Последние события на мировой арене – от Гонконга до Гренландии – обозначают переход к постглобальной эпохе мирового развития. Геополитические трансформации затронут ядро мировой системы – «золотой миллиард» – вплоть до распада коллективного Запада на несколько группировок. Мир «закатной глобализации» комфортен для значительной части элит, в том числе и постсоветских стран, которые хотят отложить изменения. Однако именно постсоветская Евразия сталкивается с наибольшими рисками. В регионе распространены ориентиры на «подсоединение» к внешним источникам экономического роста в большей степени, нежели создание собственных региональных механизмов. Отказ от создания евразийских драйверов экономического развития приведет к разрыву постсоветского пространства внешними игроками.
«Казус Гонконга и Гренландии»: контуры постглобального мира
Глобализация как система остается основой миропорядка даже в условиях полной деградации мирового права и глобальных политических институтов. Однако, очевидно накопление значимых изменений, со временем способных повлечь «взрывной» эффект.
Есть три важнейших узла или «казуса», где сфокусировались потенциальные вектора изменений глобальной системы, способные затронуть Россию и все постсоветское пространство.
«Казус Гонконга». Этот узел характерен демонстрацией уязвимости финансово-инвестиционных анклавов и демонстрацией эффективности социо-информационных манипуляций в качестве инструментов дестабилизации локальных пространств и переформатирования геоэкономической конфигурации целого региона.
Анклавная встроенность в мировую финансовую систему на базе «смягченного суверенитета» оказалась, скорее, уязвимостью, нежели силой, особенно на фоне контроля за многими социальными институтами анклава со стороны внешних игроков.
Что касается Китая, то стало в целом понятно: Пекин пока не освоил технологии гибридной политики, что становится его стратегической слабостью. Признаки использования против интересов Пекина гибридных социо-информационных технологий уже проявляются в ряде государств постсоветского пространства, например, в Казахстане.
Можно предположить, что существенную роль в поведении Китая сыграло и отсутствие достаточного уровня военной защищенности на стратегическом и субстратегическом уровнях. Показательно, что по схожей схеме начинает развиваться ситуация в Ливане, лишая Бейрут многих шансов на то, чтобы бороться за статус крупнейшего финансово-инвестиционного центра Восточного Средиземноморья, становящегося при любом сценарии трансформаций важнейшим в геоэкономическом плане регионом.
«Казус Леванта». Этот узел геополитических процессов кажется самым очевидным, но одновременно самым сложным. На протяжении нескольких последних лет мы наблюдали в контексте развития ситуации в Сирии, Ираке, Ливане все системообразующие особенности современной системы международных отношений: от использования гибридно-силовых методов, раздувания гражданской войны в экономических интересах (формирование «серого» и «черного» рынка нефти, захват территории под будущие газотранспортные проекты) до попыток апробировать новые радикальные идеологические концепты.
Уже в последнее время реализовались такие феномены, как: разрушение системы устойчивых и институционализированных политических и военно-политических союзов, возможность почти мгновенного отказа от ранее взятых обязательств, ситуативность решений, вызванных в том числе и личностями политиков.
Главным результатом «казуса Леванта» стала готовность ключевых игроков в системе международных отношений к глубокой перестройке политической и пространственной конфигурации даже такого важнейшего региона, как Ближний и Средний Восток.
Потенциальный масштаб жертв и разрушений мало кого испугал, а значит, тем более никого не испугает масштаб деструкции применительно к Евразии, объективно ставшей куда менее приоритетным для «цивилизованного мира» регионом, чем еще 10‑12 лет назад.
«Казус Гренландии». Данный узел кажется наименее значимым, хотя в действительности он создает важнейший прецедент. Снимается табу на пространственную перекройку «цивилизованного мира», способную, в том числе, привести к разделению пространства (политического, экономического и чисто операционного) «коллективного Запада» на несколько пространств с разной степенью защищенности.
Возникновение Северо-Атлантического, Центрально-Европейского и Средиземноморского «западов» перестает быть фантастикой, равно как фантастикой перестает быть идея Д. Трампа о постепенном ослаблении встроенности США в НАТО и концентрации именно на Северо-Атлантическом регионе.
Северная Атлантика, будучи дополнена не только Гренландией как новой условно «подмандатной» США территорией, но и Великобританией после брекзита, становится вполне самодостаточной.
«Казус Гренландии» демонстрирует и стремление США консолидировать ресурсы для борьбы за влияние в Арктике после 2025, после завершения, как считается, противостояния с Китаем.
США явно исходят из того, что смогут переиграть Китай в торгово-экономической войне за счет своего доминирования в финансово-инвестиционной сфере. Вашингтон, вероятно, рассчитывает достичь с Пекином «долгого перемирия» на своих условиях в ближайшие 1,5 – максимум 2 года, в том числе и используя гибридные методы воздействия. После этого у США окажутся развязанными руки для других важнейших проектов, наиболее очевидным из которых является консолидация вокруг себя Североатлантического региона и вытекающая из этой задачи новая арктическая политика.
Но значение «казуса Гренландии» куда шире – сам факт его появления говорит, что трансформация пространства глобальной политики и экономики может затронуть и, вероятнее всего, затронет и «ядро глобализации». Никакого «золотого миллиарда», долговременно защищенного от социально-экономических кризисов и социальных пертурбаций, – не будет.
Иными словами, через «казусы» мы видим то, что можно было бы назвать «апробацией» новой модели поведения государств на мировой арене, а, фактически, – демонстрацией пределов допустимого в межгосударственной конкуренции. И эти пределы существенно отличаются от того, к чему мы привыкли в эпоху глобализации.
Политика России в новых реалиях
С одной стороны, разрыв между имеющимися внешнеполитическими достижениями и внутренним экономическим развитием не позволяет России в полной мере монетизировать даже очевидные внешнеполитические достижения.
С другой стороны, в Москве вполне адекватно оценивают последствия современных глобальных процессов и новые формы межгосударственной конкуренции. Выводы, сделанные Кремлем, проявляются в конкретных, уже обозначенных изменениях в политической и социально-экономической области в последние полтора-два года:
● Обеспечение высокого уровня военной защищенности, как гарантии от внешнего силового давления, причем по всем уровням «спектра конфликтов».
● Ориентация в экономическом планировании на наихудший сценарий развития внешнеэкономической конъюнктуры, включая дальнейшее развитие санкционой политики, что отчетливо продемонстрировали недавние заявления министра финансов Антона Силуанова.
● Разворот в сторону создания внутренних драйверов развития российской экономики с опорой на позиции в глобальной энергетической отрасли, хотя пока эффект и недостаточен.
● Приоритет юго-восточного направления геополитики (вектор «Поволжье-Каспий-Средний Восток») даже по сравнению с дальневосточным направлением. «Разворот на Восток», который многие считали преимущественно пропагандистской конструкцией, реализовался в практическом плане, как «разворот на Средний Восток»
● Обеспечение устойчивости социальных институтов, новая социальная политика, в том числе и реализуемая через систему «национальных проектов».
● Создание инструментария противодействия информационным войнам и давлению с использованием информационных манипуляций и гибридных методов дестабилизации ситуации.
Нельзя не заметить и того, что российская элита постепенно подходит к осознанию недостаточности политической власти и экономики для обеспечения устойчивого суверенитета. Возникает еще не оформившийся, но уже ощутимый запрос на идеологически консолидирующие инструменты.
Несмотря на все издержки в России обозначился принципиально новый дискурс: о российском суверенитете в условиях постглобализации. Он неизбежно ведет и к переосмыслению отношений с постсоветскими странами Новой Евразии.
Главная же организационная задача для России – сформировать в сжатые сроки адекватную современному положению дел в стране и мире и стоящим перед страной вызовам систему управления.
Геоэкономические ловушки для Новой Евразии
Конечно, интересы России и приоритеты ее развития на данном этапе не могут быть полностью отождествлены с «обще-евразийскими». Однако объективно даже с учетом известных издержек «прагматизации» российской политики в отношении постсоветских государств, объективно сформировавшиеся приоритеты развития России вполне отвечают интересам подавляющей части национальных элит и обществ стран региона.
Для России, да и для большей части Евразии с этой точки зрения, принципиально важно избежать попадания в две геоэкономические ловушки, которые объективно возникают в ходе торможения глобализации и регионализации экономик.
С одной стороны, нельзя попасть в ловушку «двух логистических удавок», нельзя оказаться зажатыми между южным маршрутом т.н. «Великого шелкового пути», построенным по принципу экстерриториальности, и выведенным из-под российского суверенитета Северным морским путем, к чему стремятся не только США, но и многие крупные глобальные игроки.
С другой стороны, критическим становится поддержание стабильности и кооперативного режима экономического взаимодействия в Прикаспии, а для России – социальной стабильности и динамичности развития в Среднем и Нижнем Поволжье. В случае утраты стабильности в регионе под удар будут одновременно поставлены перспективы взаимодействия стран Евразии и с ЕС, и с Китаем.
Центральным обще-евразийским приоритетом, безусловно, является преодоление тенденций промышленной деградации Евразии, что в условиях регионализации глобальной экономики может привести к выдавливанию евразийского пространства за пределы «индустриальной полупериферии» развитого мира.
В условиях перекройки глобального геоэкономического пространства государства полупериферии, особенно обладающие комплексным потенциалом регионального и трансрегионального влияния (такие как Россия, Иран, Вьетнам, Индия), получают возможность усилить свои позиции, включая создание собственных регионализированных экономических ядер.
Правила игры меняются. В период глобализации попадание в зону «ресурсной периферии» давало возможность подключаться к институтам и инструментам догоняющей технологической и особенно, – социальной модернизации. Этим пользовалось большинство постсоветских стран. На современном этапе, в условиях регионализированной экономики, «ресурсная периферия» означает отсутствие стимулов к развитию страны и шансов на включение в более «продвинутые» экономические и технологические цепочки.
Это означает превращение самих государств и их элит в объекты политики других центров силы, заинтересованных в получении беспрепятственного доступа к ресурсам или пространству (логистике) при отсутствии необходимости брать какие-либо обязательства по отношению к местным элитам или даже по отношению к территориальной целостности.
Устойчивость евразийского пространства может быть обеспечена только за счет не просто восстановления, но и усиления геоэкономической субъектности Евразии, но пока на данном направлении обнадеживающих признаков немного.
Это и создает угрозу разрыва евразийского пространства между конкурирующими центрами регионализированного экономического роста.
Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ
https://eurasia.expert/geopoli...
Оценили 7 человек
19 кармы