ВМЕСТО ПРОЛОГА. КОГДА УМИРАЕТ ГВАРДИЯ
Было уже восемь часов вечера, и земля щедро пропиталась кровью. Солнце, тонущее в облаках сгоревшего пороха, багровым комком ползло к горизонту. Армии уже не существовало. Исполины-жандармы [жандармы - род тяжелой кавалерии в французской армии, идентичен кирасирам] Мило, гвардейские егеря и уланы Лефевра-Денуэтта полегли на плато Мон-Сен-Жан от огня двадцати шести батальонов и шестидесяти пушек. Корпус Рейля почти в полном составе погиб у стен рокового замка Гугомон. Корпус Друэ д'Эорлона был расстроен и наполовину истреблен английскими гренадерами и серыми шотландцами. Шрапнель выкашивала и без того обескровленные полки, устилая примятую пшеницу грудами обезображенных трупов. Спереди были англичане Веллингтона [Веллингтон Артур Уэсли - английский военачальник; командовал английскими войсками в сражениях против армий Наполеона на Пиренейском полуострове и в битве при Ватерлоо], сзади подступали пруссаки Блюхера [Блюхер Гебхард Лебрехт - прусский военачальник; командовал прусскими войсками в сражениях против армий Наполеона в 1813-1815 гг., в том числе в битве при Ватерлоо]. Груши так и не подошел.
Уже были исчерпаны все резервы. И тогда прозвучала уже ставшая великой фраза:
- Гвардию в огонь!
И гвардия пошла в огонь. Как шла не раз. Но в этот вечер все было иначе. С криками "да здравствует император!" гвардейцы шли навстречу вражеским батареям, навстречу бегущей армии. Они шли навстречу своей смерти. В этот день они уже не могли принести победу, они могли лишь умереть. Умереть, не посрамив своей чести и славы. Но разве этого мало?
"Ворчунам" ["ворчуны" - так Наполеон называл солдат "старой" гвардии] не дано было пробиться через шеренги английских каре, но они упорно шагали вперед, прокладывая себе путь ударами штыков - к тому времени они уже не имели патронов, - а армия бежала, бросив на произвол судьбы своего маленького капрала.
И вот их осталось лишь несколько сотен, быть может, триста или четыреста - седые, покрытые шрамами, с роскошными усами, смыкающимися с пышной черточкой бакенбардов. Здесь были те, кто били мамлюков у пирамид [сражение между войсками Наполеона и мамлюкской армией неподалеку от Каира (1798 г.); Наполеон нанес мамлюкам сокрушительное поражение], австрийцев под Маренго [битва между французскими под командованием Наполеона и австрийскими войсками (1800 г.); после кровопролитного боя победу одержали французы], русских под Аустерлицем [битва между русско-австрийской армией под командованием Кутузова и французской под командованием Наполеона (1805 г.); в силу стратегических просчетов русского командования Наполеон одержал блестящую победу] и пруссаков под Иеной [двойное сражение между французскими и прусскими войсками (1806 г.); французы под командованием Наполеона и маршала Даву одержали победу]. Здесь были те, кто помнили Эйлау [сражение между французской и русско-прусской армией (1807 г.); отличалось крайним ожесточением], Сарагосу [ожесточенный штурм французскими войсками испанского города Сарагоса (1808-1809 гг.)], Бородино, Березину [сражения между русской и французской армиями (1812 г.)] и Лейпциг [(битва народов) - генеральное сражение между армией Наполеона и войсками австро-русско-прусской коалиции (1813 г.); имея двукратное преимущество, союзники одержали решительную победу, приведшую к отречению Наполеона]. То были богатыри, сражавшиеся со всеми армиями мира и побеждавшие их. Теперь им предстояло умереть, ибо они не знали, что значит сдаться.
Виктор Гюго, посвятивший битве при Ватерлоо девятнадцать глав в своих "Отверженных", потрясающе описал этот эпизод.
"Когда от всего легиона осталась лишь горсточка, когда знамя этих людей превратилось в лохмотья, когда их ружья, расстрелявшие все пули, превратились в простые палки, когда количество трупов превысило количество оставшихся в живых, тогда победителей объял священный ужас перед полными божественного величия умирающими воинами, и английская артиллерия, словно переводя дух, смолкла. То была как бы отсрочка. Казалось, вокруг сражавшихся теснились призраки, силуэты всадников, черные профили пушек; сквозь колеса и лафеты просвечивало белесоватое небо. Чудовищная голова смерти, которую герои всегда смутно различают сквозь дым сражений, надвигалась на них, глядела им в глаза. В темноте они слышали, как заряжают орудия; зажженные фитили, похожие на глаза тигра в ночи, образовали вокруг их голов кольцо, к пушкам английских батарей приблизились запальники. И тогда английский генерал Кольвиль - по словам одних, а по словам других - Метленд, задержав смертоносный меч, уже занесенный над этими людьми, в волнении крикнул: "Сдавайтесь, храбрецы!" Камброн ответил: "Merde!"
ДЕРЬМО!
Таков самый приличный перевод слова, брошенного Камброном торжествующим врагам. И великий писатель прав - быть может и впрямь это слово - "самое прекрасное, которое когда-либо было произнесено французом".
Крик доблести, побеждающей отчаяние. Короткое, смачное, мужское:
- Дерьмо!
Время продажно, оно склонно лакировать прошлое, украшая его красивой фразой, назиданием, благородным жестом. Спустя годы объявились свидетели, утверждавшие, что в то роковое мгновение Камброн выкрикнул вовсе не грязное мужицкое ругательство, а фразу, столь свойственную героическому велеречивому веку, когда русский генерал Багратион приветствовал неприятелей-французов, мерно шагающих под шквалом артиллерийского огня, криками "браво", а Веллингтон рукоплескал атакам кирасиров Делора, грозящих разрезать надвое фронт его армии.
То был век великих людей, а значит и великих фраз. "Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высот этих пирамид!" [Слова Наполеона к солдатам перед битвой у пирамид.] И потому Камброн крикнул, наверно крикнул:
- Гвардия умирает, но не сдается!
По крайней мере, именно эти слова высечены на памятнике генералу Камброну, искалеченному при Ватерлоо и умершему тридцать лет спустя.
Так родилась легенда. Легенда об умирающей, но не сдающейся гвардии. Легенда об отважном генерале, плюнувшем перед смертью в лицо враждебному миру. Ведь побежденная Франция нуждалась в легенде. Ведь побеждаемый временем мир героев нуждался в ней еще более. Легенду пестовали. О ней писали историки и литераторы. Художник Шарле прославился, создав литографию, изображавшую Камброна, гордо отвергающего предложение сдаться. Размахивая саблей, генерал указывает на своих умирающих "ворчунов", и жест этот не менее красноречив, чем крик:
- Гвардия умирает, но не сдается!
Так родилась легенда...
Сам Камброн позднее утверждал, что не кричал этих слов, многие клялись, что слышали их. Разгорелся даже жаркий спор - не по поводу сказанного Камброном, а по поводу того, кому же все-таки принадлежит ставшая великой фраза. Нашлись очевидцы, свидетельствовавшие, что эти слова вылетели с предсмертным вдохом из уст гвардейского полковника Мишеля, пронзенного английскими штыками. Быть может.
Был ли это генерал Камброн, как считали все, или полковник Мишель, как утверждали его сыновья, - не столь важно; ведь эти слова пылали в сердце каждого гренадера. Важно то, что нашелся человек, крикнувший:
- Гвардия умирает, но не сдается!
Важно, что нашелся человек, противопоставивший неизбежному презрительное:
- Merde!
Важно, что гвардия умерла, но не сдалась. Она умерла, и ее смерть стала фактом.
Правильное чтиво : Поиски другого выхода. От Пантелея
Оценили 53 человека
58 кармы