Как говорится, "опять - двадцать пять"... Ну что за странные существа эти люди. Уже давно не наблюдается публикаций подписанных именем Светланы Лисичкиной, но, как оказалось, "дело её живёт", ибо кто-то вновь решил обратиться к версии истории, в которой древние шведы говорили не на шведском, а на русском языке. В доказательство этого утверждения приводятся один единственный документ.
Вдумайтесь! Один единственный! Тогда как в пользу наличия у шведов своего собственного языка свидетельствует множество всевозможных манускриптов, книг, надписей, выбитых на камне и т.д.
Библиотека шведской королевской академии имеет самую большую коллекцию средневековых рукописей, записанных на скандинавских языках. Это составляет чуть более 300 рукописей, которые представляют разные жанры. Большинство рукописей попали в Королевскую библиотеку в 1780 году из антикварного магазина. Многие из них являются уникальными.
"Fru Elins bok"
Хроника Эрика (швед. Erikskrönikan) — рифмованная хроника, один из древнейших шведских литературных памятников. Была составлена в 1320-е годы неизвестным автором. В основу хроники положена история династии шведских конунгов — Фольгунгов — с момента её основания в середине XIII века до вступления на трон Магнуса Эрикссона в 1319 году.
законы
Самые старые рукописи шведского языка - провинциальные законы. Старейший из юридических текстов записан латиницей на старошведском, сохраняется в рукописи начиная с 1280. Он был назван "наша старая книга". В коллекции имеются даже два листа, написанные в середине 1200-х. Закон был разработан около 1220 и изпользовался в в западной части Швеции.
https://www.wdl.org/en/item...
Кроме этого закона, существует целый ряд рукописей первой половины или середины 1300-х годов. Это закон Södermannalagen, Закон Västmannalagen, Закон Dalalagen, Закон Östgötalagen, и младший Закон Västergötland, некоторые из них остались только в немногих сохранившихся до наших дней записях. Самая старая рукопись городского закона Магнуса Эрикссона приблизительно 1375. Все рукописи законов записаны на пергаменте, Закон Эстергётланд и Закон о городе имеет дополнительно иллюстрации.
Fragment of the Old Västergötland Law https://www.wdl.org/en/item/11...
Äldre Västergötland (Старый закон Готланда) является самым старым юридическим текстом, написанным на старом шведском латиницей и самый старый из средневековых провинциальных законов Швеции. Закон был разработан около 1220 и был использован в Västergötland в западной части Швеции. Рукопись его в Национальной библиотеке Швеции является единственной полной копией закона и старинной книгой Швеции. Рукопись представляет собой совокупность из 77 листов, состоит из трех частей, связанных между собой. Она была написана в начале 1290. В дополнение к текстам закона, рукопись содержит три списка: из lawmen Västergötland, королей Швеции, а также епископов епархии Скара в Västergötland. Эти списки были составлены примерно в 1240 году
Magnus Erikssons landslag - закон Магнуса Эрикссона появился во время правления короля Магнуса Эрикссона (1332-1364). Рукопись богато иллюстрирована.
Почерк известен своим богатым орнаментом. Это одна из немногих старинных шведских иллюстрированных рукописей - ни одна другая не имеет такое обилие иллюстраций. Маленькие изображения, размещенные на титулах, прописанные чернилами в основном красного и зеленого цвета. Они представляют собой лица, некоторые из которых плюются, а также различные пейзажи.
Сцены часто изображены с реальными деталями, взятыми из современной повседневной жизни. Поэтому они - культурное достояние. Некоторые изображения подписаны, в то время как другие являются фантастическими фигурами и среди существ - своеобразный мир сказок, которые в аллегорической образом, иллюстрирует смысл юридического текста - иногда с жалом сильной социальной критики. Неизвестный исполнитель обладал уникальной способностью проиллюстрировать текст реалистичными, содержательными и драматичными образами маленького формата.
Манускрипты Вадстены
Самые старые рукописи включают также "Codex Bureanus". Это сборник легенд, которые были датированы серединой 1300-х годов, и 1400е хранились в Вадстене. Они, как правило, написаны на шведском языке и в основном принадлежали библиотеке монахинь Vadstena ; некоторые из них написаны самими сестрами. (В Вадстена были также большое количество латинских рукописей, принадлежавших ученым монастыря. Теперь они хранятся в библиотеке Университета Упсала)
"Codex Bureanus"
Сент-Биргитта
Святая Бригитта Шведская (около 1303–1373 гг.) известна своими откровениями, которые, по имеющимся свидетельствам, она записывала на шведском языке, после чего их переводил на латынь один из двух ее духовников. Заболев, она изменила этот обычай и стала диктовать свои откровения одному из духовников, который затем переводил их на латынь и диктовал перевод писцу. В коллекции рукописей Национальной библиотеки Швеции хранится уникальный документ, позволяющий составить определенное представление о том, как создавались эти откровения. Документ состоит из трех листов бумаги — одного отдельного и двух сшитых вместе, и представляет собой черновые записи двух откровений на шведском языке, сделанные рукой самой Бригитты. Текст содержит много орфографических ошибок и правок, сделанных Бригиттой, на основании чего можно сделать вывод о том, что документ представляет собой черновик.
https://www.wdl.org/ru/item...
Язык, использованный Бригиттой, характеризуется рядом заимствований из латыни, а также родными для шведского языка выражениями, не имевшими широкого употребления. Оригиналы рукописи принадлежали Вадстенскому аббатству — основному месту расположения ордена бригитток, основанного св. Бригиттой примерно в 1350 году. В 1595 году аббатство было упразднено, и в итоге в 1854 году рукопись оказалась в Национальной библиотеке Швеции.
светские рукописи
светская средневековая литература Швеции в Королевской. библиотека представлена сборниками, содержащими романсы и rimkrönikor, сказки и легенды, стихи, шутки и другой рекреационной литературы. Они все записаны от руки, в основном, со второй половины 1400-х годов, или в начале 1500-х годов. Некоторые из них названы в честь их бывших владельцев: "Книга госпожи Марты" - ”Fru Märtas bok” , "Книга г - жи Элин" , или лицом , который работал в качестве писца рукописи: "книга зеркала" (D 2 ; Его зеркало Берг был канцлером епископа Ханса Браск в Линчепинг, и рукопись была частью его библиотеки). Многие тексты являются переводами, такие как eufemiavisorna, три стихотворных романа в стихах меру вирши, переводы с начала 1300 - х годов. Есть также оригинальные произведения , такие как Erikskrönikan - старейшее и объемное литературное произведение в Швеции. Летопись сохранилась в оригинальной рукописи.
”Fru Märtas bok”
CodexAboensis
По материалам Шведской национальной библиотеки http://www.kb.se/
Так что, у шведов всё-таки был собственный язык! И этот язык был не русский, а шведский. И хватит уже попирать историю другого народа. Стыдно, граждане!
Другие статьи по этой теме:
Денис Дидроев подсказал: "прекрасный разбор "альтернативной лингвистики" пользователем Русский Век https://cont.ws/post/124719 "
Что касаемо истории появления документа, который некоторым позволяет предполагать немыслимое, то его историю прекрасно объяснил Сергей Муливанов в своём комментарии:
"Русскоязычная поминальная речь на смерть шведского короля Карла XI была написана в форме элегии-плача шведским языковедом и придворным Ю.Г. Спарвенфельдом (1655-1727). Насколько мне удалось выяснить, этот документ не анализировался современными российскими историками в контексте той исторической обстановки, которая сложилась на русском Северо-западе после Столбовского мирного договора от 27 февраля 1617 г. Поэтому на фоне такого исторического запустенья в интернете пошли в рост самые невероятные толкования этого произведения. Наиболее вычурные из этих толкований подпитываются «теориями», которые я бы назвала экстремальным неоевразийством. Им я не собираюсь уделять внимания, поскольку исторически они совершенно бесплодны, а всей воды в ступе не перетолчешь.
Понятно, почему вопрос относительно Спарвенфельда возник в связи со статьей «Чем опасен политический миф норманизма?» В данной статье я рассказываю о том, что Спарвенфельд в 1688 г. получил государственное задание совершить поездку по Европе и постараться отыскать документы, которые подтверждали бы «Атлантиду» Олофа Рудбека (1630-1702) – пространную фантазию на темы древнешведской истории с обоснованием исторического права Швеции на восточноевропейские территории. Впечатление от начавшей публиковаться с 1679 года «Атлантиды» Рудбека произвело головокружительное впечатление на шведское общество. Все уверились в том, что рассказы Рудбека покоятся на достоверном материале и что по всей Европе в древности действовали шведо-готы, а в Восточной Европе – шведо-гипербореи и шведо-варяги. Упоминаю я здесь об этом потому, что фантазии Рудбека самым тяжелым образом сказались на жизни русскоязычного населения Ижорской земли и других русских земель, оккупированных шведской короной. И эта обстановка послужила историческим фоном при создании «Плачевной речи» Спарвенфельда.
О самом Спарвенфельде и его знании языков. Политическая необходимость как результат завоевательной политики шведской короны в Новгородской земле вызвала к жизни появление шведской славистики, в частности, изучения русского и других славянских языков в Швеции. Первым славистом считается дипломат, путешественник и ученый-языковед Юхан Г. Спарвенфельд. Шведская исследовательница его биографии Улла Биргегорд писала о нем как о полиглоте, владевшем 14 языками, как европейскими, так и восточными. Спарвенфельд много путешествовал, в 1678-1682 гг. в целях изучения языка и культуры разных стран бывал в Амстердаме, Гааге и Утрехте, в Париже, Риме, Оксфорде. В Риме в это время находилась отрекшаяся от престола королева Кристина. И Спарвенфельд остановился там на несколько месяцев, вращаясь в кругу образованных шведов, составлявших окружение Кристины, подружился с ее секретарем Андерсом Гальденбладом, посещал библиотеки и архивы.
В 1684 г. в составе шведской дипломатической миссии Спарвенфельд оказался в Москве. По завершении программы дипломатического визита он получил разрешение остаться в Москве на три года как королевский стипендиат для изучения русского языка. По дороге в Москву и во время пребывания в Москве Спарвенфельд вел дневник, поэтому его пребывание в России хорошо документировано. До приезда в Москву Спарвенфельд не владел русским языком, дневник велся на шведском и французском. В Москве он нашел преподавателя, поляка по национальности, и стал изучать русский и польский языки. Занимался он с большим увлечением, составлял собственный русско-шведский разговорник, беседуя с прохожими на улицах. Решил составить большой русско-латинский словарь, который мог бы использоваться шведскими властями в оккупированных русских землях. Но Спарвенфельд был личностью просветительского склада, поэтому надеялся, что его словарь будет способствовать и распространению знаний о русском языке и культуре в странах Западной Европе. Будучи большим книголюбом, Спарвенфельд приобретал словари, русские грамматики и рукописные русские книги филологического содержания. См.: Birgegård Ulla, Svensk biografiskt lexikon.
Кто из ученых исследовал «Плачевную речь Спарвенфельда»? Пройдя мимо внимания российских историков, произведение Спарвенфельда привлекало, однако, внимание российских исследователей как литературный памятник. И в этой связи следует назвать статью сотрудницы Института русской литературы (Пушкинского дома) Т.А. Быковой «К истории русского тонического стихосложения (Неизвестное произведение И.Г. Спарвенфельда)» // Серийное издание «XVIII век». 1935-2007. III выпуск. C. 449-453. Статья – сугубо литературоведческая, но в ней есть несколько наблюдений, важных для исторического анализа документа.
— В Университетской библиотеке г. Упсалы (Швеция), — начинает статью Т.А. Быкова, – хранится редчайший экземпляр «Плачевной речи» И.Г. Спарвенфельда, представляющий нечто вроде надгробного слова шведскому королю Карлу XI (умершему 5 апреля 1697 года), произнесенного на русском языке, но напечатанного латиницей. Прекрасная фотокопия этого издания, известного всего в двух экземплярах, сообщает Быкова, подарена Упсальской университетской библиотекой Государственной Публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Рукописное наследие Спарвенфельда, отмечает исследовательница, достаточно богато, к нему, в том числе, относятся четыре славяно-латинских словаря и один латино-русский словарь. Есть и целый ряд поэтических произведений, написанных по-русски, но с латинской транслитерацией/транскрипцией.
Так что, могу добавить от себя, если надо ознакомиться с «Плачевной речью» Спарвенфельда, то в Упсалу ехать не обязательно – копия есть в Петербурге.
По описанию Быковой, «Плачевная речь» представляет печатное произведение, которое состоит из заглавного листа, шести страниц речи и последней страницы, на которой помещены стихи того же содержания, что и речь. На заглавном листе можно прочитать следующие слова: «Плачевная речь на погребение того преж сего велеможнейшего и высокорожденного князя и государя Каролуса одиннацетого… В Стоколне двадцать четвертого новемврия лета от воплощения бога слова 1697». Речь была обращена к Карлу XI, и в ней цветисто превозносились бесчисленные добродетели короля. «Безначалного бога наместнику», «воистину славному государю Карлу XI, меч которого принес благолепие победы и мироуспокоение…».
А далее в речи уведомлялось, что эти слова были «также дар сей… слезами усердными… от народа славяно-россыского подданные люди и верные рабы». Т.е. речь была обращена к покойному королю, но произносилась Спарвенфельдом якобы от имени верноподданного «славяно-русского народа», конкретно, от имени жителей Ивангорода/Нарвы, которые, в версии Спарвенфельда, представлялись как «любовь любовию воздающая Ругодивска слобода», где Ругодив – старинное название Нарвы/Ивангорода.
Однако «славяно-русский народ» не избирал Спарвенфельда своим представителем для изъявления любви памяти шведского короля – сие поручение никому неизвестно, как неизвестен и повод для любви «славяно-русского народа» к шведскому королю. Это было собственной литературной находкой Спарвенфельда.
Второй момент, на который обратила внимание Быкова и который вполне заслуживает и нашего внимания – это дата произнесения речи, обозначенная на заглавном листе: двадцать четвертое ноября. Дело в том, что это не дата смерти короля – Карл XI скончался 5 апреля 1697 г. А 24 ноября было днем рождения покойного короля. По всей видимости, в этот день, через полгода после кончины Карла XI, была устроена мемориальная церемония, на которой и была зачитана Спарвенфельдом «Плачевная речь». Почему это уточнение так важно, я скажу далее.
Быкова, естественно, задается вопросом, зачем понадобилось Спарвенфельду произнести, а затем напечатать русскоязычную «Плачевную речь». И не находит ничего лучшего, как сделать вывод, что речь «на самом деле обращена к довольно многочисленному населению побережья Балтийского моря, отошедшего после Столбовского мира от России к Швеции», поскольку некоторые указы покойного короля «ограничивали права русского, особенно, православного населения. Это может быть одной из причин печатания речи – показать русским подданным в Швеции достоинства умершего короля». Этот вывод настолько удивителен, что от изумления не знаешь, что и сказать! Однако самое удивительное, что он прижился в науке, причем даже в международном плане.
С этим выводом, например, согласилась шведская славистка, профессор кафедры славянских языков в Упсальском университете Улла Биргегорд, исследовавшая творчество Спарвенфельда. В другой ее статье, специально посвященной «Плачевной речи», говорится: «Быкова Т.А. приходит к выводу о том, что речь, в самом деле, обращена к русскоговорящим подданным, которых после Столбовского мира 1617-ого года попали под шведскую власть. Основное русское население было сосредоточено на правом берегу реки Наровы. Известно, что шведскими властями был издан ряд грамот и указов для регулирования прав и обязанностей этих подданных. В этой связи можно напомнить о наглядном примере того, до какой степени шведские власти обращали внимание на своих новых граждан. В тогда существовавшей русской типографии в 1628 г. был издан русский перевод Катехизиса Лютера, предназначенный для русского населения в Ингерманландии.
Касательно текста надгробной речи, я считаю вполне возможным, что власти обратились к Спарвенфельду как церемониймейстеру (тогда он еще был, правда, заместителем церемониймейстера) и известному специалисту по русскому языку, с просьбой сочинить и произнести торжественную речь на русском языке, чтобы перед русскоговорящими подданными восхвалить усопшего монарха и вызвать положительные чувства к новому молодому королю. И тот факт, что «Плачевную речь» напечатали, указывает на то, что текст был предназначен для распространения (хотя оно, возможно, и не состоялось). Конечно, возможно также, что напечатали текст только по поводу торжественного случая, для документации. Или может, тот факт, что речь произносилась на русском языке, имел только символическое значение, напоминая присутствующим о том, что могучее шведское государство имело в пределах своих границ и русскоговорящих подданных».1
На мой взгляд, выводы науки по затронутому вопросу совершенно неудовлетворительны. Российский автор полагает, что «Плачевной речью» хотели задним числом уверить русское население на оккупированных шведской короной землях, что усопший король был на самом деле добрым малым, и если где и притеснял православных, так это только от любви.
Ну, как можно всерьёз писать такие вещи?! Если бы такая прелестная мысль посетила придворные мозги, то Спарвенфельда отправили бы с речью туда, где русскоязычные подданные могли бы его услышать. Из Стокгольма голос Спарвенфельда никак не мог достигнуть оккупированные русские земли, а на церемонии в честь годовщины рождения Карла XI русских не было – это хорошо известно.
У шведской исследовательницы мы видим сразу три варианта ответа на вопрос, и все гадательные: а) речь напечатали, значит собирались распространить, но почему-то не распространили; б) напечатали просто для порядка, чтобы можно было положить в архив красиво оформленный документ; в) для демонстрации державного могущества: каких, мол, у нас только подданных нет! И ни один из вариантов не вызывает к себе серьёзного отношения – выводы просто парят в воздухе, ибо Улла Биргегорд, анализирует «Плачевную речь» достаточно умозрительно, а не в соответствующем историческом контексте.
Исторический контекст. Для того чтобы разобраться с «Плачевной речью» Спарвенфельда, рассмотрим ее в лоне той исторической обстановки, когда она была создана. Начнем с того, чтобы взглянуть на титулы шведского короля Карла XI во второй половине XVII в.: «Мы, Карл, Милостью Божьей король Свеев, Гётов и Вендов и их наследный государь, Великий князь Финляндии, герцог Сконе, Эстонии, Ливонии, Карелии, Бремена, Вердена, Штеттин-Поморья, Кашубов… Господин над Ингерманландией и Висмаром…». Титулы отражают те территории, которые Швеции удалось захватить в течение XVII века.
Как отмечает шведский историк Юнас Норди́н, исследовавший шведскую политику в конце XVII в., основная проблема для шведской короны после Столбовского договора, по которому Швеция смогла удержать часть оккупированных ее русских земель (Ижорская земля, Корела и др.), и после Вестфальского мира, которым завершилась Тридцатилетняя война и по которому Швеция получала Западную Померанию со Штеттином, а также часть Восточной Померании, заключалась в установлении системы управления в захваченных многоязычных и поликонфессиональных землях.2 И выяснилось, что захватить чужие земли при благоприятных обстоятельствах было проще, чем организовать функционирующую жизнь и систему управления в полиэтнической среде. У шведской короны опыта такого управления не было, чтобы там ни пели норманисты.
Одним из препятствий на пути «инкорпорирования» новых подданных (выражение шведской политики того времени: завоеванные земли стремились «инкорпорировать») были языковые различия, другим – религиозные. В первые десятилетия после Столбово религиозные различия в завоеванных русских землях пытались решить очень просто: путем обращения православных в лютеранскую веру, иначе говоря, путем ассимиляции. Для этого и переводили Катехизис Лютера на русский язык, как об этом упомянула Биргегорд. Но воспринимать данный факт как наглядный пример того, «до какой степени шведские власти обращали внимание на своих новых граждан» – тут только руками развести от полного изумления! В истории подобное «внимание» известно как ассимиляция, классическим примером чего является трагическая судьба южнобалтийских славян.
В статье проф. А.С. Мыльникова рассказывается о том, что для обслуживания политики лютеранизации в Стокгольме было создано центральное переводческое бюро со штатом переводчиков-русистов, имевшего местные отделения в Выборге, Нарве, Ревеле, Дерпте и др. В 1625 г. для нужд лютеранизации православного населения оккупированных русских земель по приказу короля Густава II Адольфа была учреждена в Стокгольме типография с русскими литерами.3
Из этого видно, что для шведских властей сложности налаживания системы управления у русского населения были иными, нежели у финноязычного и немецкоязычного населения. Немецкий язык был языком общения в шведских городах еще со средневековья. Области Финляндии были присоединены к Шведскому королевству также задолго до рассматриваемого времени, с середины XIII века, т.е. в обоих этих случаях у шведских властей имелся длительный опыт общения, в том числе и в административном плане. А относительно русскоязычного населения такого опыта не было, как не было и традиции изучения русского языка.
Кроме того, в этих областях столкнулись и с религиозными проблемами. Как отметил Нордин, православное население Ижорской земли, как финноязычное, так и русскоязычное не обнаруживало никакой радости при виде открывшейся перспективы перейти в лютеранскую веру. Поэтому как раз во время правления Карла XI шведские власти решили сменить курс и занять более жесткую позицию в этом вопросе. Завоеванные земли должны были дать верноподданное население, если не шведско-язычное, то, по крайней мере, это должны были быть «шведы» по лютеранской вере. Поэтому переводы на русский язык лютеранского Символа веры и прочая мягкотелость были отставлены – от этого только расходы! Типографию с русскими литерами в Стокгольме закрыли, а оборудование продали в Амстердам.
Но насильственное обращение в лютеранство запрещалось согласно пунктам договора (когда такие факты обнаруживались, из Москвы направлялись письма с протестами), поэтому религиозный вопрос в русских землях стали решать путем постепенного вытеснения православного населения и переселения на их место финских и немецких переселенцев. И здесь неоценимую помощь оказала «Атлантида» Рудбека – шведские исследователи Альвин Исберг и Йонас Нордин отмечали, что вся аргументация в оправдание такой политики черпалась непосредственно из «Атлантиды» Рудбека. Она стала идеологическим обоснованием для политики вытеснения русских из завоеванных земель. Рудбек ведь прокламировал, что финны и германцы-шведы были первыми поселенцами в этих землях. Следовательно, Ижорская земля, согласно убеждению шведских властей, почерпнутых от Рудбека, имела западногерманское происхождение, поэтому населявшие ее ижора, водь и другие финно-угорские народы должны считаться лютеранами априорно (ижора и водь исповедовали православие) и коренными народами в «западногерманской» Ингерманландии. Таким образом, шведские власти своей политикой как бы восстанавливали историческую справедливость, возвращая «западногерманских» финнов к их корням.4
Исследуя рудбекианизм, я во многих работах писала о том, что у данного политического мифа две составляющие. Одна из них хорошо известна: идея шведо-варягов, которая оформилась как норманизм и в этом качестве активно обсуждалась в исторической науке. Вторая – это рудбековская идея этнической карты Восточной Европы в древности, к которой восходят истоки наших представлений о том, что русские появились в Восточной Европе позднее других народов. Эти взгляды прочно укоренились в науке без особых дискуссий, по крайней мере, – в советской науке. Примером тому, например, слова Б.А. Рыбакова о том что «славянская колонизация продвигалась в толщу балто-литовских и финно-угорских племен»5, где колонизованные русскими финно-угры – из Рудбека, а балты – из лингвистической умозрительности. Под сильным влиянием рудбекианизма развивалась и национальная политика советского времени. Но это уже другая тема.
В результате политики вытеснения русского населения языками общения на завоеванных землях становились, в первую очередь, немецкий и финский (отчасти, эстонский) языки. Представители немецкоязычного населения предъявляли требования к тому, чтобы немецкий язык мог использоваться в различных официальных случаях в завоеванных областях, в частности, в Нарве, апеллируя к тому, что в средневековый период городские власти в шведских городах пользовались немецким языком, т.к. в большинстве своем были выходцами из немецких городов Южной Балтии. Но с тех пор утекло много воды. Со времен Густава Вазы в шведском обществе начало формироваться национальное самосознание, и шведская корона стала с тех пор делать ставку на «шведоязычие» подданных, исповедующих одну веру: один язык, один народ, один король – по примеру ведущих западноевропейских государств. Поэтому и указами Густава II Адольфа, и указами Карла XI постановлялось, чтобы официальным, рабочим языками в органах управления на завоеванных землях был шведский язык, соответственно, «город Нарва должен быть шведским городом, и национальные шведские интересы не должны терпеть ущерб».6
Однако «немецкоязычие» и в Нарве, и в прибалтийских городах продолжало доминировать, а значит, языковые различия были проблемой. Например, даже принесение присяги Карлу XII в Риге принималось на немецком языке, шведским гарнизоном на Саареме – на шведском и финском языках, а также – на эстонском языке.
Чем интересны эти сведения в контексте данной статьи? Они как раз очень важны для прояснения исторической достоверности приведенных выше заключений Т.А. Быковой и Уллы Биргегорд о том, что «Плачевная речь» Спарвенфельда – это образчик, иллюстрирующий думы и заботы шведских властей о своих русскоговорящих подданных. Как видно, эти заключения не подтверждаются историческим анализом. Русское население к концу XVII века воспринималось шведскими властями как помеха на пути «инкорпорирования» завоеванных русских земель под власть шведской короны. Поэтому от него пытались избавиться, а не поощрять его русскоязычие. Управление в Ижорской земле осуществлялось на языках «западногерманской Ингерманландии» – на немецком и шведском. Так что причина, вызвавшая появление русскоязычной «Плачевной речи» Спарвенфельда, должна быть иной.
Дополнительным косвенным доказательством того, что данное произведение Спарвенфельда не было задумано им как обращение к подданным завоеванных земель, служит дата произнесения «Плачевной речи». Как справедливо указала Т.А. Быкова, речь произносилась не на похоронах Карла XI, а через полгода после них, в день его рождения. Здесь важно знать, что при всем различии правил, обязанностей и привилегий для разных областей, во второй половине XVII в. подпавших под власть шведской короны, было установлено, что на похоронах короля и на коронации нового короля должны присутствовать представители всех областей, подчиненных шведской короне. Правда, это присутствие ограничивалось только самими церемониями, а не участием в заседаниях риксдага, собиравшихся в связи с названными событиями – в них участвовали только представители из Швеции и Финляндии.7
Но «Плачевная речь» произносилась при проведении более «камерного» мероприятия, участие в котором никак не регламентировалось присутствием тех или иных представителей. Короче, сочиняя свою речь на русском языке, Спарвенфельд меньше всего должен был бы думать о «подданных».
Зачем же Спарвенфельд написал «Плачевную речь» на русском? Действуя методом исключения, можно прийти только к одному выводу: если политика – ни при чем, то остается другой важнейший стимул – деньги, вернее, выражаясь более корректно – поиск финансирования любимого проекта Спарвенфельда, осуществления его заветной мечты – публикации подготовленных им славяно-латинских и русско-латинских словарей.
Очень похоже, что мысль найти мецената для своего издательского проекта владела Спарвенфельдом уже во время его поездки по Европе в целях отыскания документов, подтверждавших бы достоверность «Атлантиды» Рудбека. В 1692 г. Спарвенфельд посетил Рим, где со времен первой поездки по странам Западной Европы у него должны были оставаться влиятельные знакомства. Но королева Кристина умерла еще в 1689 году, и ее «двор» исчез вместе с ее кончиной. Явно с целью найти высокую поддержку Спарвенфельд добивается аудиенции у папы Иннокентия XII и преподносит ему объемистый латино-русский словарь в оправленных в серебро обложках, вероятно, один из тех, что он привез из Москвы. В дарственном письме, написанном на латыни и русском, Спарвенфельд довольно простодушно подчеркивал, что данный словарь может пригодиться в деятельности католических миссионеров в славянских странах. Как отметила Улла Биргегорд, это письмо было расценено шведскими властями как большая бестактность и вызвало возмущение в Стокгольме. Для меня же оно является свидетельством того, что в политических вопросах Спарвенфельд был явным недотепой и больше интересовался судьбой своего рукописного наследия.
Во время пребывания в Риме Спарвенфельд установил контакты и с организацией под названием «Congregatio de propaganda fide», созданной в 1622 г. в поддержку и развитие католической миссионерской деятельности. В 1627 г. при ней было создано учебное заведение, где готовили миссионеров для деятельности в разных странах мира, а также имелась типография со шрифтами на разных языках для обеспечения католических миссионеров печатной продукцией. Но если таковые планы и были, ничего из них не вышло. Единственным результатом этой заграничной поездки было приобретение книг и рукописей, которые Спарвенфельд привез с собой в Стокгольм.
Годы после возвращения из-за границы в мае 1694 г. были явно временем благоденствия. Спарвенфельд получает должность заместителя церемониймейстера двора, обзаводится семьей, много занимается переводами с испанского, итальянского, английского, продолжает занятия славистикой. И явно не оставляет планов об издании словарей. Так, в письме к Лейбницу он задавал вопрос о том, как лучше осуществить издание словарей. По совету Лейбница, Спарвенфельд нанял словака Маттиаса Забани в качестве переписчика и редактора. Пытался найти типографию, где можно было бы разместить заказ. Обращался в Москву, Амстредам, Оксфорд – очень сложно было найти печатников и типографию с литерами кириллицы. По всей видимости, цены на услуги по печати были в то время нешуточные. Спарвенфельду предлагали отпечатать все латинским шрифтом, но он настаивал на кириллице, как идеально соответствовавшей произносительным нормам русского языка.
Вот тут-то и пришла, вероятно, мысль обратиться с ходатайством к шведским властям, для чего в рекламных целях и была написана «Плачевная речь», зачитанная на церемонии чествования покойного Карла XI, где Спарвенфельд в качестве заместителя церемониймейстера присутствовал. Речь была написана на русском языке, но отпечатана латиницей, поскольку русских литер не имелось в наличии. Реклама явно удалась, поскольку согласно сведениям Биргегорд, Карл XII отдал приказ купить литеры кириллицы. Но, как замечает исследовательница, казна была пуста, и литеры так и не были куплены.
Рассказ Биргегорд дополняет Т.А. Быкова. В ее статье сообщается, что в самом начале XVIII в. в Швеции предполагалось печатание одного из словарей Спарвенфельда, и шведский генеральный суперинтендант в Ливонии Николай Бергиус вел переговоры о покупке для этой цели шрифта И.Ф. Копиевского, просветителя и писателя польского происхождения, с конца XVII в. жившего в Амстердаме. В 1701 г. он стал владельцем собственной типографии, где имелись наборы славянских шрифтов. Но сделка с Копиевским не состоялась. Вероятно, предполагает Быкова, этому помешала Северная война. А возможно, просто не хватило средств по причине пустой казны, как сообщает Биргегорд.
Интересно ко всему сказанному добавить замечание Ю. Нордина, который напомнил, что среди членов католической организации «Congregatio de propaganda fide», с которыми Спарвенфельд тесно общался в бытность его в Риме, были специалисты, владевшие большинством известных в то время языков. И вот в кругу этих полиглотов возникло специфическое хобби: печатать приветствия различным высокопоставленным особам, включая и венценосных особ, переведенные на множество различных языков. Постепенно это стало как бы высокой модой в придворных кругах. Например, еще в 1784 г. шведский король Густав III получил в подарок альбом с приветствиями в стихотворной форме на 46 различных языках. Поэтому относительно «Плачевной речи» Спарвенфельда Нордин полагает, что его речь на русском языке, которым тот неплохо владел, была подсказана желанием эффектно и мило отличиться, написав славословие королю в поэтической форме на великом и экзотическом русском языке. И совершенно неправдоподобно, уверен Нордин, чтобы эта речь была написана с расчетом на русскоязычное население. Как показал Альвин Исберг во многих своих работах, шведские власти имели очень двойственное отношение к русским. Их старались изолировать любыми способами, а не уделять им особого внимания и ради них писать славословия королю на русском языке.
С последним утверждением я согласна: какого рода было «внимание» шведских властей к русским в Ижорской земле, я показала, опираясь в том числе, и на результаты исследований Ю. Нордина. Но в остальном остаюсь при своем мнении. Не недооценивая естественного для придворного чина желания отдать дань моде и поблистать в кругу себе подобных, полагаю, что Спарвенфельд, сочиняя свою «Плачевную речь», был занят мыслью найти финансирование для своего издательского проекта. Ведь «Плачевная речь» заканчивается словами обращения к новому шведскому королю – Карлу XII, в котором от «королевских пепелей воскресе… и останется феникс… Каролус двенадесятый». И план Спарвенфельда мог бы ему удаться, будь королевская казна побогаче.
Лидия Грот, 14.03.2014"
Так что, шведский - язык шведов издавна, а вовсе не русский.
Оценили 25 человек
33 кармы