Джон Иванович Гридунов – человек, который крепче стали

Среди достижений Советского Союза было лидерство во многих областях и разделах космонавтики. Большие достижения были в космической медицине. Чтобы подготовить удачный полет человека в Космос, она пыталась определить предел человеческих возможностей. Это советским космическим медикам удалось и эти результаты не превзошли и по сей день. 

Появилась профессия – наземные космонавты (испытатели, которые проверяли пределы человеческого организма на Земле). Одним из них был Джон Иванович Гридунов, который в свободное от работы завклубом время совершил медицинский и человеческий подвиг, за который потомки ему будут благодарны всегда.

Когда летом 1960 года из первого отряда космонавтов отобрали шестерых летчиков — Быковского, Гагарина, Нелюбова, Николаева, Поповича и Титова, — не было известно, кто первым из них полетит в Космос. И уж тем более никто не знал, какие максимальные нагрузки навалятся на первого космонавта. Рисковать будущими героями — категорически запрещено. Чтобы узнать предел возможностей человеческого организма, требовалось провести смертельно опасные эксперименты на людях «попроще»:

Джон Гридунов, Владимир Пономаренко, Алик Мнацаканян и другие — были первыми «наземными космонавтами», внештатные испытатели, нигде не учтенные «мертвые души» экспериментальной космической медицины. На них испытывали все виды возможных опасностей, поджидающих человека в космосе: запредельные перегрузки и жесткую посадку, кислородное голодание и высокие температуры, бесконечные часы тишины и одиночества. Простой завклубом Джон Гридунов выдержал перегрузку в 19G и невообразимую «ударную перегрузку» в 50G.

Далее воспоминания Д.И. Гридунова:

"В 1960-м я работал заведующим клуба в Институте медико-биологических проблем. Заведовал, значит, всей местной самодеятельностью. В то время у нас тренировались летчики из первого космического отряда, готовились к первому полету в космос. Хорошие, простые ребята. Титова я учил, как Маяковского читать, Быковский прославился тем, что в классе заснул и грохнулся на пол, с Гагариным я в парке Горького пиво пил.

Они у нас в институте жили, врачи им давление мерили, проверяли всеми возможными способами. Ученые хотели выяснить, как человек будет вести себя в космосе, что будет испытывать. Ведь в то время вообще ничего не было известно. Собачки-то погибали в космосе после первых пусков, а мы человека запустить хотели!

По условиям одного из опытов, нужно было просидеть десять дней в барокамере, заполненной кислородом, в полном одиночестве, в полной тишине. Космическую обстановку имитировали. Был в отряде Валя Бондаревский, совсем молодой парень. У него в барокамере стояла электроплитка, еду подогревать. На десятый день, когда пора было выходить, Валя снял с себя датчики, протер кожу ваткой и бросил. Ватка попала прямо на эту плитку. Пламя, кислород взорвался. Валя весь обгорел. Несколько часов пожил, и всё. Когда мы его хоронили, Леонов прочитал стихотворение. Сейчас не вспомню дословно, но суть была такая: "мы полетим, и ты будешь с нами". Генералы со слезами на глазах стояли.

Я и раньше хотел участвовать в испытательной работе, но после этого случая окончательно решился. В испытатели брали авиационных техников и механиков, а я во время войны как раз был механиком на штурмовике Ил-2 и бомбардировщике Пе-2. Надо было только медкомиссию пройти, чтобы стать испытателем космической техники. Меня, правда, еще из-за имени мытарили: почему, спрашивают, Джон? Да все просто: отец, пулеметчик Красной армии, в день моего рождения 6 октября 1926 года, полез в календарь и выяснил, что в тот же день родился Джон Рид. Тот, который написал "Десять дней, которые потрясли мир". Вот отец меня Джоном и назвал.

Я, можно сказать, с рождения привык преодолевать трудности, быть в гуще проблем. Я даже родился в тачанке. Отец отстреливался из пулемета от басмачей, а мать в той же тачанке меня рожала. Так что, когда я начал заниматься испытаниями космической техники, для меня было совершенно естественным выполнить не столько, сколько нужно, а в несколько раз больше.

Прослышали про летчика, который потерпел крушение где-то в Северном море и бултыхался в ледяной воде, пока его не нашли. А если космонавт вот так попадет? Значит, нужно испытать, как поведет себя скафандр в ледяной воде. "Джон Иванович, давай".

В Томилино оборудовали ангар без окон, без дверей, поставили туда бассейн - у стенок лед, посередине полынья. В эту полынью меня и сбросили. На каждом сантиметре тела датчики, поверх шелковое белье, снизу надувной матрас. Сорок пять минут гребу, согреваюсь, потом пятнадцать минут отдыхаю. Сначала за этим действом наблюдала правительственная комиссия: все в валенках, в шубах, с ноги на ногу переминаются. Постояли, да через час развернулись и ушли: холодно же. Наутро вернулись и аж руками всплеснули: "Живой!" Удивились, значит, они. Меня вытащили, первым делом дали кружку спирта. Я выпил - вода водой. Еще одну - эффекта ноль. Пошел домой, съел горячего борща - не согреваюсь. Тогда набрал полную ванну кипятка и залез туда, только так и согрелся. Потом все удивлялись, как у меня от перепада температур сердце не разорвалось. 13 часов 25 минут в ледяной воде, по заключению врачей, температура на стопе была 5 градусов, тела - 34,3.

В другой раз меня и еще одного испытателя, Сашу Селезнева, посадили в "шарик" Терешковой и дали такую дыхалочку, чтобы мы дышали тем же, что выдыхаем. Был специальный компрессор для восстановления воздуха и поддержания температуры. Но он постоянно отказывал, поэтому дышал я не пойми чем. И так мы с Сашей Селезневым должны были просидеть пятнадцать суток. Но пятнадцатый день пришелся на воскресенье и, естественно, никто не поперся нас с Сашей из шарика вытаскивать. Так что мы еще сутки сверх нормы просидели. Когда люк открыли, Селезнев позеленел и упал в обморок от свежего воздуха. Его сразу же в госпиталь повезли, а я на работу пошел, в клуб. Шарман, как говорится.

Самым сложным был полет на Луну. Королев сказал, что на человеке, который туда полетит, нужно испытать все, что может произойти практически и теоретически.

В 1971-м Волков, Добровольский и Пацаев погибли из-за разгерметизации спускаемого аппарата. Эта трагедия пример того, что может произойти с человеком в случае разгерметизации космического корабля или скафандра в космосе. Такого "прямого соприкосновения" с космосом боятся все космонавты. Нам, испытателям, предстояло сымитировать семь суток полета до Луны в полном облачении, то есть в скафандрах. А также испытать резкое раздувание скафандра в ситуации разгерметизации корабля на высоте 30-40 тысяч метров.

Скафандр раздулся, как положено, но меня швырнуло и нога зацепилась за провод, я двинуться не мог. "Джон Иванович, прекращаем эксперимент?" А я думаю - такая ситуация может быть? Может. Значит, надо испытать, продолжаем эксперимент.

Кормили нас через трубочку творогом. Оператор, должно быть, замешкался, и дал мне столько этого творога, что он разлетелся по всему скафандру и начал вонять. Пришлось в вонючем скафандре "на Луну лететь". Потом панели отопительные включили- с меня пот градом. Кислород начали перекрывать. Я спрашиваю дежурного:"Что, и такое может быть?" Может, говорит. Я не выдержал и завопил: ";Да я ж тебя убью, сволочь, фашист ты проклятый!" И, как назло, седьмой день эксперимента опять выпал на воскресенье. Снова пришлось до понедельника терпеть.

Чего еще боится космонавт? Подъема. А это центрифуга. Ее боятся абсолютно все космонавты. Комаров после нее ходил зигзагами. Что такое центрифуга? Такой вопрос задали студентки на встрече в МИИТе космонавту Береговому. "Как бы вам сказать. Это словно попасть в объятья настоящего мужчины". Так Береговой перед студентками шутил, а на самой центрифуге не до шуток. На все тело наваливается страшенная тяжесть. Кажется, сейчас раздавит. А потом тело начинает течь, как вода. У меня было полное ощущение, что нос ниже подбородка съехал.

На спуске тоже могут быть проблемы. Один человек возвращался на Землю в кресле. Но на Луну собирались отправить экипаж из трех человек, а значит спускать их надо в корабле. А если посадочный парашют не раскроется? Какой удар человек сможет выдержать? Давай, говорят, на Джоне Ивановиче проверим. Будто знали, что я всё выдержу. Сделали четырнадцатиметровую вышку и сбрасывали оттуда капсулу с испытателями. Правда, ученые, прежде чем на живых людях это дело испытывать, пробовали сбрасывать трупы. Для этого эксперимента десяток трупов из Склифосовского специально привезли. И у всех покойников позвоночники повылетали. Во время "моего" эксперимента со мной в капсуле были еще три штатных испытателя. На 38G все они вдруг отказались продолжать. Позвоночник боялись повредить, ясное дело.

А я в таких случаях всегда спрашивал: сколько американцы дали? Значит, будет больше. А потом еще больше. Споткнулся я на 43G. Когда тебя сбрасывают, человек инстинктивно старается сжаться в кулачок, а этого делать нельзя ни в коем случае; сразу удар вдвое сильнее. Надо, наоборот, вжаться в кресло, нас даже ремнями специально притягивали. И обязательно надо на выдохе - для этого команду готовности мне в капсулу передавали. На 43G генерал, который вел эксперимент, отдал команду "Внимание! Приготовиться!" Я выдохнул, а команды "Вниз!" нет, я и вдохнул. И в тот самый момент, как я вдохнул и отошел от кресла, они меня и сбросили. Три дня потом голова гудела. Как голова прошла, я до 50G дошел. Дальше установка сломалась.

Не знаю, как я всё это пережил. Наверное, везло сильно. Это геройская профессия - инвалидами люди становятся, часто бывают смертельные исходы. Сами испытатели вам скажут, что все нормально, все в порядке. Да как же нормально, если два испытателя из трех уходили с работы по инвалидности? Ни у кого из этих людей нет ни медалей, ни наград. На меня в 2006 году написали представление к званию героя России, перечислили все мои заслуги. Анатолий Перминов (руководитель Федерального космического агентства в 2004-2011 годах) посмотрел и говорит: "Это не герой, это дважды герой!" И что? И ничего.

Хочу вот книгу написать, пока все помню. Столько впечатлений за восемьдесят шесть лет жизни накопилось. Большая должна получиться книга. Шарман, мягко выражаясь".

Светлая память человеку – крепче стали, великому сыну государствообразующего народа – великороссы. Вечная память Джону Ивановичу Гридунову.