Михаил Матусовский: "Где все слова звучат в значенье первоначальном".

   "Пока живут на свете люди, встречающие ранние рассветы, собирающие в поле цветы, влюбляющиеся и назначающие друг другу свидания, склоняющиеся над колыбелью и отмечающие серебряные свадьбы, — будут на земле существовать и песни"

                                                                                Михаил Матусовский

  Иногда поневоле задумываешься над глупыми и бездарными текстами современных песен. Но отгадка проста: их пишут не поэты, а случайные люди, в лучшем случае ремесленники средней руки. А ведь всего полвека назад этим занимались большие Поэты - Фатьянов и Долматовский, Рождественский и Евтушенко, Исаковский и Ошанин. И, конечно же, Михаил Матусовский, у которого сегодня день рождения.

  Вспомните: "Белой акации гроздья душистые", "С чего начинается Родина", "Махнём не глядя", "На безымянной высоте", «Берёзовый сок»(все на музыку В.Баснера), "Баллада о солдате", "Школьный вальс", "Романс Лапина"("Что так сердце растревожено"), "Подмосковные вечера", "Московские окна", "Чёрное море моё", "Старый клён" и многие другие.

  Михаил Львович Матусовский родился 23 июля 1915 года в Луганске, там же прошли его детство и юность. Первая песня «Вернулся я на родину», созданная совместно с композитором Марком Фрадкиным, прозвучала сразу же после окончания войны, о которой Михаил Львович знал не понаслышке, поскольку служил военным корреспондентом в газетах Западного, Северо-Западного, Второго Белорусского фронтов. Не на передовой, но и не в тылу. 

   Случалось, что военные корреспонденты и в атаки ходили вместе со всеми, ну а уж что такое война - знали не по рассказам других, а видели это своими глазами. Да и награды тогда так просто не раздавали. Особенно ордена. А свой первый орден Красной Звезды Михаил Матусовский получил ещё в апреле 1942 года. И было ему на тот момент всего то 26 лет. 

  Михаил Матусовский – прежде всего поэт. Стихи его завораживают особой пластичностью языка, тонкой мелодичностью. Не удивительно, что он стал поэтом-песенником, ведь мелодичные строки сами по себе – музыка, ну, а в сочетании с музыкой – звучат в наших сердцах с двойной силой. И поскольку песенное наследие Матусовского читателям более-менее известно, хотелось бы познакомить вас именно со стихами.

  Какая музыка прозвучит при этом в вашей душе - это решайте сами.

                                         *       *       *

В сырых землянках, в сумраке траншей –
Нигде я не встречал плохих людей.
Боец, с которым не был я знаком,
Со мной делился крепким табаком.

Письмо твоё, рискуя головой,
Мне нёс связист из почты полевой.
Крутя баранку из последних сил,
Шофёр меня до штаба довозил.

Как ангел, но без крыльев за спиной,
Военный врач склонялся надо мной…
Казалось, здесь Россия собрала
Всё лучшее, что только лишь могла.

  1975

Не знаю, может, правда, может, нет,
Но ходит слух: в Париже много лет,
Иль под Парижем в маленьком местечке,
Хранится тот, не сделавший осечки,
Пристрелянный дуэльный пистолет,
Которым он убит на Чёрной речке.

Пусть это лишь легенда наших дней,
Пусть многое недостоверно в ней,
Пусть срок ещё и нынче не настал
Для выясненья правды или сказки,
Но ясно вижу я его металл,
Чуть потускневший от машинной смазки.

И хоть с его системой не знаком,
Я чувствую отчётливо до дрожи,
Как от прицела тянет холодком,
Как возлежит он с поднятым курком
На бархатном, на пропылённом ложе.

Быть может, устарел пружинный взвод
И за него не даст никто полушку, –
Но, притаившись, он приказа ждёт,
Чтоб вновь кого-то вывести в расход,
Чтоб снова чьё-то сердце взять на мушку.

Ведь наша боль по-прежнему остра,
Зажить рубцы раненья не успели.
Что делать, если только лишь вчера
Для нас убит был Пушкин на дуэли?!

Ещё вчера брели мы по тропе,
Глядели вслед его умчавшей тройке,
Ещё вчера теснились мы в толпе,
Собравшейся на набережной Мойки.

И на земле для нас покоя нет,
И в жизни нет другого интереса –
Пока убийцы затерялся след.
И трудно дышит раненый поэт,
Пока ещё не выбит пистолет
Из безупречно белых рук Дантеса.

  1969

Не знаю, то ли я и вправду стар,
А может быть, пошаливают нервы, –
Всё чаще стал мне сниться санитар,
Убитый в Духовщине, в сорок первом.

Пусть от меня всё дальше этот год,
Пусть многое в душе перегорело,
Но снова вижу я, как он ползёт,
Чтоб вынести меня из-под обстрела.

Всё это происходит как во сне:
На глине оставляя отпечатки,
Он неуклонно движется ко мне,
Шурша брезентом мокрой плащ-палатки.

Я вижу, словно в стереотрубу,
Особенно отчётливо и зорко
Багровый шрам на закопчённом лбу
И тёмную от пота гимнастёрку.

Вот он уже почти на полпути.
В налипшей глине сапоги как гири.
Осталось метров семь ему ползти,
Нет - шесть, нет - пять,
нет - только лишь четыре…

Но страшный взрыв всю землю вдруг потряс.
Недолгий век был парнем этим прожит.
И тот рубеж, что разделяет нас,
Он никогда переползти не сможет.

Столбы огня встают со всех сторон.
Под вечер небо багровеет с краю.
Как звать его, откуда родом он –
Об этом ничего я не узнаю.

Я не узнаю, где солдатский дом,
Что думал он, ползя навстречу смерти,
И кто получит весточку о нём
В казённом проштампованном конверте.

Давно разрывы не терзают слух,
Давно развеян едкий запах гари,
Но всё напоминает мне вокруг
О том, меня спасавшем, санитаре.

Оставшись сам с собой наедине,
Я часто вижу взгляд его под каской.
И он опять, за пядью пядь, ко мне
Ползёт, ползёт, ползёт по глине вязкой.

И кажется, как будто наяву,
На жизнь мою он смотрит без улыбки,
И проверяет, так ли я живу,
И отмечает всё мои ошибки…

Солдатской дружбы неостывший жар
В своей душе я берегу поныне,
Как завещал мне это санитар,
Убитый в сорок первом в Духовщине.

  1956

Сверчки в тени чертополоха
Ведут беседу.
Когда мне станет очень плохо –
В Донбасс уеду.

Туда, где ястребы степные
Спят на кургане,
Где чуть дрожат огни ночные
В моей Лугани.

Где поезда в смятенье сами,
Летя сквозь полночь,
Пронзительными голосами
Зовут на помощь.

Где в темноте стоит свеченье,
Как в небе дальнем.
Где все слова звучат в значенье
Первоначальном.

Где пролегла степей безмерность,
Холмами горбясь.
Где верность, это значит – Верность,
А подлость – Подлость.

Где я собрал на косогоре
Букет полыни,
И на губах осталась горечь
Ещё поныне.

Сверчки в тени чертополоха
Ведут беседу.
Когда мне станет очень плохо –
В Донбасс уеду.

Там под земной слышны корою
Глухие сдвиги.
Так возвращаются порою
К прочтённой книге.

Так всех ушедших видят лица
Во сне глубоком.
Так речка хочет возвратиться
К своим истокам.

  1974