Терновый венец Поэта. Ярослав Смеляков

  История не терпит суесловья,
  Трудна её народная стезя.
  Её страницы, залитые кровью,
  Нельзя любить безумною любовью
  И не любить без памяти нельзя.

  Написал эти выстраданные строки, оплаченные собственным потом и кровью, крупный советский поэт, чьи произведения, даже по мнению самых строгих критиков, по праву вошли в сокровищницу мировой поэзии. Но найти их можно зачастую в антологиях, а сейчас – в Интернете. Ни в школах, ни на филфаках вузов стихи Ярослава Смелякова долго не изучали. Наоборот, часто вообще молчали, что такой поэт существовал. Лишь на страницах журналов или газет в отдельные годы любители поэзии могли найти редкие публикации. Дело было в том, что признанный еще в 30-е годы поэт трижды попадал в круги лагерного ада, а это уже клеймо на всю жизнь.  Удивительно, что после всего этого Ярослав Смеляков сохранял убежденную преданность идеям социализма и, освободившись, снова пел гимны «домнам» и «камню», «стройкам» и «шахтам».

  Сын рабочего, детство он провёл в деревне – вроде бы пролетарий от сохи и станка. В 1931 году в Москве окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу (предшественницу ПТУ). Занимался в литературных кружках при газете «Комсомольская правда» и журнале «Огонёк». Был замечен Светловым и Багрицким. После смены нескольких рабочих профессий был направлен в типографию, где, счастливый от признания мэтров, сам набирал свою первую книгу стихов. В 1934 году стал членом Союза писателей СССР.

  К тому времени уже было написано стихотворение "Любка"

Посредине лета
высыхают губы.
Отойдём в сторонку,
сядем на диван.
Вспомним, погорюем,
сядем, моя Люба,
Сядем посмеёмся,
Любка Фейгельман!
Гражданин Вертинский
вертится. Спокойно
девочки танцуют
английский фокстрот.
Я не понимаю,
что это такое,
как это такое
за сердце берёт?
Я хочу смеяться
над его искусством,
я могу заплакать
над его тоской.
Ты мне не расскажешь,
отчего нам грустно,
почему нам, Любка,
весело с тобой?
Только мне обидно
за своих поэтов.
Я своих поэтов
знаю наизусть.
Как же это вышло,
что июньским летом
слушают ребята
импортную грусть?

  Песню на эти слова в 30-е годы распевала вся Москва. Вы можете прочувствовать атмосферу тех лет, прослушав её в исполнении Аркадия Северного:

  Гром грянул летом 1934 года, после публикации в «Правде», «Известиях» и «Литгазете» крайне злой статьи М.Горького «Литературные забавы». Великий пролетарский писатель утверждал: «На характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё более и более отражаются личные качества Павла Васильева. Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически (это не ново знающим творчество Павла Васильева) это враг».

  С Павлом Васильевым Смеляков познакомился в начале 30-х в ... милицейском участке, после выяснения отношений с поэтом С.Васильевым. Всю ночь три поэта провели в клетке, читая стихи - а Смеляков пел и свои песни.

  Ровно через полгода Смеляков оказался на нарах. Он был арестован 22 декабря вместе с Леонидом Лавровым и Исааком Белым. При обыске чекисты обнаружили у поэта экземпляр книги Гитлера «Майн кампф», которая была издана очень ограниченным тиражом и которую выдавали в Кремле для недолгого ознакомления лишь особо проверенным людям по списку, утверждённому в ЦК ВКП(б). Помимо хранения запрещённой книги, Смелякову инкриминировали также антисоветские разговоры и антиобщественное поведение. 

  Причём во время следствия особо и не отпирался от этих обвинений. Он говорил: «Статью Горького, направленную и против меня, и последующее потом вскрытие моих ошибок общественностью, выговор от московского комитета ВЛКСМ я воспринял как личную обиду и озлобился. В Союзе писателей и люди, руководящие литературой, – люди бесталанные, подхалимствующие, загоняющие всё в схему, губящие истинных писателей и не дающие расцвета творчеству. Горький не любит советской поэзии, его творчество выдохлось, он является пугалом для талантов, – это мои слова. Я также говорил, что… человек не может подгонять своё творчество всегда под радость, человек имеет право отражать в своём творчестве не только схему, навязанную ему, но имеет право на творчество слёз, а нас заставляют писать о машинах, газгольдерах, когда хочется писать о слезах…».

  О своих друзьях Павле Васильеве и Борисе Корнилове(оба погибли) Ярослав напишет позже стихотворение "Три витязя".

Мы шли втроём с рогатиной на слово
и вместе слезли с тройки удалой -
три мальчика,
три козыря бубновых,
три витязя бильярдной и пивной.
Был первый точно беркут на рассвете,
летящий за трепещущей лисой.
Второй был неожиданным,
а третий - угрюмый, бледнолицый и худой.
Я был тогда сутулым и угрюмым,
хоть мне в игре
пока ещё - везло,
уже тогда предчувствия и думы
избороздили юное чело.
А был вторым поэт Борис Корнилов, -
я и в стихах и в прозе написал,
что он тогда у общего кормила,
недвижно скособочившись, стоял.
А первым был поэт Васильев Пашка,
златоволосый хищник ножевой -
не маргариткой
вышита рубашка,
а крестиком - почти за упокой.
Мы вместе жили, словно бы артельно.
но вроде бы, пожалуй что,
не так -
стихи писали разно и отдельно,
а гонорар несли в один кабак.
По младости или с похмелья -
сдуру,
блюдя всё время заповедный срок,
в российскую свою литературу
мы принесли достаточный оброк.
У входа в зал,
на выходе из зала,
метельной ночью, утренней весной,
над нами тень Багрицкого витала
и шелестел Есенин за спиной.
…Второй наш друг,
ещё не ставши старым,
морозной ночью арестован был
и на дощатых занарымских нарах
смежил глаза и в бозе опочил.
На ранней зорьке пулею туземной
расстрелян был казачества певец,
и покатился вдоль стены тюремной
его златой надтреснутый венец.
А я вернулся в зимнюю столицу
и стал теперь в президиумы вхож.
Такой же злой, такой же остролицый,
но спрятавший
для обороны - нож.
Вот так втроём мы отслужили слову
и искупили хоть бы часть греха -
три мальчика,
три козыря бубновых,
три витязя российского стиха.

  Выйдя в 1937 году на свободу(Васе Ерёмину на заметку: в том году не только сажали), Смеляков попытался вернуться к прежнему образу жизни. Правда, в поэзии у него появился другой кумир. В какой-то момент он явно стал подражать Маяковскому. Но потом, похоже, опомнился и продолжил поиск собственной интонации. Судя по всему, в 1939 году у Смелякова вспыхнул роман с Маргаритой Алигер. Они вместе взялись писать пьесу и повесть. Но их романтические отношения оказались недолговечными. Возможно, что одно из лучших своих стихотворений «Хорошая девочка Лида» поэт написал тогда под влиянием своих чувств именно к Алигер.

Вдоль маленьких домиков белых
акация душно цветёт.
Хорошая девочка Лида
на улице Южной живёт.
Её золотые косицы
затянуты, будто жгуты.
По платью, по синему ситцу,
как в поле, мелькают цветы.
И вовсе, представьте, неплохо,
что рыжий пройдоха апрель
бесшумной пыльцою веснушек
засыпал ей утром постель.
Не зря с одобреньем весёлым
соседи глядят из окна,
когда на занятия в школу
с портфелем проходит она.
В оконном стекле отражаясь,
по миру идёт не спеша
хорошая девочка Лида.
Да чем же она хороша?
Спросите об этом мальчишку,
что в доме напротив живёт.
Он с именем этим ложится
и с именем этим встаёт.
Недаром на каменных плитах,
где милый ботинок ступал,
«Хорошая девочка Лида», -
в отчаянье он написал.
Не может людей не растрогать
мальчишки упрямого пыл.
Так Пушкин влюблялся, должно быть,
так Гейне, наверно, любил.
Он вырастет, станет известным,
покинет пенаты свои.
Окажется улица тесной
для этой огромной любви.
Преграды влюблённому нету:
смущенье и робость - враньё!
На всех перекрёстках планеты
напишет он имя её.
На полюсе Южном - огнями,
пшеницей - в кубанских степях,
на русских полянах - цветами
и пеной морской - на морях.
Он в небо залезет ночное,
все пальцы себе обожжёт,
но вскоре над тихой Землёю
созвездие Лиды взойдёт.
Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова. 

  Надо быть сейсмически чутким ко времени, чтобы в те предвоенные месяцы написать именно такие стихи! Ведь главным чувством на войне была, как это ни покажется на первый взгляд парадоксальным, великая и всепобеждающая любовь — к Родине, к девушке, к трем березкам у материнского крыльца и ко всем добрым людям на земле. За это люди отдавали жизнь — если уж так вышло, что не ради себя, так ради того грядущего мальчика, который «в отчаяньи» напишет на каменных плитах: «Хорошая девочка Лида».

  Спасибо Леониду Гайдаю ("Операция Ы") и Эльдару Рязанову ("Берегись автомобиля") за то, что в их фильмах прозвучали и стали любимыми у многих наших современников эти стихи. И благодарность композитору Кириллу Молчанову за песню, блистательно исполненную Геленой Великановой:

  В 1939 году новый виток биографии: как многие молодые мужчины той поры, Ярослав (в газете женщины — коллеги за молодость нежно называли его Ярочкой) был призван на финскую войну и прошел её всю – от первого выстрела до конца, потеряв здоровье. После, на больничной койке, написал свой знаменитое стихотворение "Если я заболею..."

Если я заболею,
к врачам обращаться не стану.
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.
Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь - почувствуешь:
вечно живём.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путём. 

  В наше время эти стихи Юрий Визбор переложил на музыку и мастерски исполнил:

  С июня по ноябрь 1941 Смеляков снова воевал рядовым на Северном и Карельском фронтах. А дальше – как у тех, кому повезло остаться в живых, но потерять свободу. Смеляков попал в окружение, затем — в плен и потом до 1944 года был в финском концлагере. В лагере он пробыл три года, испытав все тяготы подневольного труда на финской ферме, куда пленных препровождали конвоиры с овчарками. Обращались фашисты с узниками жестоко. Не один раз пришлось Смелякову терпеть сильные удары по лицу прикладом просто за пристальный взгляд на конвоира. Друзьям о нем не было ничего известно, ходили слухи о его гибели.

  Естественно, после прихода советских войск поэта отправили в проверочный лагерь. Но в тот раз какой-то страшной крамолы против него не обнаружили. Проверка кончилась для него отправкой на тульские шахты. Вновь оказавшись, благодаря заступничеству Константина Симонова, на свободе, Смеляков растерялся. Он-то хотел писать прежде всего о любви и романтике. Ещё в 1946 году у него родились вот эти замечательные строки:

В буре электрического света
умирает юная Джульетта.
Праздничные ярусы и ложи
голосок Офелии тревожит.
В золотых и тёмно-синих блёстках
Золушка танцует на подмостках.
Наши сёстры в полутёмном зале,
мы о вас ещё не написали.
В блиндажах подземных, а не в сказке
Наши жёны примеряли каски.
Не в садах Перро, а на Урале
вы золою землю удобряли.
На носилках длинных под навесом
умирали русские принцессы.
Возле, в государственной печали,
тихо пулемётчики стояли.
Сняли вы бушлаты и шинели,
старенькие туфельки надели.
Мы ещё оденем вас шелками,
плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие,
милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья,
полные любви и удивленья.

  Но Смеляков понимал, что только «Милые красавицы России» его не спасут. От него ждали гражданскую лирику, но такую, какая бы могла усладить вождей. И он через силу выдавил из себя эту лирику. В 1948 году поэт издал небольшой сборник «Кремлёвские ели», сплошь состоявший из патриотических стихов. Ему казалось, что, воспевая революцию, будет легче отвести от себя новую беду. 

  На самом деле он очень трезво и взвешенно оценивал происшедшее с Россией в эпоху Революции. Достаточно прочитать стихотворение "Жидовка", что понять это:

Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена -
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти, -
Никому никаких снисхождений
Никогда у неё не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали её житиё.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались её.
            *     *     *
Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд -
И тебя самоё под конвоем
По советской земле повезут.

  Однако после выпуска сборника легче не стало. В третий раз Смелякова забрали в 1951 году. Поездки Ярослава Смелякова в Москву и встречи с друзьями в какой-то мере стали поводом для его нового ареста. На одну из встреч пришли двое знакомых хозяина квартиры, тоже якобы поэты, на деле – провокаторы. Они-то и написали донос «куда следует», о чем говорилось на кухне хозяина. Ярослав Васильевич, только-только освободившийся из-под надзора в Сталиногорске, был вновь арестован, осужден по печально известной 58 статье УК на 25 лет лагерей и отправлен в заполярную Инту, где работал в каменоломне — добывал для строек страны доломит.

  Позже он напишет об этом периоде своей жизни:

Нам время не даром даётся.
Мы трудно и гордо живём.
И слово трудом достаётся,
и слава добыта трудом.
Своей безусловною властью,
от имени сверстников всех,
я проклял дешёвое счастье
и лёгкий развеял успех.
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Меня - понимаете сами -
чернильным пером не убить,
двумя не прикончить штыками
и в три топора не свалить. 

  В 1955 году был амнистирован по состоянию здоровья.  Мемуарист написал о нем тогдашнем: «Он был в казенной шапке, в лагерном бушлате, полученном на интинской стороне, без пуговиц, но с чёрною печатью, поставленной чекистом на спине: «Ярослав Смеляков, 1953 г., лагерный номер Л-222». Не форсил. Просто больше нечего было надеть». 

  Несмотря на все испытания, поэт продолжал работать, никогда не жаловался на судьбу, был доброжелателен к начинающим поэтам, в том числе, к молодому Евгению Евтушенко. Удивительно: не озлобился на советскую власть - напротив, в отличие от многих, очень хорошо видел связность советского периода с тысячелетней историей России:

Мы заспешили сами, сами
не на экскурсии, а всласть
под нисходящими ветвями
к ручью заветному припасть.
Ну что ж! Имеет право каждый.
Обязан даже, может быть,
ту искупительную жажду
хоть запоздало утолить.
И мне торжественно невольно,
я сам растрогаться готов,
когда вдали на колокольне
раздастся звон колоколов.
Не как у зрителя и гостя
моя кружится голова,
когда увижу на берёсте
умолкших прадедов слова.
Но в этих радостях искомых
не упустить бы, на беду,
красноармейского шелома
пятиконечную звезду.
Не позабыть бы, с обольщеньем
в соборном роясь серебре,
второе русское крещенье
осадной ночью на Днепре.
…Не оглядишь с дозорной башни
международной широты,
той, что вошла активно в наши
национальные черты. 

  В 1964 году, в разгар "развенчания культа личности", Ярослав Смеляков пишет особенное стихотворение, посвящённое Вождю:

На главной площади страны,
невдалеке от Спасской башни,
под сенью каменной стены
лежит в могиле вождь вчерашний.
Над местом, где закопан он
без ритуалов и рыданий,
нет наклонившихся знамён
и нет скорбящих изваяний,
ни обелиска, ни креста,
ни караульного солдата -
лишь только голая плита
и две решающие даты,
да чья-то женская рука
с томящей нежностью и силой
два безымянные цветка
к его надгробью положила.

  Как это не похоже на позицию "чего изволите" его ученика Евгения Евтушенко, всячески обласканного властью! Написавшего верноподданнические стихи на смерть Сталина, а после печально известного доклада Хрущёва на 20 съезде принявшегося с энтузиазмом втаптывать великое имя в грязь.

  Главное в поэзии Ярослава Смелякова то, что судьбы людей, народа, истории, её рядовых и не рядовых героев касаются лично поэта. Нет, не «касаются», а стали его сущностью, мыслью, сердцебиением, стихами. Видимо, в этом и таится главный секрет притягательности его стихов. Потому что за строчками стоит все тот же «непременный гражданин» поэт Ярослав Смеляков.

  А что такое гражданственность? Мне кажется, что точнейшую логическую и поэтическую формулировку ей дал Маяковский: «Это было с бойцами или страной, или в сердце было в моем». Выкиньте «в сердце» — и не будет никакой гражданственности, будет всем опостылевшая риторика. То, что было и есть с бойцами, страной, историей, бытием, — стало личным делом поэта. 

  Чуть ли не до дня своей смерти Ярослав Васильевич продолжал писать стихи. Умер он внезапно, во сне — так и увидели его утром с ладонью под щекой...