Энглизированная наука

Ещё в начале июля на совещании премьера Д. А. Медведева с ректорами ВУЗов было принято решение о переводе всех научных публикаций на английский язык. Ректор ВШЭ Я. И. Кузьминов, спустя месяц нарушивший (возможно, с благословения высшего начальства: «Теперь об этом можно рассказать») первоначальный режим секретности, разъяснил суть мероприятия: «Российская наука должна быть гораздо более видимой в мире, и мы должны вложить средства в продвижение наших научных журналов. Это значит — электронная версия, полный перевод на английский и, как подчеркнул Дмитрий Анатольевич, бесплатное распространение по всем библиотекам мира. Ничего обидного нет в том, чтобы переводить наши журналы на английский язык, потому что английский — это не язык какой-то определённой страны, это международный язык сейчас».

В общем-то наука интернациональна, и действительно нет ничего обидного в том, чтобы переводить журналы, посвящённые ряду наук (физике, математике, химии, прочим естественным наукам) на общеупотребительный иностранный язык. Хоть на английский, хоть на немецкий, хоть на латинский.

Правда, желательно уточнить, в каком смысле употребляет ректор ВШЭ глагол «переводить». В смысле ввести двойной язык публикаций: и русский, и английский — примерно, как международные договоры бывают в двух экземплярах на разных языках, причём оба имеют равную силу, или как гостиничные сайты бывают и на французском, и на английском — заказывай, на каком хочешь. Или в смысле «переместить, изменить», т. е. сделать впредь языком публикаций только английский. В принципе и в этом нет ничего особенно страшного — какая разница, на каком языке написана статья, состоящая в основном из формул и выкладок.

Правда, при таком тотальном изменении пострадает русский научный язык, ибо орган без функции отмирает, и русская наука вернется в доломоносовские времена, когда не было кислорода, а был только оксиген. Впрочем, с иной точки зрения, в этом нет ничего плохого, ибо думать вообще лучше по-английски, ибо этот язык ум в ясность приводит. Да и обладатель такого ясного ума более конвертируем на международном рынке.

Проблемы возникают при переходе от естественных к гуманитарным наукам. Конечно, не ко всем. Пример той же ВШЭ показывает, что тамошние учёные не испытывают никакого дискомфорта при изложении своих экономических или политических воззрений на иностранном языке — скорее даже больший комфорт. Да и вообще выступления продвинутых экономистов напоминают сцену в салоне Анны Павловны Шерер: «И князь Ипполит начал говорить по-русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России: «В Moscou есть одна бариня, une dame. И она очень скупо. Ей нужно было иметь два valets de pied за карета. И очень большой ростом. Это было её вкусу. И она имела une femme de chambre, ещё большой росту»». И ничего, все довольны.

Настоящие трудности возникают при надобности в переводе таких трудов, которые представляют собой интерпретацию русских источников (поэтических, бытовых, исторических, философских, правовых) в контексте других русских же источников.

Чтобы было понятнее, о чём речь, возьмём для примера комментарий Ю. М. Лотмана к «Евгению Онегину». Конечно, там есть отсылки и к иностранным источникам, но подавляющее большинство сравнений и аллюзий, на основании которых делаются учёные выводы — это другие русские тексты.

Или представим себе статью по русской истории, конкретный предмет которой даже в данном случае неважен. Это может быть хоть поземельная собственность при царе Михаиле Романове, хоть подготовка к отмене крепостного права, хоть особенности «Большого террора» 1936–1938 гг<.nobr> [строго говоря, от июньского 1937-го года пленума ЦК ВКП(б) до вступления Лаврентия Павловича Берия в должность народного комиссара внутренних дел 1938-11-25 — А.В.]. В любом случае добросовестный историк привлечёт к доказательству своих тезисов большое количество цитат из открытых источников, из архивных документов, из свидетельств современников.

В принципе любая такая работа поддаётся «полному переводу на английский», которого теперь требует развитие отечественной науки. Правда, такой перевод выльется в большую самостоятельную работу. Потребуются комментарии к комментариям, причём степень их вложенности может быть весьма большой. В 40-летней давности работе проф. А. Л. Зорина (тогда ещё студента), посвящённой соотношению «Горя от ума» с русской комедиографией начала XIX в., отмечалось, что в тогдашних комедиях прото-Чацкий был героем скорее отрицательным — балаболом и пустозвоном, а героиня в финале отдавала своё сердце прото-Молчалину, герою сугубо положительному. Возникает вопрос, как перевести фразу из статьи «Шутовской любовник (Фольгин или Блёсткин, Звонов или Кутермин) осмеивается и изгоняется». Точнее — как перевести список имён.

Если читатель не знает по-русски, то пассаж «Folgin or Bliostkin, Zvonov or Kutermin» без дополнительного толкования ничего ему не скажет. Если он знает по-русски, то, наверное, ему проще прочесть исходную статью на русском языке.

Причём это относится далеко не только к филологии и далеко не только к русской. Работа, предполагающая понимание национального (итальянского, немецкого, польского etc.) языкового, культурного и бытового контекста, пишется и читается на итальянском, немецком, польском etc. языке. Это гораздо удобнее и логичнее.

Решение, что так больше не будет и наука — это только то, что на английском, предполагает, что филологической, исторической etc. интерпретации текстов отныне отказано в праве именоваться наукой. Либо реформаторы научной периодики просто не знают о существовании такой научной области.

А разгадка одна: бескультурье.

https://awas1952.livejournal.c...