Отцовские письма

ГЕНРИХ МАРКС — КАРЛУ МАРКСУ В БЕРЛИН

Бад Эмс, [около 20 августа 1837 г.]

Дорогой, милый Карл!

Не знаю, получил ли ты уже мое предыдущее письмо, [посланное] тебе через дорогую твою матушку. Надеюсь все же, что ты его получил. Пока же, так как я охотно переписываюсь с тобой и так как тебе, наверно, будет приятно увидеть человека, в дружеском общении с которым я провел много дней, то я пользуюсь любезностью подателя сего, чтобы переслать тебе эти несколько строк.

Податель сего — славный молодой человек, воспитатель сына принца Карла *. Я познакомился с ним здесь, где я живу обычно замкнуто, не заводя так легко новых знакомств. Мы провели с господином Геймом немало приятных часов, и, насколько можно за такой короткий срок узнать человека, я полагаю, что он — славный, милый и порядочный человек.

Он обещал навестить тебя, и я буду рад, если он найдет правдивым образ, нарисованный эгоизмом отца.

Тебе, наверно, было бы приятно увидеть кое-какие достопримечательности во время предстоящих каникул, а господин Гейм в силу занимаемого им положения, вероятно, легко сможет тебе в этом помочь.

Когда ты улучишь момент написать мне, мне будет приятно получить от тебя краткий набросок того, что ты проделал в этом году в области юриспруденции. Судя по твоим наметкам, ты считаешь, что тебе незачем заниматься камералистикой. Не забрасывай только естественных наук, так как нельзя быть уверенным, что ты сможешь когда-нибудь наверстать упущенное, сожаление же приходит слишком поздно.

* — Фридриха Карла, прусского принца. Ред.

629

Быть может, в ближайшие годы наступит благоприятный момент для того, чтобы вступить на юридическое поприще, если ты решишь обосноваться в Бонне, так как там нет никого, кто поднимался бы над общим уровнем. Я знаю, что в отношении науки Берлин имеет свои преимущества и большую притягательную силу. Но, не говоря уже о том, что там возникнут более серьезные трудности, ты должен подумать и о родителях, радужные надежды которых серьезно пострадают, если ты будешь так далеко от них. Конечно, это не должно нарушать твои жизненные планы. Ведь родительская любовь — самое бескорыстное из всех чувств. Но если бы твои жизненные планы можно было гармонично сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами.

Мое пребывание здесь пока дало мало пользы. Но, несмотря на томительную скуку, мне придется продлить его, дабы удовлетворить желание твоей доброй матери, которая на этом настаивает.

Я долго лелеял мечту увидеть тебя на каникулах, но от этого придется отказаться. Мне стоит больших усилий расстаться с этой мечтой, но ничего не поделаешь. Противный кашель изводит меня во всех отношениях!

Да хранит тебя бог, милый Карл. Живи счастливо, не пренебрегай здоровьем. Я не могу не повторять это слишком часто: обогащая свой дух, щади свое здоровье.

Сердцем и душой твой отец

Маркс

ГЕНРИХ МАРКС — КАРЛУ МАРКСУ В БЕРЛИН

Трир, 16 сентября 1837 г. Милый Карл!

Твое последнее письмо, которое мы получили примерно дней восемь назад, позволяет рассчитывать, что вскоре последует его более пространное продолжение, и я охотно подождал бы, чтобы получить полное представление. Но тебе, наверно,

630

трудно так долго ждать ответа, тем более, что дело касается плана, от которого, быть может, зависят твои ближайшие шаги.

Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям. Какую именно научную карьеру ты изберешь, мне, в сущности, все равно. Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по-видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность, будь то в области права или философии, — скорее, как мне казалось, в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны: я познакомился с ними, когда в последнее время имел возможность часто встречаться в Эмсе с одним профессором из Бонна. С другой стороны, нельзя не признать, что человек, уверенный в себе, мог бы играть в Бонне крупную роль в качестве профессора права. К тому же из Берлина легче получить направление в Бонн, конечно, при некоторой протекции. Эту протекцию тебе должна была бы дать поэзия. Но даже, если тебе повезет, на это нужно несколько лет, а твое особое положение вынуждает тебя торопиться...

Подойдем к вопросу с другой стороны (а важно помнить, что при хорошем классическом образовании получение профессуры всегда может оставаться конечной целью). Способствует ли практическая деятельность столь быстрому продвижению? Как правило, — нет, и это слишком хорошо доказывается опытом. Протекция и здесь играет очень большую роль. Без нее ты не сможешь жаловаться, если спустя несколько лет после окончания учения, станешь ассесором не на жаловании и останешься ассесором в течение долгого времени. Но и при самых строгих нравственных устоях и взыскательности позволительно снискать себе протекцию собственными достоинствами. Такой покровитель, убежденный в высоких деловых качествах своего протеже, добросовестно опекает и продвигает его. Дары, которыми наделила тебя природа, весьма способствуют этому. Наилучшее применение дарований — это уже твое личное дело. Третьему лицу тем более трудно судить об этом, что в подобных случаях необходимо принимать во внимание индивидуальные особенности. Тебе необходимо, за что бы ты ни взялся, — рассматривать дело с этой точки зрения, взвесить все, так как тебе надо торопиться, — это чувствуешь ты сам, и это чувствую я.

631

В некотором отношении это, конечно, неприятно, но ведь и самая прекрасная картина имеет свои теневые стороны, и здесь важно уметь смиряться с неизбежным. Впрочем, это смирение зиждется на столь светлых качествах, настолько порождено собственной волей, — волей, которой руководят сердце и разум, — что его следует рассматривать скорее как наслаждение, а не как жертву.

Но вернусь к твоему вопросу: что тебе посоветовать? В связи с твоим планом театральной критики я должен прежде всего признаться, что я в этом деле не особенно компетентен. Драматургическая критика требует большой затраты времени и большой осмотрительности. Если иметь в виду искусство, то такая деятельность в наше время, быть может, принадлежит к числу достойнейших. С точки зрения славы, она может проложить путь к диплому ученого.

Как ее примут? Полагаю, что скорее враждебно, чем доброжелательно. Насколько я знаю, путь превосходного ученого Лессинга не очень-то был усыпан розами. Он жил и умер бедным библиотекарем.

Даст ли тебе эта деятельность материальные преимущества? Этот вопрос связан с предыдущим, и я не в состоянии дать категорического ответа. Я по-прежнему считаю, что отдельные превосходные работы, хорошая поэма, талантливая трагедия или комедия лучше послужат твоей цели. — Но ты сам прокладываешь свой путь и хочешь следовать по нему и дальше. Я могу только молить небо, чтобы ты каким-нибудь образом как можно скорее достиг поставленной цели.

Хочу сказать тебе еще только одно. Если ты после трех лет учения ничего больше не требуешь из дому и из-за этого принужден заняться чем-то таким, что тебе может пойти во вред, то лучше не искушай судьбу. Каких бы жертв мне это ни стоило, я скорее предпочту пойти на них, чем повредить твоей карьере. Если же ты сумеешь сделать это разумно и без ущерба для твоей карьеры, то, конечно, это будет для меня большим облегчением. Ведь со времени разделения суда и в связи с растущей активностью молодых людей мои доходы сократились пропорционально увеличению расходов. Но, как я уже сказал, это соображение не должно служить помехой.

Коль скоро ты возвращаешься на путь практической дея¬тельности, то почему ты ничего не говоришь о камералистике? Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что поэзия и литература скорее найдут себе покровителей в административной сфере, чем среди юристов, и поющий регирунгсрат представляется мне более естественным, нежели поющий судья. Да и,

632

по сути дела, разве камералистика не есть именно то, что тебе необходимо как настоящему юристу, наряду с естественными науками? Последними ни в коем случае не пренебрегай, это было бы непростительно.

Ты сам в состоянии извлечь урок из своего положения, и как раз та сторона существования, на которую ты в нормальных условиях еще долго не обращал бы внимания, становится для тебя буквально вопросом жизни. Поэтому тебе придется поразмыслить, проверить себя и начать действовать. Я нисколько не боюсь, что эти, хотя и неприятные, соображения толкнут тебя к низким, раболепным поступкам. Несмотря на мою седую голову, несколько удрученное состояние духа и заботы, я продолжал бы бороться и презирать низости. Тебе же, богато одаренному от природы, с твоими непочатыми силами это должно казаться невозможным. Но гордой юности в расцвете сил может показаться унижением то, что настойчиво диктуется разумом и долгом по отношению к самому себе, особенно же по отношению к лицам, заботу о благе которых ты почитаешь своей обязанностью. Конечно, желать, чтобы человек в 19 лет был умудрен жизненным опытом, это значило бы требовать слишком много. Но тот, кто в 19 лет...

Твоего последнего письма я не показал Вестфаленам. Эти очень хорошие люди — люди особого склада. Все подвергается у них такому многократному и непрестанному обсуждению, что лучше, насколько возможно, не давать им для этого повода. Так как твои занятия в этом году остаются прежними, то незачем давать им пищу для новых фантазий.

Женни еще нет здесь, но она скоро приедет. То, что она тебе не пишет, это ребячество и упрямство, иначе и не назовешь. Что она любит тебя самоотверженной любовью, это вне всяких сомнений, и она была близка к тому, чтобы засвидетельство¬вать это своей смертью.

Ей пришла в голову мысль, что писать не нужно, или какая-то другая смутная мысль, — ведь в ней есть что-то гениальное. Но какое это все имеет отношение к делу? Ты можешь быть уверен, — я в этом убежден (а ты знаешь, что я не легковерен), что даже князь не в состоянии отнять ее у тебя. Она привязана к тебе всей душой и, — ты не должен забывать об этом, — в ее годы она приносит тебе жертву, на которую обыкновенные девушки, конечно, не были бы способны. Если ей пришла в голову мысль, что она не хочет или не может писать тебе, то, ради бога, не придавай этому значения. Ведь это, по сути дела, только внешний знак, без которого можно обойтись, если ты уверен в главном. Я поговорю с ней об

 633

этом, когда представится случай, хотя я делаю это очень неохотно.

Целый год я радовался тому, что увижу тебя. Так и живешь вечными иллюзиями. Единственное, что никогда не обманывает, — это доброе сердце, движения души, любовь, и тут я могу считать себя богатым, ибо я владею любовью несравненной жены и хороших детей.

Не заставляй нас больше так долго ждать писем. Твоя добрая мать нуждается в подбадривании, а твои письма оказывают чудесное действие на ее настроение. Она в это лето так много страдала, что только существо, которое забывает о себе ради своих близких, может все это вынести и все же остаться самим собой. Да избавит нас бог от этой долгой борьбы. Пиши иногда несколько строк для Эдуарда *, но делай это так, будто он опять совсем здоров.

Если ты, не унижая себя, можешь сблизиться с господином Йенигеном, мне это будет приятно, я очень этого хочу. Тебе было бы очень полезно видеться с господином Эссером, — насколько мне известно, он в дружеских отношениях с Мёйрином.

Далее, прошу тебя зайти к господину тайному советнику юстиции Рейнхарду и от моего имени попросить его, чтобы мое дело 1вз сдвинулось с мертвой точки. Выиграю я его или проиграю, — у меня без того хватает забот, и я хотел бы по меньшей мере выбросить из головы хоть эту заботу.

Ну, мой хороший, милый Карл, — по-моему, я написал достаточно. Я редко делю вещи на порции и думаю, что подогретые порции не чета свежим. Будь здоров, не забывай, что твой отец стар, а у тебя в жилах течет молодая кровь. И если тебе посчастливится уберечь ее от бурных и опустошительных страстей, то все же освежай ее юношеской бодростью, мужественной радостью и подобающими молодости развлечениями, которые согласуются с велениями сердца и разума.

Сердечно и от всей души обнимаю тебя.

Твой преданный отец

[ПРИПИСКА МАТЕРИ]

Милый, дорогой Карл!

Мое самое заветное желание, чтобы доброе небо сохранило тебя здоровым. Ты ведешь скромную жизнь, но ты должен быть таким же в своих желаниях и надеждах.

Так как самого существенного ты уже достиг, то можешь теперь действовать более спокойно и осмотрительно. Госпожа

* — Эдуарда Маркса. Ред.

634

фон Вестфален разговаривала сегодня с детьми. [Женни должна] не сегодня — завтра приехать. Она пишет, что рвется обратно в Трир и жаждет узнать о тебе. Я полагаю, что молчание по отношению к тебе вызвано девичьей стыдливостью, которую я часто замечала у нее и которая, конечно, не является недостатком, а, наоборот, только усиливает ее обаяние и остальные хорошие качества.

Эдгар *, вероятно, поедет продолжать свое образование в Гейдельберг.

Ты можешь быть уверен, что мы принимаем очень близко к сердцу твое благополучие и успех во всем, что ты предпринимаешь. Пусть всевышний, всеблагой господь укажет тебе верный путь, наиболее полезный тебе. Об этом мы будем молить его. Сохраняй бодрость и преодолевай трудности. Терпение и труд все перетрут. Я мысленно сердечно целую тебя. Закажи для себя на осень шерстяной жилет. Он убережет тебя от простуды. Напиши поскорее, милый Карл.

Твоя вечно любящая мать

Генриетта Маркс

Напиши также несколько строк Герману **. Вложи записку в письмо к нам. Он делает большие успехи, и им очень довольны.

* — Эдгар фон Вестфален. Ред. 

** — Герману Марксу. Ред. 

(Маркс, Энгельс. Сочинения, 2-е изд., том 40)

***************

Без всякой задней мысли выкладываю. Гениальные люди частенько рождаются у умных, добрых и любящих родителей. К чему бы это?