные описания петровских торжеств, на которых сивуху (отнюдь не мальвазию!) приходилось пить всем присутствующим, не исключая и молоденьких барышень. В боярском быту безусловно существует «дискриминация» женщин, а тем более девушек, по части употреблении спиртного.

Считаю уместным упомянуть о том, что классически завершённая разработка оппозиции «трезвый – нечистый» содержится в «Капитанской дочке».

Пётр Андреевич Гринёв – потомственный трезвенник. По авторитетному свидетельству Архипа Савельича Гринёву не у кого было научиться пьянству: «Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке говорить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не изволила брать». (8,284)

Но тут есть одно серьёзное «но». В тексте «Пропущенной главы», в которой описывается бунт в имении Гринёвых есть загадочая фраза: «Гринёв (не Пётр Андреевич, и не его батюшка, в черновиках Гринёвым именуется Зурин – М.З.) настоял на том, чтобы голова земского была на несколько часов выставлена на шесте у кабака». (8,382)

Следовательно, Гринёв-отец, ведущий трезвенный образ жизни, не стесняется зарабатывать на столь сомнительном поприще в своём собственном имении, а локальный, хотя и жестоко подавленный войсками, бунт в имении Гринёва, выглядит неким помрачением, неким порождением кабацкой удали.

Сам Пётр Андреевич напивается один раз, когда им умело манипулирует ротмистр Зурин. В пьяном виде Гринёв совершает самый комичный и самый несправедливый проступок в своей жизни, говоря бесконечно преданному дядьке Савельичу: «Молчи, хрыч! … ты верно пьян, пошёл спать … и уложи меня». (8, 284). После того, как батюшка не дал ему благословения на брак, Гринёв «боялся или сойти с ума или удариться в распутство» (8,312), но не сделал ни того, ни другого и пить тоже не стал. При первой встрече Гринёв пытается вручить Пугачёву полтину на водку и не преуспевает в этом. В дальнейшем полтина становится неразменной и приносит ему немало волнений. Оказываясь рядом с Пугачевым Гринёв трижды отказывается от выпивки, демонстрируя тем самым своё нравственное превосходство (которое Пугачёв в конце-концов признаёт) и сохраняя ясную голову для опасной игры с очень умным и хитрым другом-врагом.

Сам Архип Савельевич пожалован в дядьки «за трезвое поведение» (8,279) и следует максиме: «Человек пьющий ни на что негоден…» (8,284)

Трезвый образ жизни принят и в доме капитана Миронова. Иван Кузьмич даже стихотворцев порицает на том основании, что «все они люди беспутные и горькие пьяницы» (8,303)

В целом, перефразируя Толстого, можно сказать, что все трезвые люди добродетельны, а каждый пьяница воплощает особую разновидность греха.

Единственный пьяница, который назван в «Капитанской дочке» «добрым малым» - француз-учитель Бопре. Но он в своём роде уникум. Это рафинированное воплощение духа цивилизации, занесённое неведомыми ветрами в самое сердце культурной страны, это номад Жака Аттали, явившийся в мир за два века до научного предсказания современного номадизма. Бопре абсолютно универсален: во Франции, на родине изящных манер и парикмахерских щипцов, он был куафёром; в воинственной Германии стал солдатом; в России, тянущейся к просвещению, явился учителем. Уникальная способность чувствовать социальный заказ и платёжеспособный спрос! Бопре абсолютно цельная фигура, во всех проявлениях своей богатой натуры он последовательно придерживается принципа отрицания качества в пользу количества. Неутомимый бабник, он совершенно не интересуется наружностью «бабы», и жертвами его нескромных домогательств оказываются «прачка Палашка, толстая и рябая девка и кривая коровница Акулька». (8,280) Бопре был выписан в имение Гринёвых с «годовым запасом вина» (8,279), но, принуждённый расходовать этот запас очень умеренно, он быстро обнаружил сравнительные преимущества русской настойки. Преимущества эти для истинного ценителя, разумеется, заключались в том, что настойки было много, и она была доступна.

Поговорим об отечественных пьяницах. Ни одного алкоголика в повести нет, пьющие не порабощены вином физиологически, но пьют они, как правило, задумав, совершив или совершая недоброе дело. Пьянство типологически весьма разнообразно и носит на себе яркий отпечаток социальной принадлежности пьющего.

1. Пьянство разбойничье.

Пугачёв и его сподвижники-соратники пьют по многим причинам и само пьянство их весьма многозначительно. Это и подчёркивание уникальности своего образа жизни. Пугачёв, ещё не ставший Петром Третьим, говорит Гринёву: «Ваше благородие, сделайте мне такую милость, - прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питьё». (8,290)

Это и демонстрация своей удали и молодечества другим и себе самому: «”Ваше благородие! За ваше здоровье!” – При сих словах он взял стакан, перекрестился и выпил одним духом. Потом поклонился мне и воротился на полати».(8,290) Вот какой я молодец, и приличия знаю, и пить умею, и закусывать мне не надо!

Это и некий социальный пароль. Хозяин умёта, на который Пугачёв привёл заблудившихся путников, сначала не узнал Емельяна Ивановича и только подойдя к нему со штофом и стаканом, разглядел старого знакомого и начал с ним «воровской разговор».

Пожалуй, есть в пьянстве Пугачёва и мотив испытания судьбы. Пугачёв заложил свой тулуп целовальнику перед тем как отправиться в путь пешком, зимой, по степи, в одиночку. Тут и бесшабашность, и надежда на авось; и ненасытность и безудержность (всё пропил), хотя себя человек всё-таки контролировал, армяк в кабаке не оставил; и уверенность в своей избранности и защищённости (Я просто так замёрзнуть не могу!) и ощущение родства со стихией.

После начала восстания пьянство становится всё более беспробудным и нагружается новыми смыслами. Пугачёв сам говорит о своих сподвижниках: «мои пьяницы». (8,356) Пьют «в ознаменование победы», пьют просто для удовольствия, но это удовольствие тоже приобретает оттенок демонстративного «потребительства» людей, приобщившихся к «сладкой жизни», осуществивших «вековые чаяния» так, как они это понимают.

Пьют, чтобы залить в душе чувство греха и раскаяния. Пьют, чтобы не чувствовать страха. Вот впечатление Гринёва от второй пугачёвской попойки, на которой ему довелось присутствовать: «Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец хмель стал одолевать собеседников». (8,350)

Пьянство, отчасти, носит характер стилизации. Бражничающие сознательно перевоплощаются в сказочных разбойников. «Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачёв и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгорячённые вином, с красными рожами и блистающими глазами». (8,330) Бурлацкая песня, пропетая пирующими мятежниками, произвела глубокое впечатление на весьма предубеждённого Гринёва. «Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, - всё потрясло меня каким-то пиитическим ужасом».(8,331)

А ещё пьянство выступает неким средством подготовки «мозгового штурма» при обсуждении важного решения. Водка размывает ненужные условности и позволяет каждому высказываться по существу. Вот как вырабатывается решение о походе на Оренбург: «Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачёва». (8,330)

2. В этом последнем качестве разбойничье пьянство неожиданно перекликается с пьянством чиновничьим. Но каков контраст!

В обычные дни генерал Р. обедал в обществе своего адъютанта и «строгая немецкая экономия царствовала за его столом» (8,293) Но вот вспыхнуло восстание Пугачёва, восставшие идут к Оренбургу, созван военный совет. Приглашённые на совет пьют чай с ромом. Ром напиток импортный, заморский. Генерал Р. изменил своим правилам и расщедрился? А может быть, он использует казённые суммы на организацию важного совещания? Так или иначе совещание открывается. Гринёв, младший по званию, предлагает свой анализ ситуации и своё решение (разгром мятежников в открытом бою). Следом выслушивается мнение «директора таможни, толстого и румяного старичка в глазетовом кафтане» (8,339) Но прежде, чем начать говорить, тот «поспешно допил третью свою чашку, значительно разбавленную ромом…» (8,339) Многое плещется в этой чашке:

а) пьянство мимикрирует под чаепитие;

б) поражает поспешность чиновника. Что ж он, боялся, что у него эту чашку отберут? Или у таможенного директора нет финансовых возможностей пить ром «хоть по утрам, да на свои»?

в) звучит тут и мотив неуважения к окружающим, которым приходится ждать, когда чай будет допит, а ведь обсуждается важное дело;

г) ну, а в основе такой поспешности лежит, по-видимому некий гедонистический пессимизм: «Ну вот, меня повесят, а ром так и останется недопитым!» Недаром чашка у таможенника уже третья;

д) чувствуется в этой чашке и фундаментальная узость (трусость?) мышления. Чиновник как бы погружается в чайную чашку, чтобы хоть на минуту забыть о житейском море.

Обсуждение, начавшееся столь многозначительно, естественно, и заканчивается подобающим образом. Решено сидеть в Оренбурге за крепостными стенами и ждать дальнейшего развития событий.

3. А вот пьянство военное. Оно, вопреки ожиданиям читателя, воспитанного в определённой литературной традиции («Жомини да Жомини, а об водке ни полслова»), выглядит особенно гадко. Поэт и виртуоз армейского пьянства – ротмистр Иван Иванович Зурин. История встреч Гринёва с Зуриным напоминает краткий конспект «Героя нашего времени». Зурин не простой пьяница, а пьяница-манипулятор. Пьёт сам, но особое удовольствие получает, когда напиваются другие. Первый раз Гринёв видит Зурина в Симбирске, в трактире. Зурин в служебной командировке, в Симбирске он по казённому делу и именно поэтому с утра он «в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах». (8,282) Зурин в начале сценки похож на Печорина, доводящего своего партнёра по игре в бильярд до невменяемого состояния из чистого художественного удовольствия. При этом Зурин эксплуатирует профессиональную гордость маркёра, который не может уклониться от игры, и подчёркивает своё сословное превосходство над маркёром, навязывая ему беспроигрышный сценарий состязания. По условиям этого поединка при выигрыше маркёр выпивает рюмку водки, а при проигрыше лезет под бильярдный стол. Естественно, что после определённого количества побед и поражений он остаётся под столом надолго.

Тут Зурин замечает Гринёва-желторотика и из Печорина превращается в печоринского антагониста - драгунского капитана. У Зурина появляется материальный стимул и гусарский ротмистр, уподобляясь драгунскому капитану, действует размашисто и изобретательно. Он искусно подсказывает неопытному молодому человеку иллюзорно-трафаретное переосмысление недоброй встречи как процесса приобщения неофита обстрелянным воином к суровой красоте армейской службы. Заметим попутно высокое представление самого Зурина о содержании армейских будней: «В походе, например, придёшь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не всё же бить жидов. Поневоле пойдёшь в трактир и станешь играть на биллиарде…» (8,283) Зурин поощряет Гринёва на пьянство и всяческие дурачества и … выигрывает, фактически выманивает мошенническим путём сто рублей. В данный момент у Гринёва наличных нет, поэтому Зурин охотно верит ему в долг, но для обеспечения платежа (для того, чтобы Гринёв чувствовал себя обязанным ему) везёт … к Аринушке. В повести Гринёв, рассказывающий об этом своём приключении, целомудренно замечает: «Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал»(8,283). Но надо полагать, что эта поездка сопровождалась такими же «отеческими советами и предостерегательными наставлениями» Зурина, как и посылка денег Петром Ганнибалу в Париж.

Затем у Гринёва происходит ещё одна встреча с Зуриным. Гринёв в это время провожает свою невесту к родителям в Симбирское имение.

Во время этой встречи Зурин, теперь уже майор, претерпевает ещё одну трансформацию. Гринёв обнаруживает его пьющим и играющим в карты. «Майор метал». (8,361) На сей раз он похож на того неприличного господина, которого припас драгунский капитан, чтобы скомпрометировать княжну Мэри на балу.

Первый вопрос старому знакомому, путешествующему без «команды» практически по театру военных действий: «Не хочешь ли поставить карточку?» (8,361) Узнав, что Гринёв путешествует с дамой и ему нужна квартира, Зурин «непосредственно» замечает: «С дамою! Где же ты её подцепил? Эге, брат!» (При сих словах Зурин засвистел так выразительно, что все захохотали…)» (8,361) И далее: «Гей! Малой! Да что ж сюда не ведут кумушку-то Пугачёва? или она упрямится? Сказать ей, чтоб она не боялась: барин де прекрасный; ничем не обидит, да хорошенько её в шею». (8,361) Но встретив в Гринёве взрослого мужчину, способного постоять и за себя, и за свою спутницу, Зурин немедленно становится приличным и даже симпатичным человеком.

Совершенно естественно, что именно Зурин удостоен повышения в чине в ходе гражданской войны.

4. Пьянство-мимикрия. Швабрин переходит на сторону мятежников, изменяет свой облик и приобщается к разбойничьей алкогольной традиции. Отец Герасим говорит с удивлением: «Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать!» (8,328) Но полного слияния не происходит. Когда торжество заканчивается и наступает этап задушевного общения между своими, «новобраных изменников» с попойки удаляют.

В перевоплощении Швабрина пожалуй больше подлости, чем таланта. Он явно не попадает в тон, и Пугачёв его не уважает. Приехав с Гринёвым в Белогорскую крепость, Пугачёв входит в комендантский дом и садится на диван, а Швабрин подносит ему рюмку на подносе. Было бы естественнее попотчевать дорого гостя до того, как он сядет, в изъявление «верноподданнической» радости и для пущей торжественности. Всем понятно, что и Пугачёв, и Швабрин «ломают комедию», но Швабрин переигрывает, и ведёт себя как лакей. Не удивительно, что через некоторое время он просит прощения у разгневанного Пугачёва, стоя на коленях.

Ну и последнее о пьянстве. Отец Герасим после падения Белогорской крепости не последовал примеру капитана Миронова и Ивана Игнатьевича, не принял мученическую смерть. Священник ни на минуту не заблуждается в оценке происходящего и принимает участие в отвратительной комедии присяги самозванцу просто из малодушия. «Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его (Пугачёва – М.З.) за предстоящие жертвы». (8,324) Поэтому и приходится ему и попадье выполнять унизительные обязанности «шестёрок» при пьянствующих бандитах.