Не могу не поделиться

Вадим Чекунов

ЗАГОТОВКА. О военной прозе Гузель Яхиной.

Рассказ «Винтовка».

Часть 1.

Жена сказала, что сегодня ночью я сначала страшно кричал во сне, потом тихо плакал и кого-то о чем-то умолял

Я редко вижу кошмары и еще реже их запоминаю. Но этот....

Приснилось мне, что я журналист и беру интервью не у кого-то там, а у самой Гузель Яхиной. Она, между прочим, оказалась во сне очень приятной женщиной. Сидим мы с ней, значит, в кафе. Беседуем об искусстве – современное кино, большая литература, критики-завистники, неправильный и неблагодарный народ, ну и все прочее актуальное. Журналистский долг возьми да и заставь меня спросить Гузель про ее дальнейшие творческие планы.

А она отпивает кофе из маленькой чашки, смотрит на меня добрыми глазами и говорит:

- Про татарскую беду и тяжелую женскую долю я уже написала...

Киваю. Как же, как же, - читали-с.

- Про эльфийские тяготы жизни поволжских немцев я уже написала...

Снова киваю, но почему-то настораживаюсь при слове «немцы». Это я в жизни увалень и простофиля, а во сне у меня и суперспособности, и интуиция – все как надо.

В общем, немцы, да.

- А вот про войну... – ставит Гузель чашечку на стол. – Про нее у нас написано мало. Про нелегкую женскую долю на войне.

Я холодею и осторожно уточняю:

- На какой войне? Про какую войну вы?

Тут Гузель Шамилевна вдруг подмигивает и почему-то голосом Чулпан Хаматовой сообщает:

- Известно, про какую. Про Великую Отечественную!

И вот тогда я начал кричать. Сначала просто громко, а потом упал на колени, заполз под столик и все пытался обхватить писательницу за ноги. Плакал, ныл и умолял про что-нибудь про другое писать – да хоть про реактор, или про любимый лунный трактор... Только не про войну. Ну или про другую какую войну... Вот хоть половцев с печенегами...

Но было поздно. Окончательно превратившись в Зулейху, ой, то есть в Чулпан Хаматову, Гузель стала кричать не своим голосом дальше:

- Я, например, ненавижу Великую Отечественную войну!

- А кто ж войну любит?.. – плакал я.

- Я не могу ей гордиться! – неумолимо продолжала Яхина-Чулпан.

- Гордятся-то не войной, а победой... - всхлипывал я.

- Для меня это боль, кровь и страдание не только русского народа, но и немецкого, солдат и мирного населения других стран! – сказала Гузель Хаматова и навела на меня откуда-то взявшуюся винтовку...

- Не надо, пожалуйста, не надо... – скулил я. – Только не про войну, ну только не про войну!

И грянул гром...

...Утром я первым делом полез в интернетики. Холодея от тех самых предчувствий, от которых холодел во сне.

Как пелось в мультфильме-опере про охотника и зайца: «Предчувствия его не обманули!»

WARNING: если вас по какой-то причине не устраивает научная терминология, которая будет встречаться в тексте ниже (потому что текст о войне, а на войне – ком а ля гер), то лучше чтение не продолжать.

Итак, в майском (!), в праздничном, сука-блядь, номере журнала «Октябрь» за 2015 год есть рассказ нашей замечательной Гузель Яхиной.

Рассказ называется «Винтовка».

Это рассказ о восемнадцатилетней девуше по имени Майя, военной санитарке. Война. В неком городе идут ожесточенные бои. Девушка вытащила на себе четырнадцать бойцов. Не всех удалось доставить живыми. И вот у нее задание – в одном из домов есть наши раненые. Их надо спасти, пока дом не заняли немцы. Девушка с медицинской сумкой отправляется на задание...

Звучит вроде пристойно. Вопросы, почему наши покинули дом и не захватили с собой раненых товарищей, почему девушке-санитарке никого не придали в помощь - у меня возникли, да. Но так как голова еще побаливала после выстрела в нее из винтовки в ночном кошмаре, я вопросы отогнал и принялся за внимательное чтение.

Рассказ начинается с того, что Майя добывает себе оружие. Ну в самом деле, в зоне боевых действий тяжко без оружия, санитару в том числе. Как обстояло дело во время войны со штатным вооружением у медиков – это отдельная тема. Не каждому оно полагалось, да. Но для защиты себя и раненых медики на фронте вооружались и внештатно, хотя бы пистолетом. Винтовку не всегда с собой потаскаешь, от пистолета толку мало, но всяко лучше, чем ничего. Майя же легких путей не ищет, поэтому добывает себе трофейное оружие. Я сначала подумал, это потому что «воевали с одной винтовкой на троих», но нет – там по действию минимум 1943 год, так как офицерские звания встречаются уже.

В общем, «винтовку Майя сняла с убитого, у стены дома. Даже не поняла сначала, наш или немец: в мостовой зияла кровавая воронка, из которой росли ноги и руки. Головы – не было. Воронка изо всех сил упиралась носками широко раскинутых сапог, крепко сжимала рукой винтовку».

Картина маслом. «Ручка, ножка, огуречик...». Куда упиралась воронка сапогами? Откуда известна кистевая сила воронки? А вот сейчас и проверим!

Майя тянет винтовку за ствол. Воронка не отдает. Майя сердится и дергает сильнее. «Оружие поддалось, медленно поползло к ней... вместе с чужой рукой, оставляя за собой толстый яркий след, словно краску из тюбика выдавили красную».

Лежала чужая рука и жизненные соки в себе копила, чтобы при случае красочно-кроваво напачкать, на радость отучившейся в киношколе Яхиной. Ну чтобы картинка была, вы понимаете. Рука при этом действительно крепко держит винтовку – бедная санинструкторша «зажмурив глаза, один за другим сковырнула чужие пальцы с приклада».

Я боюсь у авторши спросить, как ее героиня бойцам жгуты на оторванные конечности накладывала, да раны вообще бинтовала...

"Теперь это ее ружье – маузер, новенький».

Ну что ж, можно поздравить девушку Майю – не иначе как по акции вторым стволом разжилась. «Аттракцион «Удача»: вытягиваете из воронки винтовку, получаете ружье в подарок!» Потом-то я сообразил, конечно, что под «ружьем маузером» очевидно имеется в виду типичная винтовка вермахта, Mauser 98k. Но не смог понять, что же означала первая фраза рассказа: «Эту винтовку Майя сняла с убитого, у стены дома». Вот если бы героиня те самые сильно упирающиеся сапоги стянула – еще можно сказать, что их она сняла с убитого...

Ладно, сняла так сняла, русский язык авторше не родной ведь. Ползет девушка в дом. Подползла, «встала ногами на низкий подоконник дворницкой и уперлась ладонями в ребра пустого оконного проема с торчащими по краям остатками стекла».

Вторая картина маслом. Ползла, ползла и раскорячилась в окне дворницкой, еще и ладони зачем-то себе изрезала. Подарок не для снайпера даже, а для любого толстого скучающего немца. Это мне напомнило замечательный момент из рассказа О' Генри «Квадратура круга», где герой очумел от обилия городских впечатлений, а «мальчишка-газетчик швырял в него банановыми корками и приговоривал: "И не хочется, да нельзя упускать такой случай!"

Толстые немцы оказались ленивыми, случай упустили и не стали стрелять. Зато принялись что-то взрывать, и героиня благополучно забросилась взрывной волной внутрь дома, «прямо на жесткую тахту, застеленную пропахшими дымом и сыростью одеялами». Прилежная графоманша Яхина старательно выполняет чей-то, в общем, дельный совет – когда пишешь, не забывай насыщать текст запахами. Вот она и старается, дает героине нюхать «тахту с дымком», будто провонявшие всем на свете одеяла в доме, за который днями и ночами ведутся бои – это что-то особое. Ну к запахам (равно как к толстым ленивым немцам) мы еще не раз вернемся.

А пока вместе с героиней поползем на четвереньках искать лестницу. По дороге Майя вспоминает, что вынесла она уже четырнадцать бойцов, но «троих убило осколками прямо на ней, пятеро умерли позже, в полевом госпитале, остальные выжили». Правда, после сцены зажмуривания глаз санинструктором, я начинаю подозревать, что эти восемь умерли из-за зажмуренно оказанной помощи.

Лестница найдена.

«Вчера наши взяли было дом, но не смогли удержать, отступили обратно за улицу. На чердаке оставалось несколько раненых, их надо было принести, пока немцы опять не заняли дом».

Запомним этот момент. Наши отступили. Дом – пустой. Немцев там нет. Ну так на войне часто бывало – отбили фашисты у русских дом обратно, а потом посмотрели – чего-то он какой-то уже не такой красивый... весь какой-то коцаный, грязный... Ох уж эти иваны, вечно натопчут... Обиделись и ушли обратно, в другой дом, в уютный и фашистский. Ну а покинутом всеми доме - оставленные советскими солдатами раненые. Несколько человек. Потому и послали туда девушку-санитарку. А потому что есть женщины в русских селеньях. Вот тебе изба горящая, вот тебе кони – ступай, входи, тащи. Обойдешься без бойцов подмоги. Оружие не положено, а сильно захочешь – пошукай по воронкам, там бывает. Вперед!

«Второй взрыв застал Майю на лестнице первого этажа. Она успела прыгнуть и уткнуться лицом в большое и теплое еще тело, лежавшее навзничь на ступенях».

Майя укрывается телом, на всякий случай, вдруг еще раз что взорвется.

«Тело не возражало. От него шел вкусный запах табака и одеколона».

В рассказе появляется детективная линия!

Картина маслом третья, загадочная. Кто убил теплого и вкуснопахнущего фашиста – а это именно фашист оказался – и что вообще делал ароматный оккупант в доме, если его «пока не заняли немцы»? Разведчик? Зачем тогда его камерады взрывают что-то? Заблудился и погиб от взрыва? Судя по тому, что он еще теплый – значит, свежий совсем, тоже кого-то искал, бродил по лестнице.

Ладно, убили и хорошо, одним наодеколоненным курильщиком меньше.

Майя-затейница ползет по лестничным пролетам. Натурально ползет, в стиле «гусеничка»: «Майя ползла вверх, считая подбородком ступени... Все-таки женщине труднее ползти по ступеням, чем мужчине: грудь мешает. Хоть и маленькая. Приходится каждый раз аккуратно класть ее на ступеньку, как на полочку». Хорошо, раз удобно – ползи, как ползется. Главное – спеши к нашим, им нужна твоя помощь.

«Взбираясь по лестнице, потеряла счет времени. Сколько же этажей в этом чертовом доме?! Когда ползла к нему, казалось, что пять. И вот который пролет остается позади, а лестница не кончается. Ох уж этот пятнадцатый – куда забрался»

Эй, эй, эй! Минуточку! Какой еще «этот пятнадцатый»?! Уважаемая авторша, вернитесь на два ваших пиздеца... простите, абзаца назад: «На чердаке оставалось несколько раненых». Это значит, что и шестнадцатый, и, может быть, семнадцатый с восемнадцатым героиню рассказа дожидаются. Как минимум. Не пятнадцатый один «куда забрался», а все они туда забрались, на чердак. Или героиня, вытащив одного, снова гусеницей по ступенькам поползет и будет вздыхать: «Ох уж этот шестнадцатый, куда забрался!»?

«Майя встретила еще несколько тел – пару наших, пару немцев. Лежали вповалку, словно обнявшись. Дрались, что ли?»

Отведите детей от экрана, пожалуйста.

НЕТ, БЛЯДЬ. ЕБАЛИСЬ!

Уф. Я предупреждал: чтение текстов Яхиной – то еще занятие. Это как ползание по лестнице с помощью подбородка и сисек, только намного хуже.

Озадаченная позами убитых, наша героиня начинает вдруг размышлять:

«А вот интересно: если бы какой-нибудь немец оказался живым, потащила бы она его на себе? Или оставила бы умирать здесь, на ступенях?»

АААААА!!! СУКА! У ТЕБЯ – ПРИКАЗ! ПРИКАЗ, БЛЯДЬ! ТАМ НАШИ РАНЕНЫЕ, НА ЧЕРДАКЕ! А ТЕБЕ, СУКА, «ИНТЕРЕСНО»...

(Вот это вот выше что, которое большими буквами, я писал не нажав кнопку «капс», а удерживая пальцем кнопку «альт» - так больше злости передаётся. Чувствуете?)

«Неужели смогла бы оставить?.. А может, его нужно было бы пристрелить? Не бросать же врага живым? Смогла бы? Майя не знала»

На этом моменте сказал себе: зато я знаю, что авторша замыслила. К гадалке не ходи - Майе придется возиться с раненым и вкусно пахнущим фашистом. Сам с собой поспорил: если, мол, не угадаю, то брошу всю эту литературу, надену рубище, возму посох и уйду босиком куда глаза глядят.

В общем, пока героиня ползет, в доме начинается суетня – кино и немцы приехали. Стрекочут длинные автоматные очереди, вспарывая тишину. Раздаются громкие решительные команды, на немецко-фашистском, разумеется, языке. Которого героиня, понятное дело, не знает совсем - до времен «Гитлер капут!» и уж тем более до «Дас ист фантастишь!» еще далеко. Ну и авторша Яхина, само собой, старательно прописывает каждую вражью реплику на языке-оригинале: «Schneller! Kommt, kommt! Dahin! Es gibt da jemanden! Aufwärt!» и все такое прочее.

Что ж. Имеет право на жизнь такой приём. Придает колорит, достоверность.

Проиллюстрирую китайским. Прилетает, допустим, в Пекин человек. Весь словарный запас китайского у него таков: он знает, что «нихао!» это «здрасти!» и еще слыхал, что слово «хуй» в китайском означает что угодно, но вовсе не то, что это же слово означает в русском. То есть довольно глубокие познания у человека. И вот мы пишем рассказ о нем.

«Едва он прошел паспортный конроль и вышел в зал, как к нему обратился улыбчивый молодой человек:

- 您好，欢迎来到中国首都北京。

Пожав плечами, Антон направился к выходу из аэропорта. Мелодичный женский голос объявлял:

- 乘客们请注意，请带好随身物品。

Неподалеку от Антона ссорилась молодая семья.

- 你为什么没把我的小熊放到行李箱里 - капризно кричала жена. – 你从来都不关心我。

- 对不起，亲爱的 - виновато отвечал муж. – 我发誓不会再这样了。»

Ну и так далее. Здорово, правда? Текст "заиграл достоверностью и колоритом".

То, что годится для сценария, никоим образом не годится для литературы. Товарищи и господа редакторы, рецензенты и литературные критики! Ну ладно Яхина этого не понимает, но вы-то – вы-то можете если не объяснить ей, если не научить ее, так хотя бы не восторгаться, не писать «У нее нет огромного таланта, но все свои писательские возможности и навыки, приобретенные в Московской Школе Кино, она использует по максимуму».

Избавьте нас от яхинского максимума... На хер.

Извините. Наболело. Крик души. Вернемся к тексту.

Наша героиня «стараясь бесшумно ступать на цыпочках (кирзачей на ее тридцать пятый размер не было, пришлось взять сороковой)» прячется от немцев в одной из квартир где-то наверху.

Как минимум 1943 год, напомню. Сапоги не подыскали саниструктору, кирзачи выдали на пять размеров больше... Старательная Яхина нагуглила нечто вроде воспоминаний военной переводчицы, что она в 42-м носила кирзачи на четыре размера больше (Дунаевская И. От Ленинграда до Кёнигсберга: Дневник военной переводчицы (1942-1945). М., 2010. С. 43). Но даже в этом дневнике Дунаевская пишет, что потом старшина ей раздобыл яловые, по ноге. И она была переводчицей, при штабе. А тут – на передовой человек...

Не удивительно, что Майя озлобилась. К солдатам у нее отношение было, мягко говоря, прохладное.

«Она их вообще не любила. Зачем вытаскивала? А сказал же как-то замполит: «Человек на войне должен быть как винтовка. Надо – стреляет. Не надо – ждет, когда надо будет». Надо было – вот она и вытаскивала».

Ну а чего их любить – они вон какие противные:

«Обкусанные губы, из уголков рта – ручейки слюны. В оскале – желтые зубы с серым налетом, дух перегара в лицо: «Сестричка! Сестричка-а-а!.. Ох, какая молоденькая…» Глубокие поры на лбу, черный пот струится по длинной щетине. Грязные, измазанные кровью».

Перегар для закрепления материала еще будет упомянут - Майя все время «отворачивалась от резкого спиртового запаха (ох уж эти сто грамм фронтовых!)».

То ли дело теплый немец – вкусно пахнул как, помните?

Ну, подождем, может, вонючие немцы тоже появятся – война все же.

Майя прячется в квартире, за «высокие, наполовину стеклянные двери. Плотные занавески закрывали стекло. Двери были распахнуты настежь, специальные бархатные ленты, накинутые на крючки в стене, удерживали их открытыми».

Ну, нормальное место, да.

«Майя встала за одну из дверей, прижала к груди винтовку».

Это мы запомним, нам пригодится.

Но – чу! Пришли фашисты в квартиру. Один решительноголосый, другой какой-то шкет.

«– Haben Sie hier geguckt? – Тот самый начальственный голос.

– Noch nicht, Herr Oberleutnant. – Второй голос, совсем молодой.

– Schauen Sie Mal hier überall. – Кто-то прошел к окну, видимо, хозяин решительного голоса.

Поднял с пола стул, с грохотом поставил его и сел. Стул жалобно заскрипел. Тяжелый мужчина, килограммов девяносто, решила Майя. Такого одной не вытащить. Раздался короткий щелчок (зажигалка!). Майя почувствовала запах табачного дыма – офицер закурил».

Вот, кстати, и первый толстый ленивый немец. Я-то думал, он к окну ходил, чтобы осторожно обстанову оценить, а он, оказывается, за стулом просто. Такие долго не живут, посмотрим, сколько он протянет.

Пока толстый фашист сидит и курит (а Минздрав СССР его предупреждает), второй шагает «по квартире, громко расшвыривая вещи и заглядывая во все углы».

Приходят еще их сослуживцы, громко смеются и зачем-то ссут на стены. Ну, фашисты – что с них взять. Впрочем, главный на них рявкает.

«Несколько солдат убежали, оставшиеся начали переворачивать и ставить на ноги стол и стулья, двигать мебель. Что они собираются делать?..»

А действительно, что? Ведь перед этим молодоголосый старательно расшвырял всё...

«Немцы – их было в комнате четверо или пятеро – продолжали к чему-то готовиться»

Я очень боялся, что они к оргии какой-нибудь своей, богомерзкой и фашистской, готовились. Но всё обошлось.

«По щелканью затворов Майя поняла: к бою»

А-а, теперь ясно – какой же бой без расставленных стульев и столов! Немец порядок любит, это все знают.

«Она старалась не дышать. Какое счастье, что поставила маузер на пол, а не повесила на плечо!»

Длина винтовки, что у нашей героини – 111 см. Если она ее «поставила на пол» ее, то как быть с тем, что она ее «прижала к груди»парой абзацев выше?

У меня два варианта – либо рост героини метр тридцать, либо ее грудь от ползания по лестницам стилем «гусеничка» сильно подпортилась... Еще чуть-чуть и тоже можно на пол ставить.

Далее толстый лейтенант-курильщик начинает таинственный обратный отсчет минут и секунд вслух. Когда истекают последние секунды, где-то что-то взрывается поодаль. Стены слабо вздрагивают и между двумя солдатами происходит такой важный диалог.

«– Was für ein Tagist heute? – тихо спросил один немец.

– Sonntag, – так же тихо ответил второй»

Один спрашивает, какой сегодня день. Второй отвечает: воскресенье.

Все. Дальше начинается перестрелка. И к чему был этот диалог?

Меня хватило лишь на предположение, что по воскресеньям у толстого фашиста-начальника получается какой-то особо праздничный взрыв. Если у кого есть более конструктивные идеи – поделитесь.

Итак, начнается перестрелка, «все в дыму, война в Крыму».

Наша героиня по-прежнему стоит за дверкой. Чтобы скоротать томительное ожидание, она размышляет:

«Если пуля попадет в дверь, она прошьет ее насквозь и убьет меня? Или застрянет в дереве? А если попадет в стеклянную часть?.»

Я и раньше опасался за умственное состояние Майи, а теперь совсем уже не знаю, что подумать. Что же, действительно, такое будет, если пуля попадет в стеклянную часть двери? Хм-м...

Ум у нашей Майи слабый, зато пытливый. Прямо как у покупателя в анекдоте:

Продает мужик попугая, а у того к ногам две веревочки привязано. Покупатель подходит, спрашивает: «А веревочки зачем?».

Продавец: «За левую дернешь - по-английски говорит, за правую - по-немецки».

Покупатель: «А если я за обе дерну, что будет?»

И тут попугай такой: «Я же тогда ебнусь, придурок!

То есть даже попугай знает, что бывает в определенных критических случаях и ситуациях. А санинструктор Майя – нет, она сегодня первый день на работе...

(окончание следует)

Взято здесь: https://www.facebook.com/perma...