21. Все-таки старушка.
Утро началось с сюрпризов. Одинокому холостяку (с ухода Светланы прошел уже месяц, с ней мы встречались год, а до этого, если не считать мимолетных увлечений, из семьи были только бабушка и дедушка, последние годы жившие в основном на даче) с укоренившимися привычками сложно, когда в доме много гостей. Я проснулся позже Светки. Высунул нос в коридор – слава Богу, куртка и сапожки на месте, в ванной кто-то плещется, скорее всего, она… так и есть, она – дверь в бабулину комнату отворилась, и из нее выплыла наша гостья. В давешнем бабулином халате. Волосы уложены в густую косу, коса – в бублик на очаровательной головке.
Краткое содержание 19 и 20 глав. Саня и Света... помирились. И, когда Саня думал, что Света крепко спит, он сделал ей предложение в своем стиле - разнылся, что он недостоин ее, Светы, а то бы давно... на что якобы спавшая Светлана ответила, что она сама решит, как ей быть - жить с ним в нищете или без него, но в тоске. А Оля... у нашей пары возникло предположение, что у нее - шизофрения, что ее саму некие злые силы используют втемную.
- Доброе утро! – пробурчал я, отчаянно краснея и вспоминая, что она могла ночью услышать, если не спала… нет, она, конечно, спала… - я направил стопы в сторону кухни.
- Доброе утро! – торжественно произнесла Ольга и направилась вслед за мной. – Александр, у меня к тебе разговор!
Я остановился, вспомнив ночные предположения Светы о шизофрении. Надо быть предельно любезным.
- Я тебя слушаю! – также торжественно ответил я, с тоской посмотрев в сторону ванной. Там продолжали плескаться.
- Вы помирились со Светланой?
- Вроде бы да… с чего ты взяла?
Тут пришла ее очередь краснеть:
- Ну… она же осталась у тебя…
- Ну, и? – я был готов забыть о том, что душевнобольных нельзя нервировать.
- Саша, ты сделал ей предложение?
- Сделал что? Ах, Боже мой, предложение… Оленька, а почему тебя это волнует?
- Саша, прости меня, что я вмешиваюсь, но я за ночь многое прочитала в вашей библиотеке, посмотрела этот… итренет… мне Света показала, как… и сделала вывод, что вы неверно понимаете смысл жизни. И что ты не знаешь, возможно, что семья – это союз, который должен быть благословен!
Светка! Включила ей Интернет! Да, у деда там полный комплект… зачем?
- Ин-тер-нет. Так правильно.
- Да, прости, пожалуйста. Так…
- Сделал. Наверное, - неожиданно для себя признался я. Если ей это так важно… Она обрадовалась.
- Ой, как славно! А она что ответила?
- Ах, да ничего особенного… Оленька, мне срочно надо туда! – и я указал в дверь ватер-клозета. Оля пожала плечиками. И тут из ванной вышла Света. Я даже не расслышал, когда вода перестала литься, так меня смущали.
- Доброе утро, Света! – официально произнес я. И обомлел: Светка была в таком же точно бабкином халате, что и Ольга! У нее их два, что ли? – Свет, вы это случайно или…
Она улыбнулась:
- Привет! «Или». Оленька, ты меня сватаешь?
- Так он не говорит ничего… Света, Саша, извините меня… - наша гостья потупилась, но уходить к себе явно не собиралась. Настырное дитя.
- Оля, мы с Сашей все обсудим, когда решим, как тебе помочь. Вот когда эта история благополучно закончится, тогда я все расскажу тебе! Сашенька, Олю надо одеть, ты позволишь в бабулином реквизите порыться?
Я только кивнул. Понятно, завтрак за мной…Пока жарю яичницу… м-м-м… с беконом, помидорами и гренками, расскажу про бабулин «реквизит».
Бабушка моя – дитя тяжелого советского наследия, когда или ничего не было, или надо было «доставать». Поэтому она ничего ценного не выкидывает. Разве что вещь совсем уже никуда не годится, она отправляется на дачу, а с дачи на помойку.
Промежуточная станция между Москвой и помойкой – наша дача. Некоторые вещи, из которых она бесповоротно «выросла» или никогда уже не «дорастет», бабушка пыталась сдать в храм. После того, как наше семейство заполнило своими пакетами всю небольшую храмовую раздевалку, служащие повесили объявление «Вещи временно не принимаются», висит по сию пору.
Дед пытался выкидывать на дворовую помойку втихую, бабушка вспоминала, что «вот тут же, вот здесь был мамин шелковый платочек, ой, а где же он, а где же…» - и разражался скандал. Потому что выяснялось, что «ирод выбросил».
Так что теперь в их комнате в наличии два платяных шкафа, необъятный комод и гора старинных и не очень чемоданов, скромно стоит в уголке, ростом выше меня. Бабулю можно понять – пенсия настолько мизерная, что особо не разгуляешься. Вот это Светка называет реквизит, ей официально дозволено в нем копаться.
Оленьке нашлись и джинсы, и «скандинавский» свитер, и меховая шляпка а-ля «Надежда Константиновна», и даже длинная шуба из козлика. А вот из обуви… Света с трудом отыскала мои подростковые зимние «дутики». У бабушки нога большая, подошли только они, чудом уцелевшие – мою одежду бабуля «передавала» двоюродным племянникам.
Выползли, наконец, на улицу. Зима в Москве – что-то с чем-то. В прошлом году снег выпадал «по большим праздникам». Почти вся зима – как весна. Дороги без сугробов, крыши без сосулек, катки без льда. Зато в этом году намело! Дворники расчищают проулки, закидывая припаркованные на зиму автомобили.
У нас еще ничего. Светке удалось припарковаться во дворе и даже выехать без особых проблем. Всего лишь долго вызванивали заперший ее «Фольксваген», ругались. Это из нашего подъезда дядька ее запер. Видит – номера не «родные», не нашего дома, ну и решил поучить. Выскочил, лишь когда я взял трубку и вежливо объяснил, чья это машина. Моя. И я очень тороплюсь. Бегом!
Олечка с интересом разглядывала наш в прошлом роскошный двор в окружении огромных П-образных «сталинских» муравейников. Дом, если совсем точно, строился после смерти Иосифа Виссарионовича, но проектировался при нем. Без «сталинских излишеств», но огромные комнаты, высокие потолки, толстые стены. Хороший дом. В центре бывшего села Всехсвятское.
- Это село Всех Святых такое? – изумлялась Оля. - А, вот храм… маленький какой.
- Храм Всех Святых, - показал я на небольшую уютную церковь напротив, через многополосный Ленинградский проспект. – Во времена безбожия не закрывалась, кстати. А о дворце грузинского царя у нас только легенды остались, как и о кладе, который зарыл где-то здесь Тушинский вор.
- Ой, а что за вор и что за клад?
- Через центр поедем, - сообщила Света, проведя беседу с навигатором. – Показывай достопримечательности.
- Хорошо! Только ты помедленнее…
Мог бы и не говорить. «Помедленнее» - это пешком в московских пробках после выпавшего снега. Светка только и произнесла:
- О!!!! – и развернулась у трамвайного круга, ругая «идиотов из МАДИ, которые спроектировали эту развязку, и не удивительно, потому что в МАДИ берут только идиотов, их и выпускают». Выпускнице МГТУ это мнение дозволяется.
Я включил на телефоне «карты», подглядывать, я не такой хороший экскурсовод, как думает Светлана. Но многое знаю. Особенно часто звучало «здесь был институт», «здесь было конструкторское бюро», «здесь был аэродром», «там учился дедушка», «тут были приюты для инвалидов войны», «а это цыганский театр, раньше шикарный ресторан «Яръ», потом «Советский», теперь снова «Яръ», «а вот тут знаменитый часовой завод был» и так далее. История у Ленинградки достойная.
Олечка глазела по сторонам, кивала, и, насмотревшись на новые «элитные» многоэтажные застройки, спросила:
- Саша, а вот эти огромные дома – это что, какие-то государственные учреждения?
- Почему?
- Ну, ты же говоришь – «был институт», «была фабрика»…
- Нет, это жилые дома.
- Ой! Так много людей живет в Москве?
- Да, так повсюду.
- И еще стройка идет, я смотрю?
- Да… сносят и застраивают.
- Ой, какие высокие строения! А как же вы все здесь уместитесь? И так, посмотри, не поймешь – то ли едем, то ли пешком идем… На лошадях быстрее!
- Такова жизнь… А у вас как дороги в столице устроены? – поинтересовалась Света, объезжая очередной снегоуборщик, грузящий гору снега в грузовик.
Обычно они это делают по ночам, чтобы не мешать движению, но в этот раз Гидрометцентр подвел. Снега много выпало, его весь пригребали к обочине, пока не накопились огромные сугробы ростом в два моих. А наш Мерлин недели три врал про аномальное потепление и таяние снегов конкретно в Московском регионе. Ну и зачем сугробы убирать, если они вот-вот растают сами? Логично? Логично. Только когда в переулках уже стало невозможно проехать, а Мерлин проснулся и заявил, что грядет Великий Снегопад, наши коммунальщики очнулись и спешно начали вывозить сугробища.
- У нас не так… у нас и нет таких огромных городов. Столица в Звенигороде другая. Город небольшой, там в основном государевы службы находятся. А живут люди по всей стране… как сказать… равномерно. В своих домах, два-три яруса, не выше. И сообщение между селами и городами – дороги, для машин, для поездов. Дороги очень хорошие, широкие, можно ехать быстро.
- А что, везде уровень жизни одинаковый? – поинтересовалась Света.
- Уровень жизни? Как это? Долголетие?
- Ну… в каждом селе можно купить то же, что и в городе? Все стоит одинаково в разных концах России? Меди… ну, лечение везде доступно?
- А, это… да, конечно. Если нет в лавке, можно сделать заказ, придет на почту. У нас каждый округ чем-то славен. Моя Руза – это молоко, ряженка, сметана. Самолетостроение развито.
- В Рузе? – фыркнул я.
- Да, а что удивительного?
- Ой, видела бы ты нашу Рузу…
- Видел бы ты нашу Москву! – рассмеялась Оля. Я был рад ее отвлечь. Меня неприятно кольнуло, когда Света начала ее вкрадчиво выводить на чистую воду. Ну зачем нам это… ясно же – сумасшедшая она. Так не сыграешь…
- Оля, смотри, а вот Кремль! – ткнул я пальцем в окно. Света с Моховой выезжала на мост, и слева во всей зимней красе показывал себя Кремль, краснокаменный, величественный. Золотые купола сияли на солнце. Оля прилипла носом к стеклу.
- Оля, а вот справа, смотри – храм Христа Спасителя!
Она, забыв, что взрослая уже девица, на выданье, с прекрасным приданым где-то в недоступной дали, приоткрыв ротик, разглядывала проплывающий мимо Храм. Потом, когда мы въехали на Солянку, повернулась к нам:
- У нас Кремль не сохранился в столице!
Я хотел ляпнуть: «Я знаю!», но вовремя спохватился.
- Он был деревянный вначале, потом отстроили каменный. Но у нас было нашествие гишпанцев, они его долго осаждали, не взяли, но стены пришли в полную негодность. Государь повелел их снести и выстроить вдоль границ крепости, приграничные, чтобы никто никогда не смог к нам прорваться. И высокую стену вдоль границ.
Света хмыкнула (видимо, китайскую стену вспомнила):
- И что, помогло?
- Помогло. Приграничные гарнизоны сдерживали натиск, пока подтягивались основные войска.
- А если бы прорвались, куда жителям столицы бежать прятаться?
- А за монастырскими стенами укрылись бы!
Я вспомнил свой сон и похолодел. Она же про Саввы Сторожевского монастырь рассказывает!
- Но ваш Кремль красивый! У нас в Рузе остатки Рузского Кремля есть, неподалеку от нашего дома. Из белого камня!
- Оля, а наш – из красного кирпича. Но было время, его белили.
- Зачем?
- Для красоты, Оленька. Причем иногда стены были белые, а некоторые башни, Спасская, например – красные. Ну а потом перестали белить, побелка постепенно осыпалась, и Кремль стал естественного цвета красного кирпича, ну а теперь его снова подкрашивают, но уже в красный. Символ государства, все-таки!
- Есть легенда, что это большевики стали красить Кремль в красный цвет! – вмешалась в разговор Светлана. Мы уже выехали на просторный Ленинский проспект и бодро двигались в сторону МКАДа.
- Большевики, это кто? – Оля явно не собиралась попадать в Светкины ловушки.
- Которые революцию устроили и Царя свергли! – сообщил я.
- А чем им красный лучше белого? – удивилась девушка.
- При большевиках флаг государства был красный. Цвет крови, пролитой в борьбе за победу революции.
- Чьей крови? – переспросила Оля.
- Общей, наверное, - мрачно произнес я. – Всеми пролитой в борьбе за лучшую Россию. Но это только легенда. Просто перестали белить, и в конце концов Кремль сначала стал грязным и в разводах, потом красным.
- Интересно… протянула Оля.
- Выезжаем из основной Москвы в Новую Москву! – констатировала Света, пересекая МКАД. «Новая Москва" - это нам прилепили огромный район Подмосковья. Для чего – мой ум не понимает. Для застройки? Возможно. Причем прикрепили только деревни. А городки типа Апрелевки остались в ведении областной власти. Так что имеем «Москву-резиновую». Все, как полагается, застраивается многоэтажными домами без дорог. Дороги есть, но отстают от строительства жилья лет на десять. И все равно «все дороги ведут в Рим», то есть на Московскую кольцевую дорогу, потому что работать в этих новых спальных районах негде. Разве что с магазинах и парикмахерских. Зарплаты низкие. Или удаленно, кому повезет. Как мне и Свете, например. Или ездить в город, тратя от 5 часов в день на дорогу. Все это я живописал изумленной Оле, которая не увидела разницы между «Москвой» и «Новой Москвой». Разве что архитектура попроще и лесов побольше.
- У нас Америга похоже устроена. Там люди живут в нескольких огромных городах. Скученно. Государству удобнее, когда все жители в кучках. Меньше ездить, меньше тратиться на благоустройство небольших селений. Если кто-то заболел в маленьком городке, ему там нужен врач, обслуживание, лечебница. Или на винтолете везти в большой город. Расходы! А тут все в куче, удобно. Управлять легче.
- А твоя Россия?..
- А у нас по-другому вышло. Государь Константин Третий убедился в том, что скученные в городе жители не видят Миръ. Вернее, они его видят, но через око. То, что им показывают. У нас «око», у них «визор», а у вас это «экран» называется. И человек, отрываясь от матушки-природы, забывает о настоящем, созданном Богом Мире. И забывает о Боге. Становится душевно ограниченным. Принимает побрякушки, подсовываемые «оком», за золото и алмазы. Нравственность рушится. И мы пошли другим путем, гораздо более затратным на первой стадии, но окупившим себя целиком и полностью впоследствии. У нас освоена вся земля. От пустыни до Крайнего Севера. Мы строили дороги, совершенствовали промышленность, вкладывали ресурсы в страну и человека. Теперь живем, как у Христа за пазухой, в маленьких городах и селах.
- Здорово… - протянул я. – А нас хотят, как в Америге твоей, загнать в большие города…
- Утопия прямо. Саня, смотри карту, заранее скажи, как поворачивать в это твое Кузнецово, - попросила Света. Маршрут можно выстроить с помощью навигатора, но он всю дорогу будет бодаться с водителем и доказывать, что надо «через триста метров поверните направо… направо… направо! Через пятьсот метров развернитесь и поезжайте, как я велело!» Ой, ужас. Так верещит… Света терпеть не может навигатор вообще и голосовой особенно. Он ей мешает думать, слушать музыку и разговаривать.
- Через пятьсот метров светофор! Держитесь левого ряда, поворот на Яковлевское! – провозгласил я гнусавым голосом. Оля хихикнула.
- Да, вижу! - Светлана воткнулась в хвост очереди на поворот. – Покажешь, как на Бирюзовую проехать?
Мы въехали, наконец, в село Яковлевское, которое ныне Новая Москва. Видимо, тут был когда-то богатый совхоз – мы проехали улицу, застроенную «городскими» трехэтажками, дальше пошли пятиэтажки и даже одноподъездные кирпичные «башенки», этажей по девять. Проехали почти городской квартал с дворцом культуры, площадью, окруженной домами с магазинами на первом этаже, свернули мимо сельского рынка направо и въехали в богатое село Кузнецово с частной застройкой.
- Так, тут внимание. Второй перекресток налево, потом третий налево… нет, не сюда, вот, с разу направо, вот она, Бирюзовая. О, тут еще есть Изумрудная и Рубиновая! И две Звездных…
- Наверное, просто движение одностороннее. Саня, до конца ехать?
Единственный «многоэтажный» (а именно – трех) дом стоял в конце улицы, поперек. Улица на нем заканчивалась. Во сне «моя» старушка стояла рядом с многоквартирным домом из серого кирпича. Я тщательно «прошерстил» интернет и карту и выяснил, что такой дом существует, и он, к счастью, один на таинственной Бирюзовой улице. Надо же было на что-то опереться в наших поисках. Вот, решили на «вещий» сон опираться.
Светлана приткнула свою «Шкоду» у торца дома. Мы выбрались и принялись оглядываться. Старушек поблизости было три, они стояли рядом с большим сугробом, с которого, как с горки, катались малыши. «Моей» среди них не было. Было не очень холодно – минус десять, но я с тревогой поглядывал на «подопечную». Мало ли, заболеет. Света поправила на Оле масочку:
- Вот так пусть будет. Ну что, Саня, ничего больше не вспоминаешь?
- Во сне она стояла вон там, под табличкой! – я указал на табличку с надписью «Ул. Бирюзовая», криво висевшую на углу дома. – Мне, правда, показалось, что дом пятиэтажный, но, наверное, это была ассоциация с нашими хрущевками…
Помимо бабушек, на нас взирали три здоровенных пса дворовой породы. Сытые, лохматые, они подобрались к нам, плотоядно облизываясь.
- О, Боже! – нервно сказала Светка, и тут пес, вылитый хаски, с хвостом колечком, громко гавкнул. Светка тихо ойкнула.
- Не бойтесь, они не кусаются! – крикнула одна из бабулек. Теперь мы уже стали объектом всеобщего внимания – малыши бросили горку и подошли поближе, разглядывая нас, как пришельцев из космоса.
- Мы не боимся! – бодро ответил я. Светка толкнула меня в бок:
- Иди спрашивай!
- Давай ты! Ты же у нас королева переговоров! – прошипел я в ответ.
- Саня! Ой, ну ладно, пошли все вместе!
Мы подошли к бабушкам, сопровождаемые собаками и малышами. Света лучезарно улыбнулась:
- Здравствуйте!
- Добрый день! – ответила та, которая знала, что «собачка не кусается». Остальные молча и выжидательно смотрели на нас.
- Подскажите, пожалуйста! – Светлана сменила тон с лучезарной радости на озабоченность, огорчение и нужду в помощи. – Мы ищем старушку. – И замолчала. Мы это не прорепетировали. Видимо, по Светиному плану должен был включиться я, но я не сразу сориентировался.
- Троих старушек вы видите перед собой! – констатировала вторая старушка, я бы назвал ее «училка» за очки и «печать высшего образования на лбу». Я покраснел:
- Нет, не вы…
- Это тоже понятно, - подтвердила «училка», а третья бабуля захихикала.
- Вы старушку-то опишите, молодой человек! – подбодрила меня первая бабуля, «боевая», как я ее назвал про себя.
- О! – обрадовался я. Художник, все-таки. – Ростом она примерно… - вот с вас (я повернулся в «боевой» подруге), комплекции (вот дьявол, на ней был безликий серый пуховик на синтепоне) – э… средней, глаза карие, волосы я не видел… седые, наверное! А еще на ней были очки и… маска.
Фиаско. Наверное, в деревне половина бабулек такие. Старушки переглянулись.
- Пуховик на ней был, серый.
Бабульки переглянулись, пожимая плечами. В отчаянии я добавил:
- Я у нее зеркало купил в переходе на Домодедовской!
- Господи помилуй! Это Ляля! Я давеча видела, как она свое зеркало на себе пёрла к остановке! – воскликнула «веселая». – Я ей еще говорю: «Ляличка, ты куда с такой тяжестью?» А она отвечает: «Зеркало поеду продавать!» Я говорю» «Такси возьми, душенька, оно же тяжелое!» А она: «Как будто у меня есть деньги на такси!» И дальше потащилась. Ее Петр наш увидел, мимо проезжал, посадил к себе с зеркалом этим.
- Это у нее-то нет денег? – удивилась «боевая». - А как ее на Домодедовскую занесло?
- Как же она со своим зеркалом решила расстаться? Оно, почитай, с ней всю жизнь, сама рассказывала, - удивилась «училка».
- А ты что, купил и вернуть решил? – нахмурилась «боевая».
- Нет, нет, что вы! Я хочу расспросить про историю этого зеркала! Я, видите ли, художник-краснодеревщик, и меня очень заинтересовала его история! – взмолился я. – Пожалуйста, подскажите, где мне найти бабушку Лялю!
- А это кто? – не унималась «боевая», подозрительно оглядывая моих «барышень».
- Это мои ученицы! – соврал я. Светка, прищурившись, смотрела на солнце, пробивающееся сквозь тучу.
- А, так вот же она! Ляля! Ляля! Погоди! К тебе гости! – закричала «веселая» и кинулась к старушке, вышедшей из дальнего, третьего подъезда. Та, делая вид, что не слышит, попыталась скрыться за углом. Но не тут-то было.
Во-первых, за ней с радостным гавом припустили псы, за псами – малыши. Во-вторых, дворник подсуропил – очередной сугроб снега загородил проход между соседним забором и стеной здания. Бабушка оказалась запертой в ловушке. Когда мы подошли, она стояла около сугроба высотой с меня ростом и обреченно гладила «хаски»:
- Лансик, ах ты мой золотой, покормили тебя? Здравствуй, Нелли! – это подбежавшей первой «веселой» бабушке. – Здравствуйте! – это уже всем. И, подняв глаза на меня: - Здравствуй, голубчик! Ты прямо как фальшивый рублик… вернулся.
22. Бывшая прима.
- Здравствуйте! – ответил я. – А мы к вам!
Я узнал ее сразу. Несмотря на то, что в этот раз на ней была надета шубка и цветастый платок на голове. Это была она, старушка, продавшая мне зеркало, которое сейчас лежало в мешке в багажнике у Светы. Мы не рискнули оставлять доказательную базу. Вернемся – а зеркала нет, как будто и не было. А Оля растворится в воздухе…
- Ну, идем, голубь сизокрылый! – вздохнув, сказала старушка. – Раз ко мне. Девки твои?
Оля густо покраснела. Старушка внимательно в нее вгляделась и, как мне показалось, хотела отшатнуться, но сдержалась. Только посмотрела на меня грустно:
- Проходите в подъезд, последний этаж. Я вас не хочу задерживать, вы-то явно быстрее меня подниметесь.
- Нет, что вы! – сказала Светлана. – Мы строго вслед за вами.
- Ваша воля, гости дорогие… Спасибо, девоньки, что помогли им меня найти!
- Ляля, этот говорит, что зеркало купил! Ты обратно не бери, скажи, что деньги уже потратила! – громко зашептала Ляле в ухо «бойкая».
- Ладно, уговорила! – шепотом же отвечала моя старушка, заходя в подъезд.
- Ляличка! Если что, мы тут гуляем! – крикнула ей вслед «веселая».
- Подруги! – развела старушка руками.
Мы молча поднимались на третий этаж. Подъезд был чистенький, ухоженный. По две квартиры на этаж. Кошками не пахло, что удивительно. Обычно в таких домах пришлые коты – обязательное явление.
Старушка, переведя дыхание, остановилась у обитой черным дермантином двери. Долго открывала замки, вошла первая, достала «гостевые» тапочки. Пока мы раздевались, рассматривала нас, особенно Ольгу. Потом сказала:
- Да, судьба моя меня не отпускает. Проходите! – и пригласила нас широким жестом в большую комнату. И единственную. В ней была небольшая ниша, где стоял разложенный диван, покрытый пестрым покрывалом, с разбросанными подушками в наволочках, расшитых гладью – тоже яркие цветы. Маки, розы, георгины были раскиданы по черной ткани.
У стены стояло фортепьяно с открытой крышкой и нотами на подставке. Нот в комнате было, как книг в моей – два книжных шкафа и сверху навалено. А на стенах – большие фотографии, в основном с красивой темноволосой женщиной в разном возрасте, в цыганских костюмах, с шалями, в концертных платьях. В ней без труда можно было узнать хозяйку квартиры, Лялю… о, и фамилия написана: «Ляля Яновская в роли Графини-цыганки». Так, так, так… Я подмигнул Свете – мол, можно пробить. Света кивнула и застучала пальчиками по виртуальное клаве телефона. Нашла. Протянула мне. Так и есть – Ляля Яновская, легенда цыганского театра. Прямо на их сайте. Ну, мало ли, привлекли старую актрису…
Хозяйка вплыла в комнату в роскошной цыганской шали поверх невзрачного серого брючного костюма. Успела прихорошиться в ванной – подвела глаза, накрасила губы.
- Ну что ж поделать, мы – цыгане! – пропела она вполголоса. – Садитесь. Мы сели вокруг большого овального стола. Олю хозяйка усадила, приобняв за плечики, спиной к пианино.
- Чайку или чего покрепче? – певуче спросила она.
- Спасибо большое! Простите, что задержали вас, прервали ваши дела… У нас всего лишь несколько вопросов, - пропела в тон ей Светлана. А я поднял глаза на стену, где стояло пианино и замер. Я понял, почему старушка усадила Олю спиной. Прямо над пианино висела большая фотография, на ней – смеющиеся счастливые Ляля и мужчина, седой, но еще красивый и крепкий, обнимающий правой рукой мою старушку, лет на десять моложе, чем сейчас. Стареющий мужчина лет шестидесяти с глазами нашей Ольги. А то я не узнал бы… как же.
- Ай, какой разговор без чая! – сказала старушка, но, заметив направление моего взгляда, не сдвинулась с места. – Ну, какие вопросы? Ты же у меня зеркало купил, так? Не понравилось, что ли?
- Что вы, очень понравилось! – горячо возразил я. – Простите, а как к вам обращаться?
- Так Ляля, Ляля же. Это – мое полное имя. Я – цыганка! – и она, проворно вскочив со стула, прошла перед нами в «Цыганочке», звеня воображаемыми браслетами и пропела неожиданно сильным красивым голосом:
- Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит, Соколовского гитара до сих пор в ушах звенит!
По батарее постучали.
- Тьфу, напасть. Сосед сегодня в ночную смену. И не попоешь! – Ляля вернулась на свое место. – А вас, голубушки, как зовут?
- Меня – Светлана, а ее – Ольга!
- С тобой, Светланушка, все понятно… а вот Оля…
- Что понятно? – немного обиделась Света.
- Без карт скажу тебе: выйдешь замуж за этого обормота, ровно через три месяца, а в ноябре ждите девку, Ольгой назовете! – произнесла она быстро, соединив навечно наши судьбы вот так, мимолетно, в старой однокомнатной хрущевке. Света замолчала, вытаращив глаза. Ольга радостно заулыбалась.
- Может быть, вон то фото прольет свет на тайну зеркала? – встрял я, указывая пальцем на фотографию над пианино. Света и Оля посмотрели туда.
- Ай, ай… - Ляля опустила голову, исподлобья следя за Ольгой. – Ай, судьба… думала, ушла от нее, так она вернулась…
Оля повернулась к фотографии и замерла. Потом вскочила и подбежала к пианино, не веря своим глазам. Обернулась к нам. Глаза ее наполнились слезами:
- Это же мой дедушка! Откуда? Откуда у вас его портрет?
Ляля сидела, сгорбившись, прижав ладонь ко лбу. Потом отняла ее и, глядя мне в глаза, возможно, как наиболее адекватному посетителю, прошептала:
- Надо же так на старости лет опростоволоситься! Ведь знала же, раз вступишь – не выплывешь! От судьбы захотела убежать… - и, обращаясь ко всем: - Хорошо. Я сейчас расскажу вам совершенно невероятную историю. Но она была на самом деле. Оленька, это – твой дедушка?
- Да… только моложе. Я помню его таким, у нас остались и «живые картины», и портреты. Бабушка Ляля, скажите, где он? Что с ним?
- Оленька, дедушки уже нет с нами… он умер. Четыре года назад.
- Умер… Я так и знала… Иначе он вернулся бы к нам… постойте! Получается, он к вам уходил?
- Ай, ай, все не так просто. Не гони коней. Расскажу, покажу. Ты сядь и слушай!
Ольга села на стул, поближе к Светлане. Глаза у Светки были прищурены – значит, злилась.
Ляля потерла подбородок:
- Пожалуй, надо начать с начала. С зеркала. Откуда оно у меня взялось. Преданья старины глубокой… Сейчас. Помоги-ка, голубчик! Тебя как звать?
- Александр! – ответил я, помогая старушке влезть на табуреточку и принимая из ее рук тяжелые альбомы с фотографиями, которые она доставала с верхней полки стеллажа, стоявшего в углу.
- Так… вот эти два нам пригодятся! Она оставила пару фотоальбомов в мягком бархатном переплете, один был синий, другой малиновый. – Фух! История будет с фотографиями. – и она подсела к девчонкам поближе.
- Вы, наверное, уже поняли, что я – цыганка. Настоящая, чистокровная цыганка. Мои предки кочевали по Польше, вначале – в Российской Империи, потом в Польше, той, которая Западная Белоруссия, отсюда и фамилия – Яновская. Жили в таборе, в шатрах и кибитках. Все, как полагается у цыган. А в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году в Польшу вторглись немцы (фашистская Германия). С русской стороны вошли советские войска и заняли Западную Белоруссию. Так мы оказались в СССР. Матери моей было тогда восемь лет… вот, посмотрите! – и она раскрыла синий альбом и стала показывать старые фотографии. На них были настоящие цыгане, босые, нестриженые, не такие, как на сцене.
- Вот мать моя, на ярмарке, видите? Лошадей присматривали… А вот, глянь, мама моя уже в школе! Вот она! – Ляля тыкала пальцем в изображения темноволосой девчули, на глазах преображавшейся из маленькой попрошайки в красивую девушку. На одной фотографии – одноэтажное деревянное здание, на ступенях – серьезные ребятишки и улыбающаяся женщина средних лет. И табличка на доме: «Школа».
- Вот она! Любой маму звали… - бабушка Ляля ткнула пальцем в нахохлившуюся чернявую девчушку. – Цыгане как оказались в СССР, их тут же взяли в оборот: получи паспорт, наймись на работу, иди в школу! Дед не хотел, чтобы дочка в школе училась, но за ней по утрам стали приходить то старшеклассники, то учителя. Пришлось отпустить. А она пробыла там первую неделю, пришла и заявила родителям: «Буду учиться!» Хочу, и хоть ты плачь! Отец смирился… А меньше, чем через два года немцы и на СССР напали. Как цыгане бежали…
Собрались на ярмарку, в Кобрин, табор в десяти километрах стоял, мама рассказывала – нарядились, сели в повозки, выехали на дорогу, а им навстречу – люди, телеги, машины, солдаты, гражданские. Один офицер остановился, стал кричать на цыган: «Вы куда? Ошалели? Бегите, спасайтесь! Война! Фашисты напали! Немцы цыган не пожалеют!» Вот так они и узнали о начале войны. Стали людей расспрашивать, те только одно говорят: «Бегите, город вот-вот возьмут»! И донеслись разрывы, потом самолеты показались, давай стрелять по дороге, по людям! Барон своих свистнул, и в лес. Цыгане лес знали. Ромалы придумали хитрость: оставили шатры, горящий костер, пару лошадей старых. Мол, если немцы наткнутся, пусть не сразу поймут, что нет никого. А потом, когда мама после войны вернулась в Кобрин, хуторяне ей рассказали, что кто-то выдал, где стоит табор. Немцы подъехали ночью, окружили стоянку и из огнемета спалили и шатры, и лошадок… Потом удивлялись, искали - где же цыганское золото, где человеческие кости? Улетели цыгане, ушли по заросшим травой лесным дорогам…
Я погружался в рассказ старой цыганки, как в сон. Почти наяву я видел, как тихо катятся повозки по траве, как смыкаются за ними и скрывают их ветки деревьев. Как взрослые спрыгивают в речушку, торопливо набирают во фляги воду и успевают заскочить обратно, пока повозка пересекает ручей, чтобы не оставлять следы босых ног… Видел бабушку Ляли, прижавшую к себе притихших ребятишек, видел заросшего черной бородой кудрявого деда, сдерживающего стремящегося пуститься рысью коня. Вот барон поднимает руку, и все останавливаются, замирают. Нет веселого гама, сопровождающего табор, только всхрапывают кони. Из кустов, стряхивая с себя дождевые капли, выходит цыган, шепотом что-то говорит склонившемуся к нему барону. Выслушав его, барон машет рукой вперед – мол, можно трогаться.
Я получил локтем в бок. Светка. Решила, что меня надо встряхнуть. Правильно решила. Вот они, цыганские чары!
- Долго бежали. Война то догоняла табор, то отставала. Добежали до городка Мышкина на Волге. Немцы заняли Тверь, рвались к Москве. Бомбили Ярославль, а в Мышкине, на всякий случай, заклеивали бумагой крест-накрест окна. Осенью начали эвакуировать предприятия, и семьи беженцев расселяли по освободившимся домикам и квартирам. После победы под Москвой, зимой сорок первого, эвакуацию прервали, кто-то вернулся, но не хозяева нашего дома, эти так и пропали. Мы их разыскивали, чтобы понять, вернутся ли они, и после войны. Бобрыкины их фамилия, из «бывших». Хозяин был инженером, сын владельца мышкинской мануфактуры. До революции владельца, конечно. Они уехали вслед за фабрикой, оставили дом, мебель и вот это зеркало. И мебель дореволюционная, добротная, такую не увезешь с собой, и зеркало это уже тогда выглядело старинной вещью. Стояло оно в хозяйкиной комнате, удивляя затейливой резной рамой. Помню, я девочкой срисовывала узоры и раскрашивала цветными карандашами… Ну а потом я выросла, училась в обычной школе и музыкальной. Поехала учиться в Ярославль, в музыкальное училище, на вокальном отделении. А когда я поступила в Костромской театр, мама подарила мне вот это самое зеркало. «Тебе как раз по росту, будешь перед ним репетировать!» - сказала она. Вот я и любуюсь собой в этом зеркале по сию пору. Из Костромского театра уже примой перешла в Ярославский театр, много выступала с концертами. И на одном из концертов меня заметили и пригласили в столичный цыганский театр. И я вместе с зеркалом переехала в Москву. Сначала снимала комнату, потом вышла замуж за скрипача из нашего оркестра и стала жить напротив, на Беговой улице в старом доме, недалеко от ипподрома. Муж мой умер пятнадцать лет назад, и я осталась в большой квартире с дочерью, ее мужем, внуком. Когда родился внук, я еще выступала. Но уже стало понятно, что вместе нам – тесно. Купили дом на Волге, дочкина семья стала выезжать на теплые месяцы на приволье. А я все пела… И вот как-то раз, когда я репетировала роль перед моим любимым зеркалом, произошло Нечто.
Светка перестала щуриться. Ольга, приоткрыв ротик, завороженно слушала старую певицу, по актерской привычке превратившую рассказ о своей жизни в выступление на сцене. А я… я рисовал Лялю в цветастых пышных юбках, цыганской шали, в душегрейке на меху. Она бежала по снегу за возком и кричала: «Постой, яхонтовый, остановись, я тебе погадаю! Недорого возьму! Ой, не ходи к Государю, ждет тебя дорога в крепость!» На «произошло Нечто» я очнулся.
- Для певца недостаточно иметь хороший голос. Нужно еще сыграть то, что поешь. Донести до зрителя свое восприятие песни. Нужно ее обыграть. Тем более, что оперному артисту приходится двигаться во время пения, а это должно быть отработано с голосом, чтобы он не прерывался, не садился, звучал ровно и красиво. Вот я и отрабатываю. То так повернусь, то этак, только начала выходить на верхние ноты (у меня меццо-сопрано, для меня высокие ноты сложноваты), рот раскрыла, ору, глаза прикрыла. Подглядела в зеркало – как я? – и замолчала. Рот раскрыт, голоса нет. Молчу, таращу глаза в зеркало. А в зеркале… мужчина. Не я с раскрытым ртом и вытаращенными глазами, а мужчина моего возраста, седой, красивый, одет немного непривычно, но я привыкла к театральным костюмам, меня не смутить… но что он делает в моем зеркале? А он смотрит на меня с таким же изумлением, как и я на него. Я обернулась, нет никого, я одна в комнате. Меня начало трясти, и я захотела выбежать вон из комнаты, из квартиры… но пересилила себя и посмотрела в зеркало. Мужчина никуда не исчез. Только обе руки приложил к зеркалу со своей стороны. «Да это фокус! Мне подменили зеркало, это иллюзионист!» - схватилась я, как утопающий за соломинку, за эту мысль. Шагнула в сторону – зеркало, как висело на стене, так и висит. Дыру в стене проломили, что ли? Я снова посмотрела в зеркало и… как заору снова! Мужчина навалился на своей стороне на зеркало, и… стекло стало как будто растекаться под его ладонями, и вот уже в моей комнате оказались кисти его рук, по локоть, и вот его голова… Я упала в обморок. Интересно, что никто из соседей на мой вопль не откликнулся. Привыкли, что я репетирую… Очнулась я на своем диване, с мокрым полотенцем на голове. Он был в комнате, я сразу почувствовала запах дорогого табака. Приоткрыла глаза, через щелку попыталась оглядеться. И услышала его голос: «Простите, я напугал вас… я могу уйти, если вы пожелаете».
Мы, цыгане, сами немного с чертовщинкой, это все знают. Недаром Гитлер так ненавидел цыганское племя. У нас в крови то, чего он так мечтал добиться. Мы – настоящие арийцы, не германцы, возомнившие себя потомками ариев. Нам многое открывается и из прошлого, и из будущего. Смелым надо быть, чтобы нести это в себе. И я была смелой. Говорю слабым голосом (а сама незаметно так по дивану шарю, вдруг что тяжелое под руку попадется):
- А вы бы не испугались? Вы кто, вообще?
- А вы?
Тут я разозлилась окончательно. Полотенце со лба сняла и села:
- А я – хозяйка этой квартиры, в которую вы вторглись без приглашения! – и держу уже в руке маленькую гантель. Я ею ноты посередине прижимала, чтобы не закрывались. Ноты на столике около кровати лежали, ну и гантель внутри оказалась. Он смотрит на меня, на гантель, потом на меня, потом как расхохочется!
- Что смешного-то? – я даже обиделась. – Как дам по голове, сразу смеяться расхочется!
- Вы меня воспринимаете слишком серьезно! Простите, что я к вам вторгся, но это и для меня было неожиданно. Я не ожидал, что мой опыт так хорошо удастся… Я – ученый.
- А я – певица, - ответила я.
- А я догадался! – он указал на афиши, висевшие на стенах, с моим портретом. – Позвольте представиться: Смирнов Александр Феоктистович, русский, дворянин, ученый по призванию. А вас как позволите величать?
- Ляля Яновская, цыганка по крови, актриса по призванию, певица по образованию - в тон ему ответила я. – А вы солнца не боитесь?
- Солнца? А… его следует бояться? Обычно я не боюсь солнца…
- Значит, вы не вампир… Может, вы бес? – доверительно спросила я. – Не переживайте, мне можно сказать. Я с вашим братом с детства знакома…
- Кто? Бес? – он снова рассмеялся. - Нет, я такой же человек, как и вы. Работаю над вопросами переноса материи на расстоянии без… ну, без телеги.
- А… перенос материи на расстояние методом телекинеза. Как же, как же, сама голову могу морочить этим и прочими фокусами.
- Покажите! – он подскочил и перенес стул поближе ко мне.
- Так мы и познакомились. Это был твой дедушка, Оленька! – Ляля нежно посмотрела на нашу пришелицу. Оля опустила глаза и прошептала:
- Что же произошло с дедушкой?
- Рассказываю дальше, Оленька… Конечно, в его первый приход я не поверила, что он из иной России. Мы болтали, я пыталась поймать его на вранье, он с интересом слушал мои рассказы о нашем житье-бытье, смотрел телевизор, разглядывал наш двор из окон. Я все боялась, не нагрянул бы кто незваный, что я скажу? Решила наврать, что это мой ученик по вокалу. Я уже тогда не только выступала, но и начала обучать артистов нашего театра вокальному мастерству. Возраст не сказался пагубно на моем голосе, а роли доставались уже только возрастные. А когда учишь, споешь что-нибудь вроде «Помню, я молоденькой была». Александр… Феоктистович пробыл со мной в первый раз около трех часов, потом спохватился, попросил позволить ему прийти в удобное для меня время, мы уговорились, в какое, и он… вышел из моей квартиры через зеркало обратно. Что со мной потом было! Для начала я вынесла зеркало в кладовку. Осмотрела его со всех сторон, обнюхала, лупу для марок нашла, в нее пыталась разглядеть механизм действия «фокуса». Ничего – зеркало, как зеркало. Вот как оно у меня шестьдесят лет простояло, такое и есть. Заперла кладовку, побежала на Сокол в церковь. Я в ней пела, хотя и не крещеная. Батюшку знакомого увидела, попросила прийти освятить квартиру. Он этим же вечером пришел, освятил, а к его приходу я зеркало обратно вернула. Освятил, иконы с собой принес, велел на видном месте оставить, крестики нарисовал, окропил все святой водой. Ничто не шелохнулось, не вспыхнуло – нет бесов. Спросил у меня аккуратно так, не случилось или чего. Я ответила, что случилось, но рассказать пока не могу. Он мне посоветовал обдумать все и приходить креститься, когда я решусь. И ушел. А я осталась одна с этим зеркалом – дочь на даче с семьей. Как же мне было страшно ночью! Зеркало я обратно в кладовку перетащила. Заперла и…
- Стулом подперли! – сказал я.
- Да, так и сделала! Только креслом.
Света заулыбалась – вспомнила, как мы подпирали свою дверь. Я обрадовался, что она оттаяла.
- Он пришел через день, как мы договорились. Постепенно я привыкла к его появлениям. Он, и в самом деле, интересовался в основном своей наукой и изучением нашего мира. О своем мире много рассказывал. Приходил он раз в неделю, ровно в установленное время – среда, четыре часа вечера. В его мире было то же время года, что и у нас. Я старалась делать так, чтобы в эти дни никто ко мне не наведывался. Мы начали гулять по Москве, и первым делом я потащила его в церковь. Думала, если все-таки бес, не войдет. Но он спокойно вошел в храм, перекрестился двоеперстием, к иконам приложился. Выдержал испытание, одним словом. Он все звал меня к себе, в свой мир, в гости, но я очень боялась. К тому же проход открывался только ему. Как я ни пыталась пройти сквозь зеркало в его отсутствие, ничего не выходило.
- Давай я тебя на руках внесу! – предлагал он. Но я боялась. А если не вернусь, какое горе для дочери и внука, будут искать, всех на уши поставят, и не найдут… Но однажды, когда мы прощались и стояли оба около зеркала, он подхватил меня на руки и шагнул в раму. Я даже испугаться не успела. Прошли, как сквозь туман. Оказались в его кабинете. Ваш мир, Оленька, я видела только из окон комнаты. То, что мне удалось увидеть, было красиво… Я начала плакать и умолять вернуть меня обратно, он снова поднял меня на руки и перенес обратно. Больше я с ним рядом у зеркала не стояла. Шалун был твой дед, вот что я тебе скажу!
Оля грустно улыбнулась. Наверное, подумала то же, что и я – раз нес на руках, значит… что-то было.
- Потом совсем уже стало неудобно жить вместе. Александру Феоктистовичу требовалось бывать в нашем мире чаще… для работы. И я давно хотела освободить квартиру для дочери – внуков же надо водить в хорошую школу. И купила вот эту квартиру на (как мне казалось) краю мира. Край мира оказался оживленным местечком, но тут никто и не догадывался, что Александр Феоктистович – человек-загадка. Всем я говорила – мой концертмейстер. Он и в самом деле прекрасно играл на фортепьяно, помогал мне репетировать… А через шесть лет после его первого появления случилось страшное несчастье в вашей семье, Оленька.
Я увидел, как Оля, до сих пор чинно сидевшая с прямой спиной на стуле, сжала руки. Ей нелегко было все это слушать. Да и мне. Я метался мысленно между верой во все эти путешествия «туда и обратно» и неприязнью к людям, устроившим возможный розыгрыш, с жертвами в моем и Олином лицах. Старой цыганке так хотелось верить… «На то она и цыганка! У них многовековая практика гипноза, внушения и прочих фокусов!» - говорил рассудок. Ну а сердцу было легче поверить ее рассказу.
- Александр Феоктистович не пришел в обычный день. Он появился у меня с опозданием на две недели. Седые волосы, почерневшее от горя лицо… он плакал, пил чай с нашей русской водкой… страшная беда подкосила его и состарила враз на десяток лет, - Ляля с сочувствием посмотрела на Олю.
- Так и было… - тихо ответила девушка. – А потом умерла бабушка…
Светка всхлипнула. Оля опустила голову и тихо заплакала. Ляля пригорюнилась, потом вскочила:
- А ну-ка, девоньки, кончай реветь, пойдемте со мной, чайку организуем!
И увела всхлипывающую Ольгу и шмыгающую Светку на кухню.
После чая рассказ продолжился.
- Так я и прожила эти шесть с половиной лет. Как в двух мирах. В одном я выступала на сцене, возилась с внуками, пестовала учеников. А в другом – путешественник между мирами приходил и рассказывал о своем удивительном, так похожем на наш, но в то же время ином мире. Мире, в котором было много гармонии и мало зла…
- Да… - прошептала Оля. – Если идешь по городу и видишь на каждом шагу золотые купола храмов, как-то не хочется совершать злые дела, стыдно. Вспоминаешь о Боге, о совести, о том, что нужно любить друг друга…
Цыганка опустила голову, вздохнула и продолжила:
- Трагедия случилась примерно через полгода после смерти твоей бабушки. Александр пришел ночью. Я спала уже. Слышу, зовет кто-то хрипло: «Ляля, Ляля!» Я вскочила. Господи, кто тут? Это был Александр Феоктистович. Он лежал на полу недалеко от зеркала, весь в крови, и кровь вытекала из под него, все больше и больше. Я перевернула его лицом вверх… вижу, рубашка белая вся в крови. Разорвала – там рана у сердца… Я схватила подушку, прижала к ране, кинулась вызывать «Скорую», а он мне:
- Ляля, поздно! Скорее, слушай меня! Запиши, передай, кто придет за мной…
Я успела… схватила с фортепьяно видеокамеру, она у меня всегда под рукой, для записи учеников, чтобы показывать им, где их ошибка. Руки тряслись… Оля, я все сохранила. За ним пришла ты.
- Можно посмотреть? – отстраненно спросила Ольга. Ляля посмотрела на нас со Светой. Мы – друг на друга. И я ответил:
- Надо посмотреть.
Ляля принесла ноутбук, открыла, порылась в папках, нашла и включила запись. Это было тяжело видеть. Смертельно раненный человек, с каждым словом, с каждым ударом сердца теряющий кровь и жизнь, говорил кратко, прерываясь после нескольких слов, с хрипом вдыхая воздух:
- Оля, если это будешь ты – значит, все хорошо, значит я прав. Я настроил проход с нашей стороны на человека с моей кровью. Это только ты. Только ты. Туда и обратно… Твой дядя подстерег… в темноте я не увидел его… он стал требовать открыть тайну… а тайны нет… - он закашлялся, кровь уже пропитала подушку, он совсем ослаб. – Я не стал слушать… он начал угрожать, потом ударил меня ножом, в сердце. Оля, берегись… ты одна… наследство большое, он на все готов… Я упал в зеркало… Оля… Зеркало должно быть замкнуто, это главное… любой размер, для птицы… замкнутое кольцо вокруг стекла… прости…
Это были его последние слова. Еще минуту длилась агония, он вздрогнул последний раз, голова откинулась, и дедушки Оли не стало. Закончилось и видео. Все, подавленные, молчали. Я боялся, что Оля начнет истерично рыдать, но этого не случилось. Она застыла, как каменная, только сжатые кисти рук выдавали ее волнение. Света с жалостью посмотрела на нее.
- Да, это дедушка, - наконец сказала она. – Где же он похоронен?
- Ах, деточка, что мне было делать? Убитый человек в моей квартире. Кто поверит про зеркало? Я позвонила цыганам. Мы же не только поем и танцуем. Вопросов задавать не стали, приехали люди, забрали дедушку, все вычистили, а похоронили его на старом московском кладбище. Служба была, все как полагается.
- Как это? – сухо спросила Света. – Никто не потребовал справку о смерти?
- Светланушка, дедушку хоронили с другим человеком. Была кремация, в одной урне их прах.
Тут уже я пнул Светку ногой. Зачем такие подробности? Только ребенок не знает, как мафия хоронит своих, убитых на «стрелках», в одном гробу с "официальным" покойником. Света поджала губы, всем видом выражая недовольство.
- А что мне было делать? – еще раз повторила Ляля.
Наверное, у Светы было отдельное мнение на эту тему, но она только обняла Олю за плечи и спросила:
- Ты как? Нормально?
- Да, спасибо… Ляля, я могу взять эту картину себе?
- Она про видео, - буркнул я.
- Да, да, сейчас… - Ляля засуетилась, отыскала флешку, переписала файл, проверила, как он открывается и отдала Оле.
- Я придумаю, как сделать, чтобы у нас там прочли. Ляля, спасибо вам большое! Я думаю, ваша дружба была большим утешением для моего дедушки. Я вам очень благодарна.
- Минуточку! Бабушка Ляля, а не могли бы вы ответить на несколько вопросов? – мне очень хотелось прояснить и про двадцать три тысячи, и про театральное искусство, и про возможную прослушку.
- Спрашивай, голубчик, - грустно ответила старая актриса.
Продолжение следует!
Предыдущие главы расположены по ссылкам
Первая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Вторая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Третья и четвертая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Пятая и шестая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Седьмая и восьмая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Девятая и десятая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Одиннадцатая и двенадцатая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Тринадцатая и четырнадцатая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Пятнадцатая и шестнадцатая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Семнадцатая и восемнадцатая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Девятнадцатая и двадцатая https://cont.ws/@proctotanya/2...
Оценил 91 человек
217 кармы