СКИФЫ

Повесть эта написана еще в 2006 в форме литературного киносценария, поскольку подразумевалась изначально как исторический "блокбастер". Предлагал в разные кинокомпании. Даже в михалковскую "Три Т". Везде получил приблизительно один ответ, мол, все хорошо и даже здорово, но... бюджет+кони и массовка, батальные сцены, не все нарисуешь на компе, нужен крупный план. В общем, неподъемная для нашего кинематографа. Так и лежит в запасниках. Надеюсь, до поры. Если кого-то заинтересует, буду постить продолжения, как мини-сериал.

 Эпиграф (титры).

Еще в XIX веке, анализ накопленных фактов в антропологии, археологии и сравнительном языкознании, разделил отечественную историческую науку на два лагеря относительно истории скифов и в целом славян. В трудах Гедеонова, Хомякова, Венелина, Передольского, Забелина, Иловайского скифы предстают одним из истоков будущей Руси, нашими предками. Что противоречит официальной доктрине, заложенной еще со времен Петра I немецкими историками.

XX век принес новые доказательства на чашу весов сторонников кровного родства славян и скифов. Вскрыты новые курганы. Написаны новые труды. Миру открылись священные писания славян - "Велесова Книга", "Веды славян", "Звездная Книга Коляды" - часть утраченного наследия. И сегодня, перефразируя Александра Блока, мы можем сказать: "Скифы - это мы!"

1. Скифия. Северное Причерноморье.

Лоснится на солнце взмыленная шея коня. Набухли жилы. Перекатываются бугры мышц на могучей груди. Три всадника скачут по степи. Три скифа-воина. Расстилается степь под ударами копыт. Слышатся короткие гортанные выкрики наездников. Волей, ветром и весенним солнцем напоены их души. Ликует степь, пробужденная после зимнего сна. Сквозь молодую зелень травы пробиваются цветы - артемисия, крестовик, темьян, борец, ирис и дикие гвоздики - местами кажется, будто вся степь покрыта цветочным ковром. Несутся всадники в бешеном галопе, стелются кони над землей. Но вот, старший, первым вскочив на небольшой пригорок, резко остановил коня, натянув поводья. Двое других последовали его примеру.

Кони, тяжело дыша, замерли на месте, лишь изредка переступая с ноги на ногу. Гривы их коротко пострижены, чтобы не мешать стрельбе из лука, хвосты по-военному заплетены в тугие узлы. Сбруя украшена. У коня старшего всадника - литые медные пластинки с изображением реальных и мифических зверей. У двух остальных попроще - те же сюжеты, но вырезанные из дерева. Одеты всадники в короткие кожаные куртки, отороченные по краям мехом, запахнутые и перепоясанные кожаным поясом. На поясе - короткий меч-акинак, кинжал, нож, гребень, чаша для питья. На ногах - кожаные, тонкой выделки штаны, заправленные в короткие мягкие сапоги. В правом сапоге - еще один кинжал, привязанный к голени кожаным шнуром. На старшем скифе - войлочная остроконечная шапка-башлык. Двое других - простоволосы. У всех троих на шее золотые гривны-амулеты. Старший - в седле, украшенном резьбой, под седлом чепрак из белого войлока с аппликацией крашеным войлоком и мехом.. К седлу приторочен колчан-горит с луком и стрелами. Двое других - без седел, и даже попоны.

Старшему воину лет сорок, он коренаст, светло-русые волосы прядями выцвели на солнце, борода пострижена клином. Среднему на вид двадцать с небольшим. В нем прослеживаются восточные черты - карие глаза, тонкий прямой нос, русые волосы вьются мягкими кудрями, подбородок гладко выбрит, оставлены только усы. Младшему - пятнадцать лет, он молодой еще безусый воин, внешне похожий на старшего всадника - своего отца.

Встали они на пригорке, и степь распахнулась перед ними, насколько хватало глаз, радуя вспышками ярких цветов и переливами зелени. И будто замерли, впитывая ароматы пробуждающейся жизни и вглядываясь вдаль.

Пока старший не достал глиняный свисток и не издал высокий вибрирующий звук. В ответ откуда-то из поднебесья к нему на вытянутую руку, защищенную кожаной накладкой, спикировал сокол. Достав из небольшой кожаной сумки на поясе тонко нарезанный кусок мяса, старший скормил его птице.

"Лети!" - последовал приказ старшего, и сокол, расправив крылья, легко оттолкнулся и взмыл. И стали уменьшаться фигурки конных воинов, стоящих на холме, рядом с древним заросшим травой курганом с покосившимся истуканом - каменной бабой. И раскинулась степь от края и до края, и все выше и выше поднимался сокол, и вот уже казалось, что видны на далеком севере непроходимые леса, а на дальнем юге блеснуло море, а на востоке и западе - бескрайняя степь с редкими вкраплениями буковых и дубовых рощ, стадами туров и оленей.

И то нырял вниз сокол, то опять взмывал вверх, купаясь в воздушных потоках и лучах ослепительного солнца.

ЗТМ (затемнение кадра)

С момента остановки скифов и до конца сцены - авторские титры и основная музыкальная тема.

2. Персеполь. Совет у Дария.

Голос за кадром: Осень 515 г. до н.э. Персеполь - столица персидской империи.

Царский дворец. Тронный зал "Ста колонн". На троне - Дарий I Гистапс. Вокруг трона - шесть приближенных царя, шесть знатных персов, единственных входящих в личные покои царя в любое время суток, его личных Амеша Спента (духовных царей у трона Всевышнего -Ахурамазды), помогавших ему отвоевать трон у самозванца - мага Гауматы, после смерти Камбиса, его дяди, сына Великого Кира Завоевателя. Ближе всех - Гобрий.

За троном - двенадцать лучников из 20 000-го отряда "Бессмертных" - личной гвардии Дария.

Величественный тронный зал, обычно многолюдный, сегодня почти пуст. Только самые приближенные и представители знатных родов персов присутствуют на совещании. Стены покрыты фресками, словно бы плывущими в колеблющемся свете масляных светильников, покоящихся на бронзовых треножниках. Фрески рассказывают о великих свершениях и завоеваниях молодой династии Ахеменидов. В основном - это походы Кира Великого и его легендарное жизнеописание. Могучие колонны несут на себе барельефы с изображением покоренных народов, держащих на своих плечах трон персидских царей, а также аллегорическое изображение сословий персидской державы: внизу рабы, крестьяне и ремесленники, над ними - воины, над воинами - знать, сатрапы и маги, над ними - царь, а над царем - только Ахурамазда, крылатый Бог.

Дарий, шесть его главных вельмож, наиболее знатные персы и члены царской династии одеты в мидийские одежды, как и положено было Киром Великим во времена его правления, поскольку и сам Кир в юности воспитывался при мидийском дворе.

Просторное длинное одеяние с широкими рукавами, собранное и уложенное в складки, наподобие халата из тонкой шерсти или шелка ярко-пурпурных оттенков (пурпур - привилегия царя, его родственников и особо знатных родов), расшитое золотыми узорами и орнаментом по краям. На голове Дария - тиара из белого войлока с зубцами, усыпанная драгоценными камнями. Тиара повязана бело-голубой лентой (еще одна привилегия царя и особо приближенных). Остальные персы - в кафтанах различных цветов, богато украшенных жемчугом, золотом и росписью, тонкой выделки шерстяных штанах-анаксаридах, головных уборах, открывающих лоб и край прически.

Маги в белых шерстяных хитонах.

У Дария - длинная, завитая в локоны борода. У остальных - коротко постриженные.

Первым заговорил Видана, дворцовый церемонимейстер, личный советник Дария, низко склонившись перед царем.

Видана: Зачем призвал нас сегодня ты, о, Великий Царь, Царь царей, стоящий у трона Ахурамазды? Поведай...

Дарий: Я призвал вас, благородных и мудрых, опору царства, чтобы обсудить поход, что я задумал (в зале повисла напряженная пауза)... против скифов (по залу пронесся словно выдох шепот придворных). Хочу услышать ваши слова и узреть ваши думы.

На какое-то время все погрузились в молчание. Только некоторые чуть слышно говорили между собой, обсуждая услышанное из уст царя.

Знатные персы, многие из которых выросли при царском дворе, где ежедневно столовалось до 20 000 отпрысков благородных семей и родов, воспитанные в зороастризме, где одной из главных добродетелей было добромыслие, искренность и отсутствие лжи, не спешили с ответом, тщательно обдумывая свои слова. Быть уличенными в неискренности, не говоря уже о лжи, значит в лучшем случае - проститься с жизнью. Худшее - позор, изгнание и пятно на весь род.

Первым заговорил Гобрий, по протоколу, он был старший из шести ближайших вельмож.

Гобрий: О, Великий, после того как ты изгнал самозванца и усмирил сатрапии, власть твоя простирается над семьюдесятью народами, земля твоя - от восхода солнца и до заката и нет равных твоей державе. Что влечет тебя к скифам, ведь у них, как известно, нет городов, а царство их - степь да пустыня? Открой нам свои помыслы...

Дарий: Открою... после того как выслушаю вас. Что ты скажешь, Ардашир?

Заговорил второй из шести главных вельмож.

Ардашир: О, Великий, ведет тебя Ахурамазда! Наконец появился достойный муж, готовый отомстить скифам за их бесчинства, творимые век назад. Ибо содрогнулась тогда Азия и только сейчас родила богатыря, способного вернуть им долг.

По залу прокатился гул одобрения.

Гобрий: Будет неверным не напомнить тебе, о, Царь, что в те годы не нашлось державы или царства способного противостоять им, поход не будет легким, хоть я и не сомневаюсь в твоей победе...

Дарий (грозно): Да, пали все, но тогда еще не воссияла звезда Ахеменидов, чтобы встать на их пути, теперь иное время.

Неожиданно вперед выступил Мардоний, мабед-мабедов, Верховный Маг, до этого держащийся в отдалении. После смещения и убийства мага-заговорщика Гауматы, Дарий недолюбливал магов и отдалил от себя.

Мардоний: Позволь сказать, Царь царей?

Дарий: Говори.

Мардоний: Так ли уж велик грех скифов, хочу спросить я вас? В союзе с мидянами они сокрушили Ассирию, открыв дорогу нам. Они преподали всем урок воинского искусства и доблести, и мир изменился после них...

Дарий (резко обрывая речь Мардония): Не скифы принесли нам царство и величие, а сами мы добыли его. Ахурамазда лишь использовал их, тебе ли не знать это, Мардоний?

Мардоний (склоняясь): Воистину, как ты сказал. Осмелюсь лишь добавить, что наш пророк и учитель, Заратуштра, пришел из Семиречья, из Священного града - родины скифов и мы с ними одного корня, от одного праотца, как учат наши писания, хоть и говорим уже на разных языках.

Дарий (после недолгого раздумья): А признают ли они его за пророка и следуют ли его учению?

Мардоний: Насколько мне известно, нет.

Дарий (с усмешкой): Что проку от таких "родственников"? Не наша ли обязанность привести заблудших к повиновению и пролить на них свет Ахурамазды?..

А что молчит мой брат?

Артабан, брат царя, был погружен в размышления, пока не услышал вопрос, обращенный к нему.

Артабан: Меня гнетут сомненья, Царь. Зачем нам скифы? Я согласен с Гобрием, зачем нам их скудная и невозделанная земля? Они не покорялись доныне никому и неизвестно какие из них подданные. Я полагал, что враг наш и единственный достойный соперник - греки-эолийцы. Вот куда текла мысль моя.

Дарий (с потеплевшим взором): Брат мой, Артабан, мы сыновья одного отца, и мысли наши стройны меж собою. Враг наш, с которым рано или поздно суждено сойтись, конечно, греки. Их много, они сильны и города их хорошо укреплены. Война та может затянуться, если (Дарий выдержал паузу, оглядывая всех)... мы не отрежем их от Скифии, откуда к ним течет зерно. Ведь Скифия не вся пуста, и севернее, по берегам великих рек, есть скифы-пахари, что нам от греков же известно. Прервав поток, мы Грецию быстрей поставим на колени. Себе ж обезопасим тыл, чтоб скифы, с греками войдя в союз, нам в спину не ударили потом, когда мы вторгнемся в Элладу.

Гул одобрения еще раз прокатился по залу. Послышались выкрики "Веди нас, Царь!"

Артабан: Ты мудр, Царь. И замысел твой смел и ясен. И все же выслушай меня. Со времен Камбиса не было столь трудных и больших походов. Ты усмирял лишь чернь, казнил бунтовщиков. И сразу столь опасный и неведомый противник. Как поведет себя разрозненное войско, едва-едва пришедшее к присяге?

Дарий: И тут ты прав, мой брат. Но, не проверив войско в деле, как я могу начать войну с Элладой? Пусть скифы закалят и выкуют мой меч для следующих битв. Вот их доля. Моя же - донести его до них... Итак, повелеваю! (голос Дария обрел властность). Сбор основного войска в Сузах по весне, отправь гонцов во все сатрапии, Видана. Ионийцы, пусть готовят флот. Я соберу немыслимое войско, пусть все народы царства породнятся в этой битве. Мардоний, прочитай по звездам, когда нам выступать. Видана, и еще, что знают греки, египтяне и другие народы Ойкумены о скифах, собери и мне расскажешь после. Я все сказал!

ЗТМ

3. Скифия. Скилур, Аксай и Само.

Голос за кадром: Весна 514 г до н.э. Скифия. Северное Причерноморье.

Молодой воин Аксай, которому исполнилось пятнадцать лет, возвращался к отцу и брату, оставшимся на холме.

Аксай: Отец, в четырех полетах стрелы прямо на восход семья оленей, голов пятнадцать.

Скилур: Сделай крюк и обойди их с тыла. (Скилур посмотрел по траве на направленье ветра) Дует полуденник, что нам на руку, запах будет относить на юг. Мы поедем прямо, попробуем их обмануть.

Аксай сорвался с места. Само и Скилур тронулись неспешным шагом, давая время Аксаю совершить маневр.

Скилур: Когда увидим стадо, спешимся и спрячемся за корпусом коней. Олени знают, что такое лошадь, но сколько ног у ней сосчитать не могут. Придерживай коня, пусть идет неспешно, как будто бы пасется. Бей, только подойдя на верный выстрел. Вожака не трогай, без него семейство распадется. И маточек не надо, от них приплод. Бей только молодых самцов, их плоть свежа и мясо нежно.

Само: Вторую весну я встречаю с вами, а все не надивлюсь количеству уловок на охоте.

Скилур: Всю жизнь мы учимся у степи, и отцы наши и деды учились и нам передавали. Ты в этом смысле даже не подросток.

Завидев стадо, Скилур и Само спешились и стали красться, прячась за конями. Само во всем старался подражать отцу. Вожак стада поднял голову и нервно задышал, раздувая ноздри. Он видел двух пасущихся коней, но ничего подозрительного ветер не принес и он продолжил трапезу, лишь изредка кося глазами в их сторону. Кони постепенно подходили ближе. Вдруг появился третий с противоположной стороны. Вожаку это не понравилось. Он бросил есть и замер, жадно втягивая воздух и поводя головой из стороны в сторону. Ему почудился в весеннем воздухе, сквозь ароматы трав, прелой земли и запаха сородичей едва уловимый конский дух с примесью металла. Металл, а значит - человек. Но не успел он протрубить тревогу, как воздух рассекла стрела. Стадо сорвалось. Остался лежать лишь молодой олень. Стрела ему пробила шею, задев аорту. К нему несли три всадника, неожиданно оказавшиеся на лошадях.

Скилур: Аксай, ты поспешил. Ты видел, что мы близко и спугнул их преждевременно своим приходом.

Аксай: Извини, отец.

Все трое спешились. Скилур присел возле убитого оленя. Достал стрелу. Стрела была раскрашена продольными красными и черными полосами, как это принято у скифов. Расцветка и узор говорили о хозяине и роде, которому он принадлежал. Взяв стрелу обеими руками, Скилур рисовал в водухе над убитым оленем священный символ: ромб, перечеркнутый крестом и точками по четырем сторонам света. Для пахарей то был символ засеянного поля, плодородия и жизни. Для степняков вся степь и охотничья добыча были символом жизни.

Скилур (положив одну руку на голову оленя, а другую на сердце): Благодарим тебя, дух Оленя-отца, старшего в роду, что ты дал нам сегодня в жертву своего сына. Степь дает твоему роду кров и пищу, ты даешь ее нам, мы храним степь. Да пребудет во веки так. Пусть процветает твой род.

ЗТМ

Солнце клонилось к закату, когда Скилур, Аксай и Само подьезжали к родному стойбищу. Туша оленя лежала на коне Аксая, привязанная за ноги, сам Аксай сидел позади Само держа поводья своего коня. Вид на стойбище был живописен.

Ошибается тот, кто думает, что быт кочевников был аскетичен и суров, как и вся их жизнь в степи. Полноводные реки изобиловали рыбой, а степь дичью, они пасли несметные табуны лошадей и отары овец, держали коз, быков. В пищу потребляли кумыс и много сыра, овощи: лук, чеснок, бобы. Могли по желанию разнообразить рацион тунцом и осетриной, кониной, бараниной и козлятиной. Часто готовили мясо в виде рагу в огромных котлах особой формы, делали рубец из потрохов и специй, который мог храниться долго.

И как обильны и разнообразны были формы жизни кипевшей вокруг них, так же обильна и изощренна была их фантазия по части украшательства себя и своего жилища. Предметы быта, оружие, одежда - все на себе несло следы их страстной тяги к красоте. Их дома - кибитки на четырех или шести колесах, вырубленных из цельного массива дерева. Войлочная крыша, обшитая снаружи кожей - непромокаемая и не продуваемая в дальних переходах. И как снаружи, так и изнутри, все украшалось аппликацией из войлока и меха, окрашенного в разные цвета. Внутри кибитка разделялась на два или три отсека-комнаты, одна из которых была домашним очагом и алтарем одновременно. На полу и стенах войлочные и шерстяные ковры с орнаментом или рисунком. Подушки и маленькие столики с загнутыми вверх краями для удобства при передвижении.

Особенно пестро и ярко выглядела их одежда, не только праздничная, но и ежедневная. Штаны из льна или шерсти окрашивались полосами и орнаментом, рубахи - вышивкой, а кожаные куртки и штаны аппликацией из того же войлока и меха, часто использовались нашивки из железных, медных и золотых бляшек со звериными или бытовыми сценками. Особенным изяществом и изощренностью отделки выделялась одежда женщин - платья, обувь, шерстяные чулки, плащи-накидки, шапки. Среди оттенков всех цветов, доминировал красный - излюбленный цвет скифов. Поэтому их стойбище и выглядело очень живописно.

Около сорока кибиток стояло кругом в два ряда, образуя две окружности. Посредине чистая площадка для вечевого сбора, в центре - шатер, где собирались старейшины и вождь. Это была одна семья, примерно 200-250 человек, все родственники. Такие семьи входили в рода, рода - в племена, племена - в племенные союзы, из которых и состояло царство.

Вокруг стойбища были загоны для молодняка, быков, коров и лошадей.

У кибитки их встречала Агапия, жена Скилура. Это была женщина тридцати семи лет с мягким, добрым лицом, слегка курносым носом, волосы ее, как и положено замужней женщине, были уложены под шапкой, она была на сносях, рубаху-платье распирал живот. Рядом с ней стояла дочка - Скрева, семи лет от роду.

Скилур, Само и Аксай спешились. Само и Аксай занялись оленем. Скрева со всех ног бросилась к отцу.

Скрева: Тятя, тятя!

Скилур схватил ее под мышки и подбросил над собой. Радостно взвизгнув, Скрева засмеялась. Поймав ее, Скилур нежно прижал к себе комок родной плоти, глаза его светились счастьем. Подойдя к жене, он положил ей руку на живот.

Агапия (успокоительно кивнув головой в ответ на его немой вопрос): Все хорошо.

Агапия поставила перед мужчинами большое деревянное блюдо и налила из кувшина чистой воды. Скилур, Само и Аксай по очереди подошли и омыли руки и лицо. Скилур, вытираясь поданным Агапией холщовым полотенцем, повернулся к Само.

Скилур: Завтра поедешь в царский стан, там собирают караван на Ольвию, повезешь шкуры, накопленные за зиму. Старшим будет Пров. (И добавил, с хитринкой, улыбаясь) Малу повидаешь.

Само вспыхнул краской. Скилур озорно, но добро засмеялся.

Аксай: Отец, а можно мне... с Само?

Скилур (перестав смеяться, твердо): Нет, ты здесь мне нужен, (и уже более мягко) пойдемте вечерять.

ЗТМ

Караван из десятка вьючных лошадей и пятнадцати всадников приближался к царскому стану. Вел их Пров, старый воин, со шрамом через все лицо и вытекшим левым глазом. Открывавшееся зрелище было грандиозно, особенно для того, кто видел это впервые. Это был город на колесах. Больше трех тысяч кибиток, образовав гигантские окружности, сомкнулись вокруг центральной площади с царским шатром посередине. Стан, как и города, строился по принципу коло, т.е. кольца. Любой противник, конный или пеший, напавший на стан, вынужден был раздробиться, зажатый в тесных "улицах" между кибитками. Больше тридцати тысяч людей, несколько родов составляли население становища. Рябило от цветов в глазах. Гул тысяч голосов перемежался ржаньем лошадей, лаем собак, криком петухов, звоном кузниц. Все вокруг кипело жизнью.

Если присмотреться к жителям, то доминировали рыжие и русые высокорослые блондины, с голубыми глазами, но встречались расовые типы, практически всех народов Ойкумены, неведомо после каких походов или битв, занесенные в эти степи.

В центре стана, на круглой площади для вечевых собраний возвышался огромный царский шатер алого цвета с вышитыми золотом львами - священными животными Дажьбога и символом царского рода. Вокруг шатра на высоких шестах реяли штандарты со знаками родов, входящих в царский стан. В шатре были не только личные покои царя, но и "зал приемов", где собирались старейшины и принимались послы иных держав, здесь же пировали особо приближенные к царю.

Караван, ведомый Провом, постепенно втягивался в толчею узких "улиц", вынужденный двигаться по окружности до радиального прохода на "следующий круг". У каждой кибитки с внутренней стороны окружности было нечто вроде маленького дворика, огороженного низким частоколом для домашней живности, здесь же были открытые очаги для приготовления пищи, играли маленькие дети. Иногда от крыши кибитки до шестов, воткнутых в землю, натягивался полог, дающий тень.

Само ехал, напряженно вглядываясь, сердце его билось от предчувствий. Но вот, взор его просиял, он увидел Малу, прекрасную отроковицу пятнадцати лет. Она стояла во "дворе" с двумя девицами-погодками, о чем-то разговаривая. Семья ее занимала две кибитки. Никого во дворе кроме ее маленького братика больше не было. Само спешился. Мала увидела его и лицо ее залил румянец. Она о чем-то шепнула подружкам и те, прыснув, убежали. Само подошел.

Само: Здравствуй.

Мала: Здравствуй.

Глаза их встретились и несколько секунд они молчали. Мала первая отвела взгляд и посмотрела на проезжавший мимо караван, с которым пришел Само.

Мала: Ты в Ольвию?

Само: Да, завтра.

Мала: А... (и от смущенья замолчала, еще больше залившись румянцем)

Само: Что?

Мала: А... пойдем кормить олешку, брат два дня как с охоты принес, его матку видно волки задрали. Смешной...

Само не успел ответить. В это время три всадника стремительно пронеслись по "улице" и остановились перед домом Малы. Один из них был Куруша, царский сын, ему было восемнадцать лет, он был хорош собой, силен и зарекомендовал себя уже как храбрый воин. Куруша не сходя с седла смотрел на Малу улыбаясь, потом взгляд его упал на Само. Глаза Куруши сузились.

Куруша: А, грек. Все под наших девок клинья бьешь?

У Само очертились желваки. Он повернулся к Куруше.

Само: Я сколот.

Куруша: Сколот? Посмотрим, какой ты сколот на ристалищах перед Купалой.

Куруша глянул искоса на Малу и жестко засмеялся. Резко ударив коня пятками, он сорвался с места. Его друзья последовали следом, еще какое-то время слышался их смех.

В это время Пров поравнялся с Само.

Пров: Само.

Само повернулся к Мале.

Само: Мне пора...

Мала: Так вечером придешь?

Само кивнул головой и взялся за гриву коня. Внезапно он вернулся, снял остроконечную шапку и достал из нее маленький букетик свежих луговых цветов.

Само (протягивая): Тебе.

Мала (радостно): Спасибо.

На секунду их руки встретились. И, как это бывает у влюбленных, каждый утаил мгновенье, продлив это касанье. Само резко запрыгнул на коня и поскакал вдогонку, еще раз бросив взгляд на Малу. Поравнявшись с Провом, он поехал шагом.

Пров: С огнем играешь, парень. Куруша - царский сын. Видать, на девку глаз он положил.

Само: Знаю. Уже встречались.

Какое-то время Само ехал молча, глядя перед собой.

Само: Дядька Пров, скажи... а как у вас... у нас...(Само сбился) в общем, женятся? Мне как-то недосуг все у отца спросить.

Пров: Женятся? (Пров хохотнул) А ты уже готов? Что ж, Мала девка справная. А женятся - обычно. Надо, чтоб родители меж собою сторговались, без родительского благословения нельзя, таков закон. Но и желанья молодых важны, насильно редко кого женят, ладу в той семье не будет.

Само: Но вот... Куруша, царский сын, наверное, если он посватается, отказа ему не будет от ее отца.

Пров: Это верно. Да только погоди тужить. Куруша, если вече утвердит, будет царь, а, значит, жизнь его принадлежит уж не ему, а роду. А роду надо, и отцу его, чтоб он женился с выгодой для рода, чтоб царства породнить, иль укрепить союз, так что он неволен идти за чувствами своими, как род решит, как царь велит, так он поступит. Вот, ежели, он решит взять ее как наложницу, но и тут нескладно. Мося, отец Малуши, хоть не прямой, но родственник царю, его же рода, и вряд ли он захочет такую долю дочери своей...

Пров продолжал рассуждать, не заметив, что Само отстал, погруженный в свои думы.

ЗТМ

4. Сузы. Дарий.

Голос за кадром: Весна 514 г до н.э. Сузы - бывшая столица Эламского Царства.

Сумерки сгущались над городом, зажглись первые звезды, но необычное оживление царило на его улицах. Ржали лошади, ревели ослы и мулы, разноплеменная речь слышалась отовсюду, продолжали работать лавки и торговые ряды. Войско шло через город. Великое войско, собираемое Дарием для похода на Скифию. Пешие, конные, колесницы, обозы... "Бессмертные" - гвардия и многие персы собирались в Цитадели, основное войско встало лагерем у стен города, так как сам город был переполнен.

Ночь дарила прохладу и походный трон Дария был вынесен на плоскую крышу цитадели - царского дворца. Цитадель была выстроена в восточной части города, почти вплотную примыкая к городской стене, так что Дарию был виден, как сам город, так и стан войска.

Он восседал на троне, поодаль стояла охрана из "Бессмертных", перед ним стоял Видана. Подле трона стоял резной столик, украшенный искусной инкрустацией золотом и серебром. На серебряном блюде лежали фрукты и щербет, стоял серебряный кувшин и кубок с красным вином. Их разговор с Виданной прервал появившийся Гобрий.

Гобрий (припав на одно колено и низко склонив голову): Мой Царь...

Дарий: Говори.

Гобрий: Войска восточных и южных провинций в сборе. Опаздывает конница саков - догонит нас в пути. Остальная часть войска будет ждать нас в Сардах.

Дарий: Хорошо. Останься.

Дарий перевел взгляд на Видану, давая тому знак продолжить разговор.

Видана (склонившись): Так вот, как я и говорил, египтяне и скифы спорят кто древнейший из них народ. Греки пальму первенства отдают скифам, что не удивительно, ведь их Бог Апполон до сих пор каждый год улетает на зиму в Гиперборею, мифическую страну - прародину скифов. Но что касается древности, то лучше расспросить Мардония (по лицу Дария проскользнула презрительная усмешка), я же тебе поведаю о том, что ближе к нам, многое из которого, не сомневаюсь, тебе известно.

Дарий встал, взял кубок и подошел к зубчатой стене Цитадели. Он пил вино короткими глотками, глядя на море огней от походных костров войска в сгущающейся тьме. Видана продолжал, повернувшись вслед Дарию.

Видана: Чуть более двух веков назад киммерийцы вторглись в Азию. Они и раньше совершали грабительские набеги, но то был массовый исход. Из северных степей их вытеснили скифы. Многие народы Ойкумены не видят разницы меж скифами и киммерийцами, что послужило поводом их распри для нас загадка. Киммерийцы сокрушили Руса I, царя Урарту. Затем, уже в союзе с ним, Фригию, а после Лидию. Но государства своего не создали, продолжая жить своим укладом меж завоеванных народов. Скифы, идущие по их следам, по сути, повторили их завоеванья. И царь их Ишпакай, создал на севере от Мидии царство Ишкуза. Но просуществовало оно недолго, будучи в союзе с Мидией, он воевал с Ассирией и был убит. Его наследник Партатуа, перешел на сторону Ассирии и женился на дочери ассирийского царя Ассархедона. От брака этого родился Мадий.

Могущество Ассирийской державы в те времена поколебалось. Восстали Вавилон и Мидия. Совместно они осадили Ниневию, столицу ассирийцев. Но город был спасен приходом скифов. Мадий, выполняя союзнический долг перед Ассирией, напал на Мидию. Так началось нашествие, потрясшее основы государств, что помним мы доныне.

Дарий слушал, а перед его мысленным взором вставала карта, подобна тем, что видел он в Египте на папирусах в походе с Камбисом. Карта тех земель, о которых вел свой рассказ Видана. По мере его рассказа карта оживала, текли по ней подобно красным рекам потоки скифов, доносился звон мечей и крики раненых, и отблески пожарищ сгоревших городов.

Видана: Как огненный поток шли скифы с севера и растеклись по Азии подобно рукавам одной реки. Но Мидия сдалась без боя. Многие вожди ее племен, очевидно помня дальнее родство и в прошлом общую с Ассирией борьбу, соединились с племенами скифов. И Киаксар, царь Мидии, сохранил свой трон. Тому причиной, возможно, ранняя смерть Мадия, о коей много тайн, но правды нет. Так началось господство скифов в Азии, продлившееся тридцать лет. И не было тогда народа или царства, способного им противостоять. Любое очаг сопротивление вызывал их ярость и неудержный гнев. Города, не откупившиеся данью, подверглись грабежу и страшному опустошенью. Но в то же время, соперникам, выказавшим доблесть и мужество в бою, оказывалась честь совместной тризны и пиров, что многие вливались после в войско скифов. Так с битвами они прошли и Сирию, и Палестину, вплотную подойдя к Египту. И фараон, в то время правил Псамметих, их встретил на границе с войском и дарами, чем спас свою страну от разоренья.

Перед мысленным взором Дария встала и пустыня, и войско египтян, что видел он в боях, и позолоченная колесница фараона.

Видана: Затем же Киаксар, возглавивший и скифов и мидян, вновь осадил Ниневию, на этот раз удачно. Так начался разгром Ассирии, закончил же его Навуходоносор II, царь Вавилона, захватив Харран. Он был женат, что всем известно, на Амаге, дочке скифского царя Астига, по матери она родня киммерского царя Алиата, что правил Лидией, и потому в войсках его весомой частью были скифы и киммеры, так называемая "умман-манда". Тут начался делёж богатого наследства ассирийцев, и бывшие союзники, как водится, передрались. Мидяне, скифы, эламиты и наши деды - персы выступили против Вавилона. А поводом стал "скифский пир" после падения Харрана, на коем Киаксар, воспользовавшись их безудержным пьянством, вырезал верхушку скифов и киммерийцев, служивших Вавилону. Тому виной, возможно, была еще и древняя вражда меж племенами скифов и киммеров. Так начался закат их славы, пресытившись войной и грабежами, они ушли назад в свои пустые степи, теснимые негласно Киаксаром. Лишь часть их он оставил в Луристане, чтоб обучили его войско тому, что так прекрасно могут сами - искусству конной выездки, стрельбе из лука и тактике ведения войны.

Видана замолчал. Дарий, погруженный в свои видения, еще какое-то время стоял, опершись на край стены. Никто не прерывал его молчанья. Вернувшись к трону, он сел, поставив пустой кубок.

Дарий: Так в чем же их секрет, Видана? И почему могучие державы прошлого столь быстро пали к их ногам?

Видана: Мой Царь, тут нет простого однозначного ответа, и я осмелюсь предположить лишь ряд причин. Во-первых, их несомненное в то время превосходство в верховой езде и стрельбе из лука, что бьет и на 500 шагов смертельно. До их прихода Азия не знала конницы в широком смысле, были лишь отдельные отряды знати, не игравшие весомой роли в пеших битвах. Во-вторых, их тактика, проистекавшая из этих преимуществ: нападают конной лавой, держа при этом строй, смяв пешие ряды врагов, стремительно врубаются в образовавшиеся бреши, одновременно обходя их фланги, чтоб довершить разгром и окруженье. В их арсенале все: стремительные марши на незнающих усталости конях, коварные засады и набеги на оплошавшего противника, когда он думает, что в полной безопасности, и столь же неожиданный отход, коль скоро противник превосходит их числом и оклемался для ответного удара. И в-третьих...

Гобрий: Ты хотел сказать про страх?.. О, извини, мой Царь, что я вступил в ваш разговор.

Дарий лишь одобрительно кивнул головой.

Видана (поклонившись): Говори, о мудрый Гобрий.

Гобрий: Я хотел сказать про страх, что всегда идет впереди их войска. Всем известно, скифы пьют кровь первого убитого врага, снимают скальпы с поверженных и украшают ими сбрую лошадей, бахвалясь друг пред другом как трофеем, отрезанные головы врагов несут царю, чтоб доказать проявленную доблесть, из черепов знатнейших изготовляют чаши для пиров, их украшая серебром и златом. Жестокость их есть притча во языцах...

Дарий: Это ли ты хотел сказать Видана?

Видана: Не совсем, мой Повелитель. Хоть то, что говорит нам Гобрий, во многом правда. Но я здесь не хотел бы сгущать краски, ведь то свидетельства поверженных народов, всегда готовых преумножить жестокость победителей. Причину страха вижу я в ином. По рассказам очевидцев, скифы бьются так, будто им совсем неведом страх смерти, будто злые джины вселяются в тела их и они находят упоенье в самой страшной сече. Неожиданное подтвержденье этому я нашел у греков. Арриан писал, что легендарный Ахиллес, сын Пелея, с отрядом верных мирмидонцев - скиф, родом из Мирмикона, скифского городка на побережьи Меотиды, был изгнан из родного племени за необузданно жестокий нрав, и был он белокур, с глазами цвета неба, носил накидки скрепленные застежками по-скифски, но биться любил пешим. И если представить, что в каждом скифе есть хоть капля крови, родственной Ахиллу, понятно их безумство и упоенье боем.

Дарий (с усмешкой): Наверное, многие народы хотели бы приписать себе родство с героями прошлого. Но, впрочем, то лишь нам удача, биться с потомками титанов - это ли не честь? Что-нибудь еще?

Видана: Одна деталь, мой Царь, мне показалась важной. В любой стране, куда вступали скифы, отменялось рабство. Рабы бежали уже до их прихода, иль восставали против своих хозяев, вливаясь в войско скифов, и пополняли их ряды. Ведь скифы, как известно, не приемлют рабство. И тем поход их был облегчен.

Дарий: Это все?

Видана: Да, мой Господин.

Дарий: Неясно лишь одно - в чем цель их завоеваний? Один грабеж и воинская слава?

Видана: Уж точно не грабеж. Современники их похода уверяют, что скифы как пришли пустые, так и ушли ни с чем.

Дарий: Куда же делась их добыча от многих городов и царств?

Видана: Осталась здесь же. Их безудержная страсть к пирам и пляскам сравнима, разве что, с их страстью воевать. Все время, что свободно от походов или битв, они в кругу друзей, союзников иль даже побежденных проводили в пьянстве. Уж кто обогатился, так это перекупщики, снабжавшие их пиршества и тризны часто в чистом поле. Рукою щедрою, бездумно сорили скифы злато, доставшееся кровью, своею и чужой.

Дарий: И что осталось - воинская слава? Да, быль о них переживет века, быть может, им и этого довольно.

Гобрий: Загадочный народ. Могли бы Азию собрать в один кулак и властвовать, как мы сегодня.

Дарий (задумчиво): Загадочный... Не будем же гадать, коль скоро наша встреча состоится и все увидим сами. На сегодня хватит. Я устал. Мне есть, над чем подумать, вы свободны.

Низко поклонившись, Гобрий и Видана удалились. Дарий некоторое время продолжал сидеть неподвижно, уставясь в одну точку. Неровное пламя светильников, колеблемое на ветру, бросало на его заострившееся лицо изменчивые тени. Казалось гул далеких битв, в которых он участвовал, накатывает на него волнами из прошлого, предвещая столь же опасное будущее. Наконец, будто сбросив оцепенение, царь поднял голову и резко ударил в ладоши. Вышедшие из тени слуги, подняли трон и понесли...

ЗТМ

5. Ольвия.

Голос за кадром: Ольвия - греческая колония в Северном Причерноморье, в устье Южного Буга-Гипаниса.

Скифский торговый караван втягивался в северные ворота Ольвии. Он состоял из четырех десятков повозок, запряженных быками и более чем ста вьючных лошадей. Везли меха, кожи, пеньку, воск, мед-зимник, шерсть. Караван сопровождали двести всадников. При вьезде в город, согласно договору, скифы сдавали тяжелое вооружение - луки, копья, мечи, щиты, оставаясь лишь с кинжалом, который, впрочем, был немногим меньше акинака. Все это складывалось в караульном помещении под замок. Само испытывал смешанные чувства, вьезжая в город. Ровно два года назад он прибыл сюда в поисках своей судьбы, но все это казалось ему в далекой прошлой жизни, теперь он скиф и входил сюда как гость.

Ольвия была богатым городом, поднявшись на торговле со скифами. Дома купцов и знати были обложены привозным мрамором и розоватым туфом, дома попроще - из местного известняка. В остальном - типичный греческий полис, с красной черепицей, мощеными дорогами, портиками, колоннадами, храмами, обширным форумом и примыкавшими к нему торговыми рядами. За ними, ближе к порту - огромные постоялые дворы, конюшни, загоны для скота, склады и доки. Сюда-то, в постоялый двор и вьехал скифский караван. Началась разгрузка, вокруг уже суетились греческие перекупщики-купцы, бегали рабы. Нося тюки, Само с радостью слушал родную речь. Внезапно его кто-то стукнул по плечу. Он обернулся.

Само: Меандр!

Меандр: Самокл, да ты ли это?! Долго я не мог поверить, смотря со стороны, да ты же настоящий скиф!

Само: Самокл... как долго меня так никто не называл.

Они крепко обнялись, похлопывая друг друга по плечам.

Само: Меандр, дружище, это ли не чудо?!

Меандр (оглядывая Само): А уж как я-то удивлен!

Подошел Пров.

Пров: Что, старый друг?

Само: Друг юности, росли мы по соседству.

Пров: Давно не виделись?

Само: Почитай, лет пять.

Пров: Иди. Я понимаю. Управимся и без тебя. Будь завтра утром, когда начнется торг, никто из нас так греческий не знает.

Само радостно кивнул.

Само (Меандру): Я свободен до утра!

Меандр: Прекрасно. Теперь ко мне, я только с корабля, угощу тебя самосским.

ЗТМ

Меандр и Само возлежали на ложах во внутреннем дворике небольшого постоялого двора, где остановился Меандр. На столе меж ними стоял кувшин с красным вином, сосуд для смешивания вина с водой, жареное мясо, сыр, орехи.

Само: Судя по хитону и вину, ты из Ионии?

Меандр: Верно. Только что из Самоса.

Само: Жду от тебя подробного рассказа. Ведь ты же первый уехал из Афин.

Меандр: Согласен. Хоть и сгораю от нетерпенья, узнать твою историю... Ну что ж, когда мне минуло пятнадцать лет мой дядя Ксандр, как ты помнишь, решил меня пристроить в свое дело и приобщить к коммерции. С его торговыми судами я обошел тогда едва ли не весь Свет. Но через три года он отправился к Харону, светлая ему память. Из его немалого наследства досталось кое-что и мне. Осел я в Самосе и начал собственное дело, зафрахтовав корабль. Поначалу мне везло, и через год я имел уже три судна, надежную команду и приличный оборот. Но дальше... (Меандр сделал большой глоток вина) Дальше... удача отвернулась, не знаю, чем разгневал я Богов, но два судна затонули в бурю, последнее - разграбили пираты. В одночасье я всего лишился, еще остался должен. Пришлось продать и дом, и все имущество, но это не покрыло долга. От долговой тюрьмы и рабства меня спасли, ты не поверишь, персы.

Само: Как?

Меандр: Их вера, если ты не знаешь, строжайше запрещает лгать, так завещал им их пророк иль божество, не знаю, Зороастр. И посему они нас, греков, презрительно считают за варваров, что на центральных площадях и рынках собираются, чтобы обманывать друг друга. Да и зачем им торговать, когда из завоеванных сатрапий к ним течет рекою все, что пожелаешь. В Персеполе, при дворе царя, каждый день имеют стол до двадцати тысяч отпрысков семей персидской знати, где практикуются лишь в воинском искусстве, науках и постулатах веры, считая то единственно достойным делом. Но в гарнизонах покоренных городов, многие из них уже смекнули, что, давая деньги грекам в оборот, имеют выгоду немалую, не преступая веры. Вот и мне попался знатный перс, чьи деньги я смог быстро обернуть и погасил свой долг. Теперь служу ему и занимаюсь тем же, имея, правда, небольшую долю, но мне на жизнь хватает...

Само: Печальная история...

Меандр: Ничуть. Все это в прошлом, отболело... Теперь я жду рассказа о чудесном превращеньи грека в скифа, хотя несложно догадаться об истоках. Ведь твой отец был скиф, как я помню, и в юности тебя дразнили скифом за то, что ты любил болтаться возле скифского квартала.

Само: Все верно. Мать говорила, что отец мой был в составе скифского посольства, а после задержался на полгода в Афинах, когда меж ними вспыхнула любовь. Он звал ее с собой, но ее пугали неведомые дикие места и жизнь с чужим народом. Он уехал. Затем родился я, плод их любви. Он обо мне не знал и я его не видел. Мать так и не вышла замуж, мне кажется, что в глубине души она ждала его и верила, что он вернется когда-нибудь...

Само замолчал. Меандр его не торопил.

Само: Он не вернулся... А через полгода, как ты уехал, мать заболела и умерла в горячке, оставив мне вот этот амулет, его подарок (Само показал на шее на кожаном шнурке Крылатую Богиню - Матерь Сва). Мне исполнилось шестнадцать, и я был предоставлен сам себе. Ты поразишься, как близко наши с тобой тропы пролегли. Я завербовался на корабль, и год ходил в Египет за зерном. Потом попал в Ионию, в Милет, где стал наемником в отряде гоплитов при гарнизоне. Когда же Дарий после смуты вступил на трон, восстали Мидия, Элам, а следом Вавилон и Согдиана, всем тогда казалось, персидская держава рухнет со дня на день. Милет изгнал тирана и вернул всю власть народному собранью. Но Дарий устоял, жестоко подавив восстанье. Наш гарнизон бежал, едва узнав о приближеньи персов, наслышавшись о зверствах и расправах над бунтовщиками. Все кто хотел и мог - уехали, а я... не знал, что делать. В Греции меня никто не ждал, друзей не заимел, и, следуя неведомому зову, сел на корабль в Ольвию... Конечно, я, как и любой мальчишка, росший без отца, мечтал его когда-нибудь найти, но думал, что мечта осталась в детстве. А тут, я словно бросил жребий, подчиняясь року... И вот я Ольвии...

Само говорил, а перед его взором встали картины двухлетней давности. Он словно заново все переживал.

Само (за кадром): Сойдя на берег, я, как и ты, наткнулся на скифский караван. Я мог немного говорить по-скифски, чему-то мать меня учила, чего-то нахватался сам от скифов еще в Афинах, в общем, с горем пополам я обьяснил им, что ищу Скилура, сына Брага из рода Само, в честь коего и сам я наречен. И через пять дней конного пути, я был в их стане, все оказалось проще, чем я думал. Нас подвели друг к другу, и я увидел воина в расцвете сил...

Скилур: Мне сказали, грек, что ты меня искал?

Само молча показал свой амулет. Несколько мгновений Скилур смотрел на амулет, потом его глаза метнулись вверх.

Скилур: Лисания...

Само: Я... твой сын.

Глаза Скилура пытливо "ощупывали" лицо Само, скользили по его чертам, потом глаза их встретились и они застыли оба. Само выдержал взгляд. Взгляд Скилура потеплел, утратив жесткость и оба повинуясь внезапному порыву, бросились в обьятья. И долго еще потом, отпрянув друг от друга, стояли, держа руки на плечах другого.

Само, вернувшись из своих видений, вновь смотрел на друга.

Само: Так я обрел отца и родину, которой никогда не знал.

Меандр: Прекрасная история, достойная стиха Гомера. Так выпьем же за это.

Меандр и Само опорожнили чаши.

Меандр (поставив чашу): Мне интересно кто ты сегодня грек или скиф?

Само: Я бы ответил так: уже не грек, еще не скиф. Два года не такой уж долгий срок, но все, что мне открылось здесь, питает мою душу новой силой. Я словно заново живу, учусь ходить и думать по-иному. Хоть и не скрою, мне сниться Греция такой, какой ее запомнил в детстве...

Зажглись на небе звезды. Слуга принес им масляный светильник и ушел.

Меандр: Хочу тебе сказать мой друг, что наша встреча для меня не только радость, но вдвойне удача. Я прибыл с миссией, найти подходы к скифскому царю, ведь всю торговлю с ним взяли под контроль Афины, а ионийцам приходится все чаще перекупать у них, особенно пушнину. А мы могли бы дать больше, чем они, связавшись напрямую. Ты мог бы посодействовать мне в этом?

Само: Хо! Вот это счастье, ты поедешь с нами! Конечно, помогу, чем только можно.

Меандр: Тем более, Афинам в скором времени может быть не до торговли. Грядет война, Дарий собирает войско, ионийские тираны по его заказу готовят флот, как минимум шестьсот судов.

Само (посерьезнев): Вот это новость... А точно, что он идет на греков?

Меандр: А на кого еще? Не к вам же в степи он поплывет. Вся Эллада гудит как улей, растревоженный известьем. Да погоди грустить, что суждено, того не избежать, уж много лет все знают рано или поздно персы будут воевать с Элладой, а дальше только Боги их рассудят. У нас с тобой еще осталось самосское и есть, о чем поговорить, все тревоги завтра.

Само (тряхнув головой, как будто отметая мысли): Ты прав. Я пью за нашу дружбу.

Меандр: Вот это дело. А помнишь, ты у Ксандра стащил бурдюк отменного вина, и мы с тобой впервые напились, как же мне попало!

Само засмеялся, Меандр тоже. И дружная пирушка под Луной продолжилась...

ЗТМ