Мой Ангел

День выдался тёплый и безветренный. Стайки птиц деловито ворковали, рассевшись по веткам раскидистых клёнов и лип, а вокруг клумбы порхали мотыльки и жужжали трудолюбивые пчёлы. Несколько молодых родителей привели своих детей поиграть на детскую площадку, расположенную во внутреннем дворе жилого комплекса из семи 3-х и 5-этажных сталинок, выстроенных правильным прямоугольником рядом с одной из главных магистралей города. Как известно, беда всегда приходит неожиданно. Идиллию дня разрушил детский испуганный крик, от которого стайка птиц, рассевшаяся на соседних деревьях, вмиг поднялась на крыло. Что-то твёрдое так сильно толкнуло меня в лоб, что сила удара подбросила моё тело вверх, и мир мгновенно изменился: несколько взрослых - одна из них была моя мама – и двое-трое детей постарше в каком-то замедленном беге, протянув руки в мою сторону, и с испуганными глазами, казалось, едва переставляли ноги, а их голоса как-то странно и тягуче звучали, словно кто-то придерживал пальцем диск пластинки, не давая ей крутится на 33-ей скорости.

В это же время прямо передо мной возникла небольшая точка из света. Она стала быстро расширяться, наполняясь приятным голубым светом, из которого выступила фигура необычно красивого существа, и, протянув в мою сторону руку, оно прижало её к тому месту на моём лбу, где пульсировала горячая боль. Рука была приятно прохладной, и боль начала быстро затухать. Вокруг повисла странная ватная тишина, а затем в тишине зазвучала чарующая мелодия. Ласковые руки заботливо подтолкнули меня ладошками в спину: “Ступай, милая, тебя там ищут уже”. Голубоватый свет рассеялся, и я снова увидела наш двор, и маму, и других людей, всё ещё так же необычно-замедленно спешащих в мою сторону. Мне было 2 года. Широко раскинув руки, я бездвижно лежала среди травы, а яркое жёлтое солнце улыбалось мне с небес. Затем появилась огромная серая туча, и накрыла всё вокруг своей тенью.

Понятие времени было для меня относительным - мне показалось, что прошло всего лишь краткое мгновенье. Я попыталась приоткрыть глаза, но оказалось, что они чем-то как бы придавлены. Приподняв руку в попытке снять с глаз то, что мешало им открыться, я обнаружила, что “это” было накрепко привязано ко мне. Мамина рука мягко взяла мою ладошку, говоря, чтобы я оставалась лежать спокойно, что всё хорошо и мне надо просто отдохнуть. Она также сказала, что у меня на лбу большая шишка, и что доктор сделала компресс на лоб, поэтому я не могу пока открыть глазки. Незнакомые запахи и звуки доносились из окружающего пространства, и они мне очень не нравились, но я ощущала себя в объятьях мамы, поэтому мне было не так уж страшно. Тут раздался голос папы, и я потянулась в его сторону. Его добрые руки крепко подхватили меня, бережно прижали к груди, и я почувствовала, что мы куда-то идём. Вскоре шум и запах улицы поглотили нас, и я слилась с ритмом папиного шага. Одной рукой он держал моё тельце, а другой придерживал мою перебинтованную голову, которая как-то странно гудела и болела, особенно от звуков проезжающих мимо редких машин и шумливого чириканья дерущихся воробьёв. Меня клонило в сон, и я прикорнула на папино плечо.

Прошло ещё одно краткое мгновение, а проснувшись, оказалось, что повязку мне уже сняли, оставив только пластырь на самой середине лба. В соседней комнате негромко играла музыка – мама включила пластинку с записью песен в исполнении моего любимого певца Эдуарда Хиля. Он распевал о том, что море стало строже, и что на острове Сахалин нормальная погода. В углу дивана сидел мой плюшевый мишка Тёма, и его стеклянные бусинки-глазки слегка поблёскивали - наверное, от радости. Мама сказала, чтобы я зажмурилась, потому что сейчас она снимет пластырь со лба и покажет в зеркале как выглядит моя шишка. И вот, с ужасающим звуком, липучий пластырь быль победоносно отделён от моего лба и выброшен в мусорную корзину. Осторожно исследовав шишку на ощупь, я выяснила, что она была твёрдой, довольно сильно выпуклой, тёмно-фиолетового цвета, и очень болючей. Мама намазала шишку примочкой из берёзовых почек и тихонько прошептала при этом какие-то странные и непонятные слова. Она не раз так делала. Уже много позже я узнала от мамы, что меня ударило в лоб качелями, и я потеряла сознание, после чего проспала больше суток. Врачи сказали, что если бы удар пришёлся на пару сантиметров ниже, то я бы погибла. И ещё в детстве мама часто брала мою ладошку и, перевернув её вверх, внимательно рассматривала, особенно линию Жизни, вздыхая украдкой. Но в тот раз всё обошлось небольшой вмятиной на лбу, сохранившейся на всю жизнь.

Вскоре после той травмы у меня начались двусторонние отиты – гнойное воспаление среднего уха. Они случались обычно в конце сентября, как только устанавливалась прохладная погода, и заканчивались в конце апреля. Отиты сопровождались настолько сильными болями, что во время разрывов барабанных перепонок я по два-три часа, а иногда и дольше, со стоном каталась по кровати, обливаясь слезами и кусая одеяло. Помню, как после очередного продолжительного приступа боли, в один зимний день я пошла на приём к ухо-горло-носу, и врач, осмотрев мои уши, нос, и горло, сказал, что я совершенно здорова и могу идти завтра в школу, но в ту же ночь уже под утро я в изнеможении сползла по стене на кровать, стиснув зубы и кулачки от боли – не из одного, а сразу из обоих ушей тёк гной, прорвав обе барабанные перепонки одновременно. В школу я, в который уже раз, не смогла ходить недели две, а мама накатала жалобу на того ЛОРа [1]  главврачу нашей районной поликлиники за халатное отношение к своим прямым обязанностям. Но он был просто винтиком системы.

Наши бравые советские врачи на совесть старались сделать из меня своего пожизненного пациента, и по 4 раза в день кололи моё тельце лошадиными дозами антибиотиков. Мама, в раннем детстве потерявшая свою мать из-за инфекции, возникшей из-за плохо обработанной раны, и страшно боявшаяся потерять и меня, беззаветно верила как в советскую медицину, так и в волшебную силу антибиотиков, и потому по вечерам после работы собственноручно делала мне уколы на амбулаторном лечении, а затем научила это делать и меня. В совокупности я провела многие годы жизни в унылых больничных палатах, в поликлиниках под горячими тарелками УВЧ, и с мамиными компрессами из водки и камфоры, которые она заботливо перевязывала шерстяным платком. Медсёстры за все те годы влили в меня, наверное, децилитры всевозможных ушных капель. Но ничто не помогало, и отиты изводили меня то тупой, то стреляющей болью до самого окончания переходного возраста, после чего они вдруг так же неожиданно прекратились.

И только по прошествии 20 лет я однажды вновь промучилась трудным и болезненным отитом после того, как гомеопат прописала мне средство Пульсатилла. Частые разрывы барабанных перепонок привели к появлению на них грубых шрамов, из-за которых качество слуха заметно снизилось. Я не оглохла, но в шумной обстановке мне стало трудно разбирать слова других людей, и потому на оживлённых вечеринках я часто просто безпомощно [2]  улыбалась, не имея возможности разобрать обращённые ко мне слова, сливавшиеся в какой-то клокочущий рокот.

Но это ещё было полбеды. Дело в том, что любые лекарственные средства, включая антибиотики, являются ядами и действуют угнетающе как на возбудителей болезни, так и на сам организм человека. При этом инфекция, представленная простейшими организмами, чтобы выжить, очень быстро приспосабливается к этим ядам, мутирует, и уже никак на них не реагирует. Для подавления инфекции врачи увеличивают дозу лекарства, которую организм уже не в состоянии нейтрализовать, и тогда начинается лекарственное отравление и разрушение организма.[3] При этом, как видно из принципа действия лекарств, они никоим образом не изменяют ослабленные, морфологически изменённые клетки на здоровые, т.е. не ведут к оздоровлению организма. Медицина просто отключает иммунную систему с помощью антибиотиков, которые изменяют альбедо клеток, и в результате происходит их отключение от Мозга, это в лучшем случае.[4]

Главный удар негативного воздействия антибиотиков в детском организме идёт на кишечник. Из-за многолетнего приёма антибиотиков флора кишечника пострадала не меньше барабанных перепонок, и была засеяна патогенными бактериями, от чего он работал с перерывами в три, а то и в пять дней. Слово “пробиотики” ещё не было в обиходе хотя утверждения об их высокой эффективности при дисбактериозе базируются в большинстве случаев на субъективной оценке. Токсикоз моего замученного организма проявлялся во всём: появилась перхоть, стали ломаться ногти, сечься волосы, крошиться зубы, кожа покрылась бляшками грибка, а язык – налётом; ежедневные головные боли доводили до изнеможения, и менялась не только моя энергетика, но и характер. Частые физические недомогания выдёргивали меня из нормального общения с однолетками. Тем не менее, в перерывах между болезнями, я всё же умудрялась ездить и в бассейн на уроки плаванья, и в музыкалку на класс фортепьяно, и даже на фигурное катание. Но антибиотики весьма коварны, и их действие растянуто во времени. И вот с началом подросткового переходного периода я стала замечать, что с трудом ориентируюсь в – словах. Это открытие стало для меня настоящим шоком, ведь в то время я писала стихи, любила читать, особенно Стругацких, и мои друзья с открытыми ртами слушали всевозможные фантастические истории, которые я сочиняла для них, что называется, на ходу. Но когда я брала в руки учебник, например, по физике, то не могла “увидеть” того, что в нём было написано. Нет-нет, сами слова, напечатанные типографской краской на бумаге, я нормально видела – зрение тут было ни при чём, и оно у меня выло в норме. Но я не видела самих образов, а без них я не могла вникнуть в смысл! Если кто-то из вас подумал, что проблемы были с пониманием самой физики, то это не так. Я училась в школе с физическим уклоном, где физику нам ежедневно преподавал директор школы.

Иными словами – вдолбили бы, не мытьём, так катаньем. Но возникшие у меня проблемы были гораздо более пугающие: не было понимания именно смысла. Ни в математике, ни в химии, ни даже в сольфеджио, и ни в любой другой т.н. точной науке. И это при том, что мой отец был принят в Бауманское вне конкурса, а мама преподавала сопромат[5]. Видимо, на мне Природа отдохнула. Зато гуманитарные науки - история, русский и литература - мне давались очень легко, и нередко учительница по Русскому и литературе ставила мне за ошибку заниженную оценку, говоря при этом во всеуслышанье, что у меня врождённые знания языка, и поэтому от меня она ожидала большего. За это я до сих пор ей очень признательна, и чётко вижу её образ, хотя и забыла её имя.

Но продолжим про наших баранов. Антибиотики убивают не только физическое здоровье, но и – психическое. Про изменения характера - в негативную сторону - я выше упомянула, а теперь ещё добавлю про память. В музыкальной школе в старших классах мне приходилось заучивать довольно длинные произведения. В игре на любом музыкальном инструменте важны не только теоретические знания, но и практические, и стилистические. Т.е. помимо воспроизведения нот в правильной последовательности, надо было запоминать и правильную поочередность пальцев, держать темп, не забывать про педали, позу, и руки, стремясь достичь выразительного художественного звучания. И считается, что чем чаще ученик играет то или иное произведение, тем активнее нарабатывается мышечная память, которая, если верить современной науке, имеет индивидуальную активность, обусловленную не только генетическими особенностями и степенью натренированности, но и состоянием здоровья конкретного индивида. А вот моё-то здоровье и оставляло желать лучшего.

Но если путаница в том, что означают слова типа форшлаг или мордент не вызывала у меня серьёзных комплексов на уроках сольфеджио, которые я, надо сказать, начала всё чаще прогуливать в последний год обучения, то тенденция снижения способности запоминать, а посему и воспроизводить длинные этюды, сонаты, и прочие музыкальные произведения, довольно сильно меня расстраивала. Но тогда я ещё не могла связать воедино информацию об антибиотиках с их удручающим влиянием на весь организм, включая память.

Как-то после неудачного выступления на школьном концерте я спросила маму, могу ли я бросить музыкальную школу, на что она ответила, что ожидает от меня полного окончания курса. И я закончила музыкальную школу по классу фортепиано – для мамы, а когда она закинула удочку о продолжении музыкального образования, я наотрез отказалась. Мама, родившаяся перед Великой Отечественной войной, желала мне добра, и считала, что быть учительницей музыки для меня это очень хорошая профессия. Не пыльная, и – женственная. Но я не оправдала её чаяний.

Под влиянием советской системы обучения, в начале 8-го класса я начала задумываться, чем же мне следует заняться в жизни. И захотелось мне стать археологом! А как же – ведь историю я знала довольно хорошо, да и мама, будучи инженером, по выходным подрабатывала экскурсоводом, и в истории была подкована намного лучше меня. Кстати, в связи с маминой подработкой, мы не только объездили половину СССР, но и за колбасой в Москву ездили не на электричке, а на комфортабельном Икарусе, сразу после приобщения к прекрасному в Третьяковке, на ВДНХ, или Кусково.

Как-то за ужином, едва дождавшись пока мама приедет с работы, я с некоторым волнением и возбуждением сообщила ей о своём желании стать археологом. Мама спокойно доела суп, а за вечерним чаем дала мне в руки небольшую потёртую книжечку, как оказалось, об археологии. Я с интересом её пролистала – там было несколько ч/б фотографий раскопок где-то в пустыне - и непонимающе посмотрела на маму, всё так же спокойно пьющую чай с абрикосовым курабье[6]. Мама хитро сощурила свои каштанового цвета глаза, и, ткнув пальцем в одну из картинок, сказала, что быть археологом означает выкапывать в пустынях разбитые черепки и кости умерших животных и людей. Если информация про черепки меня ещё не очень сильно покоробила, то откапывание останков умерших людей меня заметно огорчило. Я потому и медиком не хотела становиться, что работа с трупами меня не прельщала, особенно после посещения морга в классе биологии.

Но просто так похоронить возникшую идею кем-то стать я не желала, и, пораскинув умишком, я спросила маму о профессии геолога. Мама снова прищурила глаза, и вербально нарисовала следующую картину: тундра, комары, палатки, мокрая телогрейка, и бахилы. Романтика, вроде бы! Но тут мама добавила решающее слово: отит.

Нееет, так просто я не сдамся! Аква-биолог! Работа с дельфинами, с этими удивительными существами, являющимися (как я узнала значительно позже из книги Николая Левашова) второй разумной расой на Земле! Мечта, а не работа! Ну и пусть, если от меня будет вонять рыбой! Я стану аква-биологом, или на худой конец моренистом! Нет, кажется, не так называется профессия… Вспомнила: океанолог! Мама ласково взяла мои ладошки в свою, а второй погладила меня по правому уху, которое болело сильнее, чаще, и дольше левого. И тут я осознала, что слово “отит” это не только диагноз, но и образ существования. И огонь, вспыхнувший было в моих глазах, погас на долгие годы.

В школе мне стало неинтересно, общаться с ровесниками из-за больших перерывов, связанных со всё не прекращающимися воспалениями, тоже было проблематично. Телефона тогда у нас ещё не было, да и жила я дальше всех от школы, так что свободное от боли и компрессов время я проводила, в основном, в одиночестве. У соседей был маленький белый пудель, и для меня было за счастье погулять с этой собачонкой. Увидев мою привязанность к собачке, мама решила завести мне моё собственное животное! Моему счастью не было предела, и я выбрала себе собаку – ньюфаундленда! Ни много, ни мало! И вот одним апрельским утром мама взяла с собой большую теннисную сумку и поехала в Москву за щенком. Он был породистый, и ему уже исполнилось два месяца. Истратив на щенка свою месячную зарплату начальника отдела, мама привезла мне этот самый чудесный подарок детства, взяв с меня обещание никому не говорить о том, сколько она заплатила за щенка. Сегодня я впервые об этом говорю – теперь уже можно…

Шёл олимпийский год, и на полках магазинов нашего города оружейников гордо красовались поваренная каменная соль, квашеная капуста в трёхлитровых банках, и ячневая крупа. За всем остальным население вынуждено было мотаться в Москву. Зато кассирши магазинов сменили привычные счёты на японские калькуляторы. В один из выходных мама приехала с очередной экскурсии по Москве, и, устало присев на стул у стола, расстегнула теннисную сумку, которую теперь всегда брала с собой в поездки. Из сумки запахло свежим мясом, и наш пушистый щенок радостно запрыгал вокруг стола, ожидая знатного ужина. Мама как-то странно посмотрела на меня, и рассказала следующее.

Сойдя с автобуса, она прошла по подземному переходу, в котором на тот момент ещё не кучковались бомжы с наркоманами, и увидела длиннющую очередь в продуктовый магазин. По привычке всех рядовых советских людей она спросила за чем очередь. Как оказалось, за Докторской колбасой… Тогда, на кухне, в вечерних сумерках, мама второй раз взяла с меня обещание никому не говорить, чем мы кормим щенка. Она добавила, что если бы те наши сограждане в очереди за Докторской узнали бы, что и для кого она несла в сумке, её бы, возможно, растерзали бы прямо на месте. Эти её слова глубоко врезались мне в память. В тот вечер закончилось моё детство.

***

По теории Николая Левашова, Тёмная Материя, которую мы не видим, не слышим, не постигаем, заключает в себе 90% материи Вселенной, и представляет собой не взаимодействующие между собой первичные материи нашей Вселенной. Современная цивилизация людей изжила себя, и, параллельно с её неминуемым разрушением, давно уже идёт строительство Нового Мира – его Конструкта, его формы, наполняемой энергией, переходящей в состояние вещества на пред-атомарном уровне, которое возникает в результате слияния первичных материй[7] в зонах неоднородности.

В силу ограниченности наших органов чувств, и отсутствия материальных приборов, позволяющих каким-либо образом замерить неинерционную массу, этот Новый Мир нами не видим и не ощущаем, хотя и абсолютно реален. В настоящее время, современная наука научилась создавать приборы только на полученной инструментальной базе, то есть лишь незначительно усиливающей способности наших существующих 5-и органов чувств: зрение, слух... Все эти приборы только частично компенсировали ограниченность восприятия окружающего мира нашими органами чувств. Другими словами, проблема — в несовершенстве и ограниченности органов чувств, которыми располагает Человек, в результате чего Мозг получает ограниченную и избирательную информацию из окружающего нас мира. Ещё совсем недавно, какие-то двести лет назад, никто не подозревал о существовании радиоволн и радиации, и сама мысль о них была еретичной и абсурдной.[8] И хотя и в наши дни мало кто понимает принципы работы телевизора или смартфона, но про Тёмную Материю слышали, наверное, все. Ну, или почти все.

Начиная с апреля 2011 года, когда на Земле произошла полная смена системной власти, наш Мозг постепенно освобождается от всего несовершенного. С него, словно с залежалого кочана, уж да простит меня читатель за подобный эпитет, слой за слоем снимаются засохшие листья. В гомеопатии используется похожий принцип. В определённый момент количество преобразований в мире – и в нас - из количества перейдёт в качество, и тогда мы - УВИДИМ. Увидим и эту до сих пор невидимую Тёмную Материю. Произойдёт то, что Фёдор Шкруднев в его книге объяснил так: словно кто-то сдёрнул одеяло… Понимание нового само по себе является шоком, а когда тебе с пелёнок вбивают в голову, что подобного нет и не может быть, то шок – т.е. получение информации иного порядка – может нарушить неподготовленную психику. Чтобы подобного нарушения не произошло, нас и готовят к последовательному переходу на более высокую ступеньку, шаг за шагом, и под бдительным присмотром. Кто же за нами присматривает, кто нас оберегает и ведёт сквозь рифы, в кромешной тьме бушующего океана? Каждый называет это по-разному: судьба, бог, ангел-хранитель, удача, совпадение... Каждый из вас сам выберет тот вариант, который покажется ему либо самым фантастическим, либо самым реалистичным.

Оглядываясь на прожитую жизнь, я теперь чётко вижу нить судьбы, заботливо свитую для меня – наверное, не мной самой, и не моей Душевной Сущностью. Дважды, находясь на пике происходящего, я обращалась к моему ангелу-хранителю, то есть к моей Душевной Сущности, и оба раза сполна получила всё то, о чём попросила. Первая просьба, озвученная в 20-и летнем возрасте, привела меня к Николаю Левашову, а после его ухода, к Фёдору Шкрудневу. Вторая просьба, озвученная в 35, дала мне всё то, что помогло мне до них дойти живой.

Было в моей жизни около дюжины очень сложных ситуаций, и добрая половина из них была – смертельно опасна. Настолько опасна, что вместо меня погиб другой человек. И несмотря на все жизненные перипетии, вы сейчас читаете эти строки. Проносясь в воспоминаниях сквозь годы и события, я с полной ответственностью могу сказать, что меня – бережно вели, всегда выбирая наиболее оптимальный вариант развития событий. И именно этот выбор привёл меня к той точке отсчёта, с которой и началась моя Новая Жизнь. Жизнь, наполняемая более глубоким пониманием ситуации, и ломающая шаблоны сознания болью, мыслями, поступками, и решениями. Но именно теперь, когда я прохожу полное обнуление всего, именно теперь только начинается моя - жизнь. И я не желаю иного!

Марина Валяева

Сентябрь 2022

Источник