Михаил Светлов: "Плачу серебряною строчкой, но с ободочком золотым"

   Он уже был бы великим и остался в истории литературы и в памяти людей, если бы не написал ничего, кроме двух своих стихотворений - "Гренады" и "Песни о Каховке".

  Каховка, Каховка — родная винтовка —
  Горячая пуля, лети!
  Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
  Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…

Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Её голубые глаза…

Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…

Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, по наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!

  (Эти стихи уже сами просятся в песню - и она появилась!)

  Его именем называли пароходы, шахты, улицы и библиотеки.

  Строки из его стихотворений становились цитатами, а песни, положенные на музыку профессиональными композиторами, считались народными.

  Его сочинения знал наизусть Маяковский, в своём далеке их высоко оценила Цветаева, их любила Ахматова.

  В ранние годы творчества критики называли его советским Гейне (и ругали!), а в зрелости - русским Экзюпери (и тоже ругали!).

  Его "прорабатывали", о нем спорили, предрекая скорую творческую гибель за "отрыв от масс"...

  А он был любимцем молодежи, кумиром, "звездой", при упоминании его имени вставали залы. Он словно слился с эпохой, став периодом жизни целого поколения, боготворившего его.

  После его смерти писательница Вера Инбер сказала: "Он был единственным в своем роде, и место Светлова в нашей поэзии останется не занятым никем."

  Но место Светлова осталось не занятым не только в поэзии, но и в душах миллионов людей, жизнь которых озарялась его стихами.

  Они шли параллельно - Михаил Светлов и бойцы Гражданской, Светлов и первые комсомольцы, Светлов и испанские интернационалисты, Светлов и солдаты Великой Отечественной. Сколько поколений выросло на стихах Светлова - три, четыре?

  В "Заметках о моей жизни" Михаил Аркадьевич писал:

  "Мне, вспоминая, не стоит труда определить главную черту комсомольцев моего поколения. Эта главная черта - влюблённость. Влюблённость в бой, когда Родина в опасности, влюблённость в труд при созидании нового мира, влюблённость в девушку с мечтой сделать ее спутницей всей своей жизни, влюблённость в поэзию, в искусство, которое ты никогда не покинешь".

Ночь стоит у взорванного моста,
Конница запуталась во мгле...
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.

Теплая полтавская погода
Стынет на запекшихся губах,
Звезды девятнадцатого года
Потухают в молодых глазах.

Он еще вздохнёт, застонет еле,
Повернётся на бок и умрёт,
И к нему в простреленной шинели
Тихая пехота подойдёт...

  Сегодня Светлова молодёжь почти не знает: "так, слышали что-то". И, приходя в московскую юношескую библиотеку, носящую имя поэта, ребята спрашивают: а кто это - Светлов?

  Его имя не упоминается в последних литературных справочниках и энциклопедиях для детей и молодежи, его произведения не включены в учебные курсы школ и вузов. Не поют по радио его песен и не читают с эстрады стихов, а книги воспоминаний о Светлове стали библиографической редкостью.

  Он родился и вырос в Екатеринославе (Днепропетровске), в очень бедной семье. Настолько бедной, что, когда в газете были напечатаны первые стихи четырнадцатилетнего подростка, он на весь гонорар купил большую буханку белого хлеба. Вся семья смогла поесть его вволю, и это было настолько непривычно, что запомнилось навсегда...

  Впервые Светлов приехал в Москву в 1920 году (ему было 17 лет) в качестве делегата I Всероссийского совещания пролетарских писателей вместе с друзьями - Михаилом Голодным и Александром Ясным. Все трое придумали себе писательские псевдонимы в духе того времени, без сомнения, подражая М. Горькому и Д. Бедному!..

  Имя Михаила Светлова прозвучало на всю страну 29 августа 1926 года, когда в "Комсомольской правде" было напечатано его стихотворение "Гренада".

  Именно этот день стал поэтическим днем рождения Светлова. Позднее Михаил Аркадьевич признавался, что именно в "Гренаде" он открыл самого себя. Автор "Гренады" предстал перед своими читателями как певец бескорыстных героев, которые погибают не бесследно - они братаются со всем миром, с далекой Гренадой. Светловская романтика не боится смерти и, перешагнув через нее, мечтает "допеть до конца" начатую песню отцов.

  Вечер Маяковского в Политехническом. Стоят в проходах. Где-то здесь и Светлов. Маяковский - его кумир. Гремят овации - Маяковский читает уже несколько часов... Светлов очень устал стоять и тихо выходит.

  - Чего же ты ушел? - сокрушенно сказал Светлову сосед по общежитию.  - Маяковский читал наизусть твою "Гренаду".

  Владимир Владимирович не раз звонил Светлову - хвалил его стихи, подбадривал, давал литературные советы. А о "Гренаде" Маяковский сказал: "Мне стихотворение так понравилось, что я даже не заметил, какие там рифмы".

  Марина Цветаева, которая в 1926 году уже жила за границей, писала Борису Пастернаку: "Передай Светлову, что его "Гренада" - мой любимый - чуть не сказала: мой лучший стих - за все эти годы".

  Невероятный успех "Гренады" грозил Светлову, совсем еще молодому человеку, стать поэтом одного стихотворения. Ведь "Гренаду" знала вся страна.

  Её читали в агитпоездах и в общежитиях, на площадях и в казармах. Её даже пели на известные мелодии - таким музыкальным, таким "песенным" было это стихотворение.

  Имя Светлова становилось легендарным - молодёжь увидела в нём поэта, который жил с нею не только на одной волне, но и понимал её душевные устремления, чувство высокой гражданственности, жажду героизма. И говорил об этом просто, без барабанного боя, словно беседуя с другом.

  И вот 36-й год. Война в Испании. "Во мне что-то от прорицателя", - сокрушался Светлов. В "Гренаде" он словно предвидел испанскую трагедию.

  Его песню пели русские летчики под Гвадалахарой - её тут же подхватили бойцы-интернационалисты, приехавшие из других стран. "Гренаду" переводили на многие языки, и скоро её запела Европа.

  Свой публицистический фильм об Испании Константин Симонов назвал "Гренада, Гренада, Гренада моя".

  В гитлеровском лагере смерти Маутхаузене "Гренада" была гимном заключенных...

Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца,-
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю — Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…

Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!

Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…

  Человек-легенда, каким он был? Баек и историй вокруг Светлова ходило много. От трибуна и певца Ленинского комсомола до юмориста и балагура.

  А жизнь Светлова, вся его судьба словно состояла из парадоксов. Один из первых и одержимых комсомольцев, он был исключен из комсомола.

  Веря в высокие идеалы революции, он никогда не вступал в партию.

  Создавая романтический образ современника, воспевая мечту о летящей к счастью и справедливости молодой стране, он был гоним властями.

  Светлов добровольцем ушел на гражданскую, а его преследовали за симпатии к троцкистам.

  Он дошел до Берлина в 45-м, но был "невыездным" и никогда не видел той самой Гренады, которую прославил на весь мир.

  Всенародно известный Светлов не выглядел внушительным, важным и всегда старался быть в тени. Не любил помпезности, президиумов.

  Всё, что зарабатывал, раздавал людям, сам порой не имея ни копейки, и всю жизнь печатал на старенькой сбитой машинке.

  Постоянно находясь в гуще людей, среди молодежи, студентов, коллег, поклонников, он был очень одиноким человеком:

Сколько натерпелся я потерь,
Сколько намолчались мои губы.

  Поэт-романтик, он никогда не был наивным, близоруким, восторженно оптимистичным. Уходили годы, и романтика поэта столкнулась с реальностью. Она повзрослела, стала неотделимой от лукавой и грустной усмешки, лёгкой иронии, скрытого юмора. И всё же окрыляющее начало никогда не покидало Светлова. Он сказал однажды: "Человек жив, пока верит. Умирают не люди, а надежды".

  Черноволосый Светлов с неистово синими глазами, как говорила о нем О. Берггольц, постепенно превращался в задумчивого человека с печальными глазами. Он ещё верил в идеалы своей юности, видел прекрасную молодежь, писал для неё добрые и возвышенные стихи.

  Светлов прошел сквозь годы, когда так много было барабанного боя, величания, бравурных поэтических рапортов. Он отходил в сторону, за что был бит, и даже на съездах писателей присутствовал без права решающего голоса... Годами его не печатали, не упоминали критики.

  Семен Кирсанов и Ольга Берггольц встали на защиту Светлова, и в 1959 году он вернулся в литературу: его новый лирический сборник "Горизонт" был благосклонно принят. Но жить оставалось так мало...

  Михаил Аркадьевич мог пригласить в гости всех лифтёрш дома с семьями "на пирожки" или дворников - "на гусей".

  Когда он в последний раз лежал в больнице, гонорар, присылаемый из разных издательств, горкой лежал на тумбочке... У всех приходящих Светлов спрашивал: "Тебе нужны деньги? Возьми, отдавать не надо".

  А сыну, ухаживающему за ним, наказывал: "У здешней няни есть внук. Ему шесть лет. Возьми его, поезжай в "Детский мир" и купи ему всё новое: ботиночки, пальто, костюм. Старухе будет приятно".

  А сам он ходил зимой в осеннем пальто и лёгких ботинках, порой не имел гроша в кармане...

  Из "Гренады" пытались сделать песню многие профессиональные композиторы. Были варианты лучше, похуже, но народ знал одну - ту, которую сочинил в 1958 году Виктор Берковский, будущий знаменитый бард, а тогда - студент из Запорожья.

  Эта музыка как будто была всегда, как будто родилась вместе со стихами. Её узнали и запели в студенческой среде, а в 1965 году песня впервые прозвучала по радио. Но Михаила Аркадьевича уже не было в живых.

  Могила Михаила Аркадьевича находится на Новодевичьем кладбище. Участок 6.

  Положите цветы, когда будете там. А вернувшись домой, откройте томик Светлова наугад, и вы ощутите чистоту и волшебство его поэзии, которая к нам обязательно вернется. Впрочем, она уже возвращается:

Живого или мёртвого
Жди меня двадцать четвёртого,
Двадцать третьего, двадцать пятого -
Виноватого, невиноватого.

Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая...
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом,

Ведь приплыл я к тебе корабликом -
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний,

И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний...
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу мою.

            *      *      *

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл,-
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.

Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Ты с облака, сверху нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..

Я другом ей не был, я мужем ей не был,
Я только ходил по следам,-
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!

            *       *        *

Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытиё…
Поэзия — моя держава,
Я вечный подданный её.

Не только в строчках воспаленных
Я дань эпохе приношу,—
Пишу для будущих влюбленных
И для расставшихся пишу.

О, сколько мной уже забыто,
Пока я шел издалека!
Уже на юности прибита
Мемориальная доска.

Но все ж дела не так уж плохи,
Но я читателю знаком —
Шагал я долго по эпохе
И в обуви и босиком...

Ни от кого не обособясь,
Себя друзьями окружай.
Садись, мой миленький, в автобус
И с населеньем поезжай...

В полярных льдах, в кругу черешен,
И в мирной жизни, и в бою
Утешить тех, кто не утешен,
Зову Поэзию свою.

Не постепенно, не в рассрочку
Я современникам своим
Плачу серебряною строчкой,
Но с ободочком золотым…

             *      *      *