Я, разрезал пиццу, налил в стакан холодного пива, устроился в кресле и принялся щелкать пультом. Интересное дело: чем больше программ, тем меньше передач, которые можно смотреть. Душа просила обычный боевик; руки его и искали. Устал сегодня - день был достаточно тяжелым - очень хотелось разрядки. Есть! Повезло! – люблю Шварценеггера! Кажется, вечер обещает быть очень и очень даже неплохим...
Пожар на экране, в сочетании с глотком холодного пива в кресле напротив телевизора, в мутном свете пыльного бра, производит умиротворяющий эффект. Как хорошо, сидя в уютной квартирке, наблюдать за решением мировых, пусть даже и выдуманных сбежавшим из психушки сценаристом, проблем!
Квартирка у меня и в самом деле хорошая, даром что однокомнатная. И дом замечательный: на окраине; с одной стороны - город, с другой - лес. Настоящий лес. Темный и таинственный. Даже удивительно, как он сохранился в таком виде.
Помню, когда покупал квартиру, предыдущий владелец, будто жгло его что-то изнутри, все смотрел на меня горящим взглядом, явно желая сообщить что-то странное, и сдерживаясь при этом. Я тогда подумал, что он хочет рассказать какие-то байки о лесе, который сразу показался мне необычным. Кто же знал, что дело не в нем, а в самой приобретаемой квартире?
...Ах! Какой удар! Не хотел бы я оказаться на месте этого идиота и так же, как он сейчас, бить своим лицом кулак Шварца! От переживаний у меня даже шлепанец с ноги соскочил...
И надо же такому случиться, именно в этот момент, совсем некстати, за дверью послышалось глухое: «Эй! Чудище поганое! Выходи на честный бой!»
Как же они мне надоели! Ну почему нельзя было прийти после фильма, после пива, когда и делать больше нечего? Так нет, обязательно надо вечер человеку испортить!
Чувствуя, как едкое раздражение охватывает меня целиком, я встал, процедил: «Ну, сам виноват! Я, конечно, не Шварц; но кто-то сейчас огребет по полной...» и подошел к входной двери. Открыв ее, подождал, пока размытые контуры лестничной площадки, померцав зеленым, оформятся в стены пещеры, и вышел навстречу зову.
Трансформация, как обычно, началась сразу. Не понимаю, откуда тело берет дополнительную массу, но уже через пяток шагов по камню агрессивно цокали кривые когти тяжелого зверя. Горячее, кислотное дыхание самому переносить было сложно. Размашистые крылья привычно прижались к чешуйчатому телу, голова наклонилась ниже, стараясь не касаться довольно-таки высокого потолка.
В который раз мелькнула глупейшая мысль: «Куда девается одежда? Выход дракона в шлепанцах и спортивном костюме был бы очень эффектным...» Завершив трансформацию, в дикой боевой красе я вышел из пещеры...
...Дурак-рыцарь сидел на испуганной лошади, открыв забрало шлема. Ах, нет - это у него рот так раскрылся, как забрало. Что, - не думал, что дракон и впрямь выйдет? Хотел, небось, пошуметь и рассказывать потом, как я побоялся с тобой - таким грозным воином - сразиться? Фигушки! Ты мне вечер, гад бронированный, испортил!
- Ну, чего звал? - я шумно выпустил струю огня для солидности. Или это недавняя сцена боевика роль сыграла, - не знаю... Рыцарь сжался, но при этом, казалось, стал выше ростом. Видно, что-то лишнее в его железных штанах появилось. В общем-то, я его понимал. Кошмарное, наверно, зрелище.
Я сам, когда впервые трансформировался, больше противника испугался. Нет, не от вида своего, а от факта превращения. Долго потом бывшего владельца квартиры пытал, в чем дело здесь.
- Выходи, чудище поганое, на бой... - автоматически пролепетал всадник, стараясь удержаться на пытающейся дезертировать лошади.
- Ну, вышел уже, вышел! Дальше что? Давай, быстрее, - доставай свой ножик, копье метни, чтоли, или икру, если хочешь, пока фильм не закончился, - прорычал я, пытаясь скосить глаза к переносице. Получилось, видимо, очень страшно, поскольку никаких предложенных действий не последовало. Жаль, - от икры я бы не отказался.
Время поджимало. Шварц, наверное, половину врагов уже укокошил, а я медлю почему-то. Набрал я тогда в могучую грудь побольше воздуха и как заревел:
- Штыки примкнуть! По-батальонно! В атаку, марш! За Родину, ура!!! - и к противнику прыгнул.
Кто раньше ускакал - рыцарь или лошадь - я так и не понял. Только пыль кашляющим смерчем закрутилась. Вот так всегда: приходят, шумят, потом очень быстро убегают, бросая на ходу железки всякие. Как им объяснить, что сокровища, издавна охраняемые стражами- драконами, для них никакой ценности не представляют? Что толку им в нашем мире? Они же от вида драконов в обморок упасть готовы, а что будет, если мотоциклы ревущие увидят? - я их и сам боюсь...
И тут только я заметил, что рыцарь-то не один был. Ко мне медленно подходил какой-то малый в некрашеной холщовой одежде и лаптях. Ей-богу! В лаптях! Мне он даже как-то симпатичен стал. Несмотря на дубину в руках. Да и что мне эта дубина? - пыль из- под чешуек - и то не выбить.
- А ты кто? – спросил я его.
Не отвечает. По глазам вижу - боится, но идет вперед, дубину свою дурацкую занося над головой.
- Вот я сейчас чихну, и спалю твою палку нафиг! - честно предупредил я.
Остановился он. Посмотрел на свое детское оружие и на землю его бросил. И сам сел, со слезами на глазах. Жалко мне его почему-то стало. Не люблю слезы, в чьих бы глазах они ни стояли.
- Ну, чего ты? - попытался я его урезонить. - Ты-то, какого рожна в драку полез? Тебе-то чего не хватает?
Поднял голову, в глаза мне с каким-то отчаяньем смотрит.
- За сокровищами пришел... Кисти мне нужны, краски... Знаешь, сколько это все стоит? А где деньги брать?
Растерялся я как-то. Не ожидал такого, честно говоря. Когда эти на лошадях и в панцирях с жиру бесятся - это понятно, а тут... Потом мыслишка в голову пришла...
- Слушай, - говорю бедолаге, - можешь меня подождать маленько? Тебе ведь, как я понимаю, спешить некуда?
Смотрит на меня вопросительно.
- Зачем? - спрашивает.
- Надо! - веско отвечаю я. - Я скоро вернусь. Если кто придет, говори: на обед дракон ушел, скоро будет. Понял?
Дождавшись кивка головы, я развернулся и бросился в пещеру. Магазины, слава богу, еще, кажется, работают...
...Через час, чувствуя себя великим меценатом, я наблюдал, как парень трясущимися руками перебирал принесенные мною сокровища: карандаши, кисти, краски всякие и зачем-то прихваченный старый цифровой фотоаппарат с запасными батарейками. Пригодится, я думаю.
- Ты это... если не хватит, приходи еще. Только позже немного, после кино. Ладно? - сказал я счастливому художнику на прощанье...
В квартире Василия завелся поэт. Ему задолго до этого жена говорила, что пропадает выпивка из холодильника и хлеб из хлебницы, но Василий не верил и все списывал на обычную бабскую манеру заполошничать по пустякам.
- Ну откуда поэту взяться? – возмущался он. – Вроде ж и чисто тут, и гитары не держим, и вслух не читаем ничего. И в на полках только проза. Ну откуда поэт-то?
- Даа. А я в ночи на кухню зашла, свет включила... Каак метнется тень какая-то за плиту! Кому еще быть-то? А позавчера я случайно так крышкой от кастрюли – дзыынь. А мне шепотом «Остынь, полынь, латынь». Рифмы подбирает. А самого, главное, не видно.
-Да показалось тебе. – отмахивался Василий.
И вот однажды, Василий посреди ночи решил вдруг водички попить. Вошел на кухню, щелкнул выключателем и обнаружил за столом настоящего поэта.
Поэт пил водку и закусывал хлебушком. От света он заморгал часто и потер сильно небритый подбородок. Может руки чесались, а может и подбородок.
- Твою мать! – удивился Василий присутствию поэта.
- Давайте восклицать, потом уж допивать. Затем уж доедать. О маме вспоминать! – засуетился поэт.
- Отвратительные стихи! – хлестнул наотмашь критикой Василий.
- Я знаю! – увернулся от критики поэт. – Я графоманю от тоски, сплетаю в рифмы буквы, строки. Кипят от творчества мозги. К чему так критики жестоки?
- Ну это уж наглость совсем! – задохнулся Василий и навис над поэтом. – Совершенно не выдержан размер, рифмы глупые, стихи ни о чем....
И остановился, глядя как на глаза поэта наворачиваются слезы.
- К черту! – зарыдал в голос поэт. – Добивай уж. Давай! Про Бродского скажи! Давай, давай! Мешаю всем – чего б не добить. Давай. Скажи о стихах на уровне начальной школы.
Сжалился Василий, глядя как вздрагивают плечи поэта. Он налил в стакан водки, достал из холодильника колбасы и сказал:
- Выпей вот. И поешь. Разнюнился весь...
Поэт заправски опрокинул в себя стакан, занюхал колбасой и сказал:
- Дааа. А знаешь, какие мы ранимые? Знаешь? А чего вы против нас имеете-то? Что мы вам сделали-то?
- Ничего. В этом-то и дело. – сказал Василий. – А ведь и не денешься от вас никуда. Куда ни плюнь – двух поэтов забрызгаешь.
- Убить поэта каждый рад, за рифму, за душУ, за слово...
- За душУ. – передразнил Василий. – Я неправильно поставил удобрение. Художественный прием такой. Эх ты, рифмоплет...
- За рифму бить меня не станут, а за распитие прибьют. – опять забубнил поэт.
- ААААААА!! – закричала за спиной Василя супруга. – Поэт, поэт!! Господи! Прибей его!!! ААААА!
- Цыц, сирена! – цыкнул Василий. – Ну поэт и поэт. Чего орать-то? Ты посмотри на него. Он ручной совсем. Прозой иногда говорит.
- Не буду, не буду, не буду! – верещала супруга. – Противные они!
- Ну противные, конечно. А этот – ничего вроде. Ну посмотри. – уговаривал Василий.
Супруга посмотрела на поэта.
- Здравствуйте. – сказал поэт. – Вы очень симпатичны в этой ночнушке.
- Какой милый! – ахнула супруга. – Проза. Умничка какой.
- Я вашей статью очарован! И голоском почти взволнован! – выдал поэт.
- Ай-ай! – взвизгнула супруга Василия. – Пусть он не переходит на рифму.
- Ну ты. – осадил поэта Василий. – Ты давай сразу не елозь. Пусть попривыкнет женщина.
- А пусть он у нас останется жить! – совсем уж нелогично предложила супруга. – Забавный такой.
Так и остался поэт у Василия. Гости как приходили, удивлялись постоянно – надо же, ручной поэт. А поэт им улыбался мило, водку пил с ними, разговаривал о футболе, о политике, о бабах. И все в прозе. Все удивлялись – вменяемый какой поэт завелся у Василия. Злые языки утверждали, что это породистый, но одичавший поэт. Но Василий говорил, что у доброго человека и поэт-любитель будет вести себя как человек.
А уж детям сколько радости было. Сядут они вокруг поэта и слушают. А он им ерунду всякую читает про «Сядем, сядем на пенек, в этот пасмурный денек. И зайчатки, и жучок – все присядут на пенек.»
А детки веселятся, в ладошки хлопают. Дети – они такие. Им что не прочти – все им высокая поэзия и все в радость. Главное, чтоб дядька взрослый им читал, а не уходил водку пить.
Кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт,
А если в точный срок - так в полной мере.
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же - в петлю слазил в "Англетере".
А в тридцать три Христу... (Он был поэт, он говорил:
"Да не убий!" Убьешь - везде найду, мол.)
Но - гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и ни о чем не думал.
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.
Задержимся на цифре 37. Коварен бог -
Ребром вопрос поставил: или - или.
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние как-то проскочили.
Дуэль не состоялась или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно.
А в тридцать семь - не кровь, да что там кровь - и седина
Испачкала виски не так обильно.
Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.
На слово "длинношеее" в конце пришлось три "е".
Укоротить поэта! - вывод ясен.
И нож в него - но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен.
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр!
Томитесь, как наложницы в гареме:
Срок жизни увеличился, и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!
Оценили 13 человек
17 кармы