Её долго ждали, но её приход вызвал большое удивление

Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905—1907 гг. —> 1917— 1922 гг.: Пер. с англ.— М.: «Весь Мир», 1997. 

rabkrin.org/shanin-teodor-revolyutsiya-kak-moment-istinyi-kniga/

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕВОЛЮЦИЯ

Глава первая. РЕВОЛЮЦИЯ ЗАКИПАЕТ 

1. Революция "не... не..."

<...>

В начале XX в. основной моделью революции для образованной России того времени была Весна Наций в Европе 1848—1849 гг. Напомним, что ее события выразились в международной волне городских демократических революций, вызывавших одна другую, направленных против королевской власти и подавленных в конечном счете с помощью консервативно настроенных жителей сельских районов или солдат крестьянского происхождения, чаще

27

всего либо иностранцев, либо принадлежавших к другим этносам. В Германии и Австрии ответный удар контрреволюции был более быстрым и наносился армиями под командованием дворян-офицеров, состоящими в основном из послушных крестьян, чаще всего родом из экономически отсталых окраин этих государств, населенных славянами. В Венгрию, которой не хватило этой составляющей контрреволюционного движения, такая армия была импортирована из России. В Италии и Румынии национально-освободительное движение в городах было подавлено иностранной армией, в то время как крестьянское большинство безучастно наблюдало за этим, предопределив тем самым поражение "национального" движения. Во Франции, как только революция 1848 г. восстановила всеобщее избирательное право, крестьяне немедленно использовали его, проголосовав против революционеров и утвердили в парламенте республики монархистское большинство. Контрреволюционность и консерватизм крестьян, как и жителей экономически отсталых этнических окраин без сомнения представлялись главной причиной подавления революций 1848—1849 гг. Такими же контрреволюционными казались противоречивые и консервативные тенденции буржуазии, которая провозглашала демократию, но в то же время боялась требований своих рабочих и городских "низов", что столь драматически проявилось в Париже в июне 1848 г. Как только монархия была там свергнута, а левые республиканцы и социалисты выдвинули требование социальной справедливости, парижский пролетариат был разгромлен и приведен к повиновению своими вчерашними буржуазными союзниками. Затем французские парламентарии стали быстро терять власть, уступая ее неотесанному генералу, а впоследствии — опереточному императору, совершившему, опять-таки, при поддержке крестьян, "бонапартистский" консервативный переворот в защиту мифа о революционном прошлом. Именно Германия, Австро-Венгрия и, в особенности,

28

Франция 1848 г. стали для России главной точкой отсчета и моделью будущего развития. Эволюция в основном рассматривалась как естественный закон человеческой истории. Россия отставала, как часто говорили тогда, на полстолетия — примерно то время, которое прошло между революционной волной 1848—1849 гг. и началом нового века.

На переломе столетий для российского политического мышления были существенны, хотя и в меньшей степени, еще три революционных события. Из французского наследия 1789—1793 гг. были заимствованы выражения "якобинец" и "термидор", а также мелодия "Марсельезы", которая легко слетала с языка тех, кто находился в политической оппозиции6. Но эти понятия по существу принадлежали другой, доиндустриальной эпохе. Для русских социалистов Парижская Коммуна 1871 г. была ближе по времени и имела большее значение. Тем не менее, понимание контрреволюционных тенденций буржуазии и усиления готовности рабочих к революционным действиям и самоорганизации было извлечено Марксом и другими еще из уроков "июньских дней" 1848 г. Наконец, революционные народнические организации 1870-х и 1880-х годов способствовали приобретению в России опыта, который в большей мере казался негативным. Попытка организовать крестьян не удалась. Террористические акты, кульминацией которых было убийство Александра II, не смогли ни вызвать революционную волну, ни заставить царизм отступить. На деле за ними последовала мощная волна так называемых контрреформ. Те, кто стал доминировать в российской оппозиции в конце 1880-х и 1890-х годов отвергали эти попытки как нецелесообразные, возможно даже наносящие больший вред самим противникам царизма. Даже ранние теоретики партии социалистов-революционеров (ПСР, чаще — партии эсеров), которые объявляли себя прямыми наследниками партии Народной Воли, в начале XX в. открыто сомневались относи-

29

тельно непосредственной пользы прошлого российского революционного опыта для будущей борьбы. Очевидно, что для большинства русских оппозиционеров конца XIX в. революционное народничество 1860—1880-х годов, как и Французская революция 1789 г., были явлениями, к которым следует относиться с глубоким уважением, но необходимо считать относящимися к безвозвратно ушедшему прошлому. Только российские полицейские и бюрократы были все еще склонны считать возрождение террористических акций в народовольческом духе главной опасностью, которой следует ожидать от революционеров7.

Базовая модель 1848 г. (с некоторыми поправками) сыграла основную роль в формировании стратегии и тех ожиданий, которые различные политические силы связывали с революцией 1905—1907 гг.8 Важнейшим для этого события и его последствий стал тот факт, что революция, произошедшая в действительности, не соответствовала этой модели и предположениям. И дело было не только в нескольких аномальных фактах, которые не соответствовали теории, что только и можно ожидать от крайне сложного революционного процесса. Была поставлена под сомнение самая суть самоочевидных предположений и представлений о революции, так же как и о российском обществе в целом. Революция доказала, что природа российского общества отличается от той, которую предполагали различные теоретики и партийные деятели. Сама революция оказалась революцией нового типа. По словам Карла Каутского — современника и по словам современников "римского папы марксизма" того времени: "Мы поступим правильнее всего в отношении русской революции и задач, которые она нам предъявляет, если будем смотреть на нее не как на революцию буржуазную в обычном смысле этого слова, а также не как на социалистическую, а как на совершенно своеобразный процесс..."9 Вполне типично то. что даже это признание "нетипичности" было поме-

30

щено в историографическую схему XIX в. и выражалось на языке известных и ожидаемых ею моделей и этапов.

Примечания.

6 Эта линия анализа действительно часто использовалась в сравнительной истории современности (см. например: Stone N. Op. cit.; Stockpol T. States and Social Revolutions. Cambridge, 1979. Tab. 1, 2, в которых сравнивается революция во Франции в 1789 г., в России в 1917 г. и в Китае в 1911 г.). Причины, по которым я нахожу эти взгляды полезными, но недостаточными, см. ниже в тексте и в кн.: Shanin T. Russia as a "Developing Society". Ch. 5.

7 Например, протокол правительственного заседания от 10 февраля 1905 г. показывает, что при обсуждении современной революционной борьбы чаще всего ссылались на "крамолу 1881 г." (Красный архив (далее — КА). Т. 32. С. 217).

8 См., например, ленинскую модель 1905 г. и периодизацию революционного процесса, который он ожидал в России (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 12. С. 154—156). Они непосредственно основывались на событиях в Германии в 1849 г. и во Франции в 1871 г.

9 Полностью текст звучит так: "Было бы лучше всего, поскольку русская революция [1905—1907 гг. — Т.Ш.] и наша задача в ней рассматривается не как буржуазная революция в обычном смысле, не как социалистическая революция, по как совершенно особый процесс, происходящий на границах буржуазного и социалистического обществ, служа ликвидации первого, обеспечивая условия для второго и предлагая мощный толчок для общего развития центров капиталистической цивилизации". Эта цитата представляет собой отличный пример нового подхода и, одновременно, отказ реагировать на иную реальность путем ее глубокого переосмысления. Совершенно ясно, что притязания Каутского на "ортодоксальность"

486

были хорошо обоснованными (Каутский К. Движущие силы и перспективы русской революции. М., 1926. С. 29.