Величайший русский матрос. Герой с девятью жизнями

Севастополь — такое место, где история практически на каждом шагу. Из-под земли, как в Херсонесе, или прямо в фасадах зданий, в стволах пушек, в памятниках, якорях.

А еще здесь на каждом шагу — кошки. Разномастные, пушистые и не очень, но, в общем, вполне довольные жизнью, поскольку у местных бабушек и тетенек разных возрастов такое хобби: котиков исправно подкармливать.

Неудивительно.

Вот вам только один из героев Крымской войны, которого тут все знают. Матрос Кошка, Петр Маркович.

Про Кошку столько всего написано, что мало какой простой матрос в истории такого удостоился.

Но дело-то как раз в том, что Петр Кошка был матросом очень непростым.

Начнем с того, что некоторые биографы указывают, что с малолетства Кошка путешествовал с чумаками — караванными торговцами, которые возили соль, рыбу и прочие товары. Соль во все времена (кроме наших) была продуктом настолько ценным, что грохнуть торговца за нее в суровом средневековье почиталось делом для разбойника очень прибыльным. Практически, золотое дно. Но чтобы чумака ограбить, нужно было сначала справиться со всей артелью, которая отбиваться от татар, ногайцев и разных прочих робингудов Дикого Поля умела отлично.

В XIX веке, когда родился Петр Кошка, стало, конечно, поспокойнее, но все равно — в чумаки шли ребята отчаянные, лихие, большие любители подраться и выпить на все деньги.

Советские биографы матроса Кошки скромно пишут: "именно там он и приобрел тот легкий нрав и навыки великолепного рассказчика".

Мы не будем так стыдливы и напишем прямо: именно там юный Петя Кошка и превратился в того развеселого отморозка, который немного погодя давал прикурить французам и англичанам во время осады Севастополя.

Уже в юности Кошка так достал своих односельчан, что его поскорее сплавили в рекруты и отправили в армию. Сами не зная, насколько правильный поступок совершили. Такие люди, как Кошка для сельхозработ и земледелия не созданы от слова "совсем". Зато армия для них — самое то, что нужно.

Впрочем, даже армейские строгости Кошку смирить не смогли: судя по некоторым смутным источникам, боец он был лихой, но дисциплину не признавал, начальству дерзил. Сколько боцманских "кошек" и линьков было измочалено о спину Кошки — история умалчивает. Еще немного, и борзый матросик загремел бы на каторгу в арестантской шинельке. Но у судьбы на этот счет были другие планы.

Случилось Синопское сражение, в котором Петр Кошка участвовал на линкоре с библейским именем "Ягудиил". Служба на парусных кораблях того времени — это вообще, знаете ли, дело не для слабаков. Сами попробуйте, например, попрыгать в шторм по марсам на высоте нескольких этажей. А в военное время тем более. И вот там-то Петр показал себя таким безбашенным смельчаком, что, говорят, офицеры махнули рукой и дружно согласились: ну да, парнишка, конечно, дерзкий, но такой крутой, что уж лучше пусть служит на страх врагам, а не гремит кандалами.

Ну, а потом началась Крымская война.

И такие люди, как Кошка, стали на вес золота. Потому что матрос, у которого, как у матерого уличного кота, было девять жизней, а к ним и храбрости на девятерых, попал в самое пекло — на бастионы Севастополя. Кровь там текла рекой, а медали и пули и вовсе никто не считал. Там для Кошки наступила самая масленица. Из всех бастионов он, волей все той же судьбы, ухитрился угодить на четвертый — самый опасный, где Кошка служил в Пятнадцатой батарее.

Но этого ему, конечно же, оказалось мало, потому что добровольно вызвался участвовать в вылазках на вражескую территорию. Эти "охотники"-добровольцы, которые с ножами ползали до окопов врага — даже среди отчаянной братвы, служившей на передовой, считались совсем уже отморозками, не боящимися ничего и никого. А среди этих отморозков Кошка был в числе первых. Такая вот элита спецназа.

Но и это еще не все.

Когда команды "охотников" возвращались обратно в свое расположение, Кошке становилось скучно. Тогда он доставал начальство, которое обреченно вздыхало и материлось. Выглядело это наверняка как-то так:

— Вашбродь, дозвольте обратиться!

— Кошка? Опять ты? Ну, чего тебе еще?!?

—Так что, вашбродь, дозвольте мне сползать к хранцузам, поискать чего. Я мигом обернусь, стрижена девка косу не успеет заплесть!

— Кошка, ты в своем уме? Вот же, только что вернулись вы оттуда, целую вязанку супостатов приволокли!

— Так что, вашбродь, дозвольте одному... А то ишь, страх потеряли совсем эти черти — вон, поют на своем тарабарском. Я им, вашбродь, отобью желание-то. Опять же, вашбродь, робяты по свежему мяску соскучились, а у хранцузов, должно, убоина свежая нынче на ужин, скусным запахом веет от них.

— Ну ты... это... что с тобой делать. Черт с тобой, Кошка! Ползи. Глаз у тебя острый, высмотри там, что затевают. Но только чтоб одна нога здесь, другая там, понял?

— Не извольте сумлеваться, вашбродь! Чай не первый раз, я с пониманием! А коль попадется бутыль-другая тамошнего винца получше, так я ж сразу для вас сберегу...

— Ладно, ладно, это ты брось. Хотя... все, чтоб глаза мои тебя не видели!

А на рассвете на бастион возвращался грязный, как прах, Кошка с вареной говяжьей ногой под мышкой. Или с тремя пленными, глаза у которых были размером с блюдца, как у собак из сказки "Огниво" — потому что упаковал их матрос, пользуясь одним только ножом. Или и того хлеще: среди бела дня матрос Кошка приперся под ядрами и пулями, ведя под уздцы... коня. В окопах судачили, что в роду у Кошки точно были цыгане: иначе кто ж его так заговорил от пуль, что ни разу, сколько француз не целится, а в Петруху не попадет?

Окончательно сослуживцы уверились в том, что их корешу бабка-цыганка ворожила, в январе 1855 года, когда случился жестокий штыковой бой, и Кошку ранили штыком в живот. В то время это была верная смерть. Но матрос Кошка, похоже, всего лишь протянул апостолу Петру абонемент, где тот аккуратно прокомпостировал очередную кошачью жизнь. Потому что штык прошел под кожей и ничего важного не задел. Сам хирург Николай Иваныч Пирогов этому удивлялся нешуточно и писал:

"Он теперь уже оправился, погуливает, покуривает папироску и содрал еще недавно с попа и с Калашникова по двугривенному на водку".

Выпить Петр Маркович был не дурак.

После этого Кошка стал таким знаменитым, что его прямо в госпитале посещали даже великие князья Николай и Михаил, которые хотели своими глазами посмотреть на севастопольского героя. Рассказы о его подвигах печатали столичные газеты, а литографский портрет Кошки висел не только в избе у каждого уважающего себя крестьянина, но даже в домах аристократов.

Говорят, что Кошка даже спас от верной смерти адмирала Корнилова, когда тому под ноги упала бомба. Матрос схватил ее и бросил в котел с кашей. Только булькнуло, и фитиль погас. Всеми любимый Корнилов, которого позже на Малаховом кургане все-таки нашло вражеское ядро, в тот раз остался жив. Адмирал посмотрел на погибшую кашу, покачал головой и сказал:

— Ловок ты, брат. Кто таков?

— Матрос Кошка, экипажа пятнадцатой батареи Перекомского, вашескобродь!

— Спасибо тебе, матрос Кошка.

— Доброе слово и Кошке приятно, вашескобродь!

Ответ превратился в поговорку.

Но, что интересно, Петр Кошка после этого совершенно не возгордился и не стал искать себе теплое местечко в тылу — хотя сделать это для героя, награжденного золотым крестом "Высочайшего Благоволения" от самой императрицы, было раз плюнуть. Он воевал до последнего дня. Правда, своего не упустил — после войны каждому, кто защищал Севастополь, месяц пребывания в осажденном городе засчитывался за год обычной службы. Так что Петр Маркович Кошка вышел в отставку и поехал в родную деревню.

Думаете, это конец саги?

Не-а.

Через семь лет, когда взбунтовались поляки, его опять дернули на флот, проверенные люди на дороге не валяются. Чему сам Кошка был, говорят, несказанно рад: надоело копаться в земле.

И еще десять лет прослужил уже не простой матрос, а квартирмейстер Петр Кошка — на Балтике. Только после этого наконец-то флот помахал ему ручкой насовсем.

Девять лет он служил объездчиком лесной стражи, объезжал участки, а вечерами покуривал цигарки на завалинке своей усадьбы, построенной ему за счет казны. Но судьба никогда не забывает таких людей. Однажды зимой, как обычно проверяя, все ли в порядке, он увидел, как две девочки провалились под лед на озере.

Бросился спасать. Вытащил. А потом слег с горячкой. И 25 февраля 1882 года Петр Маркович Кошка, отставной квартирмейстер 8-го флотского экипажа Балтийского флота, протянул апостолу Петру свой абонемент с последней остававшейся у него кошачьей жизнью.

— Повоевал ты, брат Кошка, пора и на покой, — вздохнул ключарь и аккуратно щелкнул своими щипцами.

— Ну-к што ж, вашескобродь, — пожав плечами, согласился Петр Кошка, — наше дело служивое. Раз сказано, значит — пора. Дозвольте только одну цигарку искурить?

— Дыми сколь хошь, герой. Заслужил.

А сейчас стоит каменный матрос Кошка на улице Героев Севастополя. А еще один — на памятнике Корнилову, как раз с той самой бомбой.

И спокойно гуляют по Севастополю кошки всех мастей и пушистости. Как символ того, что доброе слово и кошке приятно.

Автор - Вадим Шарапов