Сказка - взгляд в языческое прошлое русского народа. Кот-баюн.

Русские волшебные сказки мне напоминают головоломку, точнее осколок мозаики, вытащенной из своего времени. Казалось бы, всё понятно в этих сказках, но если задуматься, то встречаешь одни загадки. Толкования сюжетов или персонажей сказок не находит какого-то единого решения. И даже ученые иногда ничего толкового сказать не могут. Сказки же молчат, не давая ответа. От некоторых персонажей ученые даже отвернулись, сделав вид, что их нет. Таким персонажем русских сказок является кот-баюн. О нем молчат энциклопедии, о нем не упоминают в трудах по фольклору – потому что сказать о нем особо нечего (слишком мало сведений). А. Н. Афанасьев подвел своеобразный итог по коту-баюну: "Народные русские сказки знают баснословного кота-баюна, которому точно так же придается эпитет морского, как и другим олицетворениям дождевых туч, и которого предания ставят в близкую связь с чудесною мельницею — эмблемою громового грохота. Возле этой мельницы стоит золотой столб, на нем висит золотая клетка, и ходит по столбу кот-баюн: идет вниз — песни поет, подымается вверх — сказки сказывает. То же приписывается и козе — золотые рога, которая "гуляет в заповедных лугах, сама песни поет, сама сказки сказывает"; как Фрея — на кошках, так Тор ездит на козлах. Голос кота-баюна раздается на несколько верст; сила его громадная: своих врагов он поражает насмерть или своими песнями напускает на них неодолимый сон". Стоит отметить, что толкование Афанасьевым персонажа кота-баюна, как олицетворению тучи, вполне пригодные для XIX в., на сегодняшний день критики не выдерживают и  никак сейчас удовлетворить не могут. Впрочем, в интернете можно встретить и более странные толкования, вроде фантастического животного нолуптицы-полукота.

Единственное обстоятельное исследование по коту-баюну можно найти в статье К. Королева "Кот-баюн и квазифольклорная составляющая современной массовой культуры" ("Антропологический форум", 2018, № 39), на материалы которой я буду в основном опираться в этой статье. Автор проследил генезис образа кота-баюна от фольклорного персонажа до персонажа массовой культуры. Правда, не всё выглядит убедительно. Так, Королев разделил образ кота на демонического кота из сказок и кота-сказочника из колыбельных песен. Причем, кота из колыбельных песен он считает первичным образом: "Подытоживая краткий экскурс в предположительную "генеалогию" кота Баюна, отмечу еще раз, что вплоть до публикации сборника сказок А.Н. Афанасьева русский фольклор не знал кота-чудовища…". Странное заявление, если образ демонического кота не был записан фольклористами до публикации сборника Афанасьева, то это еще не повод утверждать, что русский фольклор его не знал. Королев считает, что кот будто бы заменил собою первоначального черта или нечистую силу. Вот только неубедительно: "Скорее всего, основным "прототипом" кота Баюна здесь послужил черт, что подтверждается опосредованными нападками на клир (кот, которого бьет Бездольный, рассказывает сказки "про попов, про дьяков, про поповых дочерей") и эпизодом поедания хлеба… Согласно сравнительному указателю сюжетов, такое состязание в народных сказках происходит обычно между человеком и чертом". Сюжет про нечистую силу, но и кот в нашем случае сверхъестественное существо. В данном случае сюжет с состязанием в поедании хлеба вторичен - сюжет, где кот приглашает героя в гости явно вторичен и вставлен в сказку искусственно: по сюжету сказки герой одолел кота, но потом вдруг отпускает и идет к коту в гости, хотя кот уже побежден и подчинился герою. То есть, изначально сюжет с состязанием в поедании хлебов к коту-баюну не относился.

Происхождение кота-баюна Королев находит в некоем восточном фольклоре и ссылается на древнерусскую "Повесть об Индийском царстве" (русский перевод "Послания пресвитера Иоанна"). Вот только в "Повести" нет подобного персонажа, и оно к восточному фольклору отношения не имеет – это произведение европейской фантастики, основанное на античном материале. Так же ссылается Королев на средневековый зоологический сборник "Физиолог", но в приведенных отрывках из "Физиолога" о Горгоне, Сирин сходство только в волшебном голосе, который усыпляет людей и животных. В описании же панфира (патеры) нет и намека на злую сущность зверя. Наоборот, панфир "пестр же есть <…> и красен, молчалив, и кроток зело… От гласа же его всяко благоухание изыдет. И последствует зверье вони панфировой и приближается к нему". В общем, ссылки на "Повесть об Индийском царстве" и "Физиолог" ничего не объясняют и не выглядят убедительными.

Наиболее интересный образ столба или дерева, на котором сидит кот-баюн, Королев просто проигнорировал: "Тот факт, что кот в афанасьевской сказке сидит на высоком столбе, держась за него когтистыми лапами, побуждает вдобавок усмотреть возможный птичий прообраз этого персонажа". Замечательная логика - раз когтистые лапы у кота, то это птичий признак. Автор считает, что образ кота-сказочника проник из литературы и повинен в этом А. С. Пушкин. Самого кота-баюна Королев считает искусственно сконструированным персонажем, что подчеркивает несколько раз: "В целом хищный кот-баюн из афанасьевского сборника производит впечатление "синтетического" персонажа (черт +медведь + птица + иноземный зверь + демон), искусственно внедренного в фольклорный текст". Или: "Не подлежит сомнению, что Баюн — придуманный, сконструированный персонаж…". И даже: "Что касается Баюна, этот чудесный кот, изобретенный, вероятно, в XIX столетии, в своей монструозной ипостаси довольно продолжительное время оставался на периферии отечественной культуры, поскольку был вытеснен пушкинским образом ученого кота, но его заново изобрели на рубеже советского и постсоветского периодов".

Итак, по мнению К. Королева, кот-баюн – это искусственный персонаж. Можно бы было согласиться с таким мнением, если бы кота на столбе (колонне) мы не могли бы видеть в качестве резного украшения на капители портала южного фасада собора Рождества Пресвятой Богородицы в Суздале (1222-1225). Здесь мы видим льва, сидящего на вершине столба-колонны. Сомнительно, что это случайное совпадение. Образ кота на столбе был известен на Руси в XIII в. и таким образом называть кота-баюна искусственным персонажем нет оснований. Факт, что образ кота-баюна встречается крайне редко, скорее говорит о его древности и чуждости русскому фольклору. Смысл образа кота-баюна был уже не понятен сказителям и чудо, что он вообще дошел до XIX в. и был записан фольклористами.

Вот как описывается кот-баюн в сказке сборника Афанасьева (№ 215): "Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — пришел Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий — тут добрый мо́лодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сек железным прутом, изломал железный — принялся угощать медным, изломал медный — пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился: "Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю". — "А пойдешь со мною?" — "Куда хошь — пойду!"

Бездольный выпустил кота-баюна; кот позвал его в гости, посадил за стол и наклал хлеба целые вороха. Бездольный съел ломтя три-четыре, да и будет! В горло не лезет. Заворчал на него кот, зауркал: "Какой же ты богатырь, коли не сможешь супротив меня хлеба съесть?" Отвечает Бездольный: "Я к вашему хлебу не привык; а есть у меня в сумке дорожные русские сухарики — взять было их и закусить на голодное брюхо!" Вынул железную просвиру и словно глодать собирается. "А ну, — просит кот-баюн, — дай-ка мне отведать, каковы русские сухари?" Купеческий сын дал ему железную просвиру — он всю дочиста сглодал, дал ему другую — и ту изгрыз, дал ему третью — он грыз-грыз, зубы поломал, бросил просвиру на стол и говорит: "Нет, не смогу! Больно крепки русские сухари". После того собрался Бездольный и пошел домой; вместе с ним и кот отправился".

Итак, мы видим некоего демонического кота, который сидит на столбе и владеет магическим голосом, который усыпляет людей. У кота есть дом, где он живет как человек – в доме есть мебель и готовая еда. И еще есть интересная деталь - кот рассказывает сказки "про попов, про дьяков, про поповых дочерей", то есть правду, т. к. в то время сказками назывались достоверные истории (даже акты по ревизии в тогдашнем делопроизводстве назывались ревизскими сказками).

Если древнерусскому искусству кот (или лев) на столбе известен с XIII в., то ирландским сагам образ демонического кота на столбе известен с Х в. В саге "Плавание Майль-Дуйна" (сложившейся с VII-VIII вв.), герои на корабле пускаются в плавание по чудесным морям, где они посетили множество странных островов, населенных чудовищами, демонами и переполненных различными чудесами. Во время плавания:

"…они завидели небольшой остров с замком на нем, окруженным белой стеной, сделанной словно из известки, как будто из одной сплошной массы ее. Высока была эта стена — чуть не доходила до облаков. Вход в замок был открыт. Около вала было несколько больших домов, белых как снег.

Они вошли в самый большой из домов и не нашли там никого, кроме маленького кота, который играл на четырех каменных столбах, бывших внутри дома: он перепрыгивал с одного из них на другой. Он едва посмотрел на вошедших и не прерывал своей игры.

Затем они заметили множество предметов, прикрепленных в три ряда вдоль стен, от одной двери к другой. Первый ряд состоял из золотых и серебряных пряжек, острия которых были воткнуты в стену. Второй — из золотых и серебряных ожерелий, величиной с обруч бочонка каждое. Третий ряд составляли большие мечи с золотыми и серебряными рукоятями.

Комнаты были полны белых одеял и одежд ярких цветов. Были там еще жареная говядина и ветчина, а также большие кувшины с прекрасным хмельным пивом.

— Не для нас ли все это приготовлено? — спросил Майль-Дуйн, обращаясь к коту.

Тот быстро на него взглянул и продолжал свою игру. Майль-Дуйн понял из этого, что угощение было приготовлено для них. Они поели, попили и легли спать. Остатки пива они перед этим слили в кувшины, а остатки пищи тщательно прибрали.

Когда они собрались уходить, один из молочных братьев сказал Майль-Дуйну:

— Не взять ли мне одно из этих ожерелий?

— Нет, — ответил ему Майль-Дуйн, — этот дом не без сторожа.

Тот все же взял ожерелье. Кот, следивший за ним, дал ему пройти полпути до выхода, затем бросился на него, как огненная стрела, и сжег, обратив в пепел, после чего снова вернулся на свой столб.

Майль-Дуйн успокоил кота ласковыми словами, повесил ожерелье на прежнее место, собрал пепел с земли и бросил его на прибрежные скалы. После этого они сели на корабль, благодаря и восхваляя господа".

Мы видим несколько поразительных параллелей между кельтской сагой Х в. и русской сказкой, записанной в XIX в.: 1) Кот, сидящий на столбе; 2) Приготовленная еда (в русской сказке герой и кот вместе пируют, а в ирландской саге пируют только гости); 3) Кот убивает людей: в русской сказке раздирает когтями, в ирландской саге сжигает. Сомнительно чтобы русский крестьянин мог бы знать содержание кельтской саги, отстоящий от его времени на девять столетий.

Связь между русской сказкой, записанной в XIX в., и ирландской сагой, записанной в Х в., сомнения не вызывает – перед нами один и тот же фольклорный персонаж, потому что совпадают даже детали. Итак, образ демонического кота, сидящего на столбе пришел из кельтского мира. Интересно, что ни ирландцы Х в., ни русские XIX в. не могли разъяснить образ кота на столбе – ни что это за животное, ни как его имя, ни происхождения. У них остался только яркий образ, поражающий воображение, который был использован при создании саг и сказок. Так откуда он появился у кельтов?

Кот – африканское животное, особо почитаемое в Древнем Египте. Кот-баюн всегда живет рядом с человеком (в доме, в саду), то есть не может быть дикой европейской кошкой. Таким образом, кот-баюн может иметь древневосточное происхождение. Посмотрим, что говорит о коте наиболее ранний источник сага "Плавание Майль-Дуйна". Кот живет в белом замке, окруженном стеной, внутри которой несколько строений, в одном из строений герои видят сокровища, там находились одеяла и одежды, а так же приготовленная пища. В этом строении стоят столбы, по которым прыгает кот. При попытке взять что-то из сокровищ, кот убивает грабителя, то есть кот – охранник сокровищ. Описание замка кота из ирландской саги очень напоминает древневосточный храм. Они так же окружались стенами, на храмовой территории могли находиться храмы и часовни других божества, жилища жрецов и хозяйственные постройки. Вот описание главного храма Вавилона Эсагилы:

"Территория Эсагилы представляла собой прямоугольник… В южной (*части) … находился собственно храм, а северной… - Вавилонская башня. Каждую из частей окружала стена с медными воротами.

Центральное место в южной части храмовой территории занимало святилище Мардука – "Так называемый Нухар"… Все его четыре стороны имели ворота; у ворот при царе Нергал-шарре-уцуре были поставлены бронзовые изваяния полузмей-полугрифов. Внутри Нухара находился большой двор…, вокруг которого располагались капеллы…

Мраморные стены капеллы были украшены золотом и лазуритом, ее потолок из кедрового дерева покрыт чистым золотом. В пределах Нухара стояла массивная золотая статуя бога Бэла… Вокруг Нухара находилось много других дворов, капелл второстепенных божеств, хозяйственных и жилых помещений для жрецов и паломников".

В. А. Белявский "Вавилон легендарный и Вавилон исторический".

Древний храм был в полном смысле этого слова – жилищем божества. Бог там жил на самом деле. Бога полагался штат жрецов, слуг и рабов, а так же жен и наложниц из числа людей. Божество кормили, накрывали ему стол, стелили постель, ему требовалась одежда. Поэтому становятся понятными увиденные героями кельтской саги одежды и одеяла – это имущество божества. Золотые и серебряные пряжки и обручи, прибитые к стенам могли быть воспоминаниями, как о декоре древневосточных храмов, так и описанием вида сокровищ, выставленных на обозрение посетителям храма. Выставлять на обозрение посвятительные дары было общим обычаем для языческих храмов. Так же становится ясным наличие в доме приготовленной еды – она принадлежала божеству. Так, в "Завещании Рамсеса III" в списке даров богам, кроме золота, ладана, полудрагоценных камней приводится длинный список продовольствия, где перечисляются хлеба, фрукты, рыба, пиво, пряности и т. д. Специально фараон вспоминает одежду: "… одежда из виссона, ткань-мек, прекрасная тонкая [ткань], одежды из цветной ткани…". Упоминаний статуи божества в саге нет, потому что доступ в святая святых древневосточного храма имели только высшие жрецы и цари.

Если принять версию, что протопипом белого замка из кельтской саги был древневосточный храм, то становится понятным и образ кота охранника. У ворот древневосточных храмов и городов часто устанавливались статуи животных или чудовищ, которые должны были охранять ворота. Например храм Мардука в Вавилоне охраняли статуи драконов. Но одним из самых популярных были изваяния львов. Изваяния львов охраняли храм Иштар в ассирийском городе Кальху, городские ворота в хеттской Хатуссе и ахейских Микенах. Известны изваяния львов-охранников финикийских храмов. Так два льва до сих пор охраняют трон божества в храме Эшмуна в Сидоне. Двух бронзовых львов нашли у ворот храма Дагана в Мари (Сирия, XIX в. до н. э.). Льва, охраняющего три статуи богинь мы можем видеть на барельефе из храма Аллат в Хатре (ок. III в.). Так же львы-охранники стерегут развалины храм Юпитера в Баальбеке и Пальмире. На Львиных вортах в ахейских Микенах видим двух львов, охраняющих колонну (наверное там была статуя богини, как показывают изображения на перстнях той эпохи). А вот на фронтоне скальной гробнице в Петре, так называемой Эль-казне, мы уже видим двух полуразрушенных львов, стоящих на колоннах, или столбах. В точь-точь, как наш кот-баюн и лев с фасада собора Рождества Пресвятой Богородицы в Суздале.

Кажется, что слишком много совпадений, чтобы быть случайностью. Таким образом, можно утверждать, что кот-баюн русских сказок – это заимствованный славянами кельтский мотив. У самих кельтов в образе кота-сторожа на столбе появился в результате знакомства с древневосточными храмами и статуями львов, охранявших ворота храмов. Увидеть эти храмы кельты могли начиная в III-II вв. до н. э., когда кельтские наемники стали обычными в армия Карфагена и эллинистических государств, в том числе Селевкидов и Птолемеев. А так же в эпоху римской империи I-III вв. н. э. Этот временной промежуток как раз укладывается во время существования пшеворской культуры, когда славяне и ряд германских племен находились под мощным кельтским влиянием.

В древневосточном храме находим ответ на загадку кота, ходящего цепи, висящей на дереве. Ирландская традиция тут нам ничем не поможет, а вот русские сказки сохранили ряд интересных подробностей, которые отметил в своей статье К. Королев. Так в сказке № 286 чудесные помощники (топор и дубинка) создают для героя "около дворца зеленый сад … в том саду есть мельница — сама мелет, сама веет, на сто верст пыль мечет; а возле мельницы золотой столб стоит, на нем золотая клетка висит, и ходит по тому столбу ученый кот; вниз идет — песни поет, вверх поднимается — сказки сказывает". Мельница, которая сама мелет – это пришлый сюжет из финского фольклора и, видимо, добавлена сказителем для усиления волшебного антуража для чудесного дворца. Кот ходит по золотому столбу, на верхушке которого стоит золотая клетка. К. Королев приводит другой пример зачина из сказки "Иван-царевич и богатырша Синеглазка": "Было это дело на море, на океане; на острове Кидане стоит древо — золотые маковки, по этому древу ходит кот Баюн. Вверх идет песню поет, а вниз идет сказки сказывает". Правда, Королев считает, что здесь сказалось влияние Пушкина, что сомнительно – белка у Пушкина по дереву не ходила, а сидела под елью и пела песенки. Здесь уже дерево из золота (как и столб) с маковкой на верхушке. Столб с клеткой – дерево с маковкой. Сам Пушкин записал следующий вариант "у моря лукомория стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идет — сказки сказывает, вниз идет — песни поет". У Пушкина есть золотая цепь, но дуб обычный. Итак, в сказках столб легко заменяется деревом. Сами столб-дерево золотые. На вершине или клетка, или маковка. Кот ходит по цепи, но эта деталь была утрачена со временем сказителями. Свести этот странное сочетание столб-дерево к образу мирового дерева не получится – это не мировое дерево, а нечто чудесное из Иного мира, как и сам кот.

Мифология никак не поможет понять смысл и происхождение образа золотого столба-дерева с цепью. Чтобы понять нужно открыть Библию. В книге пророка Иеремии в рассказе о разграблении вавилонянами храма в Иерусалиме есть описание двух медных столбов в виде гранатовых деревьев: "Столбы сии были каждый в восемнадцать локтей вышины, и снурок в двенадцать локтей обнимал его, а толщина стенок его, внутри пустого, в четыре перста. И венец на нем медный, высота венца в пять локтей, и сетка и гранатовые яблоки вокруг были все медные; то же и на другом столбе с гранатовыми яблоками. Гранатовых яблоков было по всем сторонам девяносто шесть; всех яблоков вокруг сетки – сто" (Иер., 52, 20-23). Медные столбы с сетками на верхушке очень напоминает золотые столб с клеткой и дерево с маковкой из русских сказок. Описанные Иеремией столбы, которые украшали Иерусалимский храм, не были уникальными – он был копией финикийских храмов. Деревья были обычными посвятительными дарами божествам в Ассирии, причем деревья могли быть сделаны и камня, например из обсидиана и лазурита. Так что медные, а то и золотые, столбы в виде деревьев можно было увидеть во многих богатых и влиятельных храмах. В качестве дополнительного украшения столбы Иерусалимского храма обвивал медных шнурок, наверное в виде гирлянды или цепи, точно так же, как цепь на дубе в русских сказках.

О плодах на дереве в русских сказках сохранилось глухое воспоминание в сказке из сборника Афанасьева № 272, в которой жена говорит мужу: "По какой дороге поедешь, по обеим сторонам кидай это семя: где оно упадет, там в ту же минуту деревья повырастут; на деревьях станут дорогие плоды красоваться, разные птицы песни петь, а заморские коты сказки сказывать".

Таким же образом смутная, непонятная деталь сказки, когда кот вдруг "начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей". Ни о каких церквях или священнослужителях в сказке нет ни слова. Но если предположить, что здесь отголоски первоначального мотива местообитания кота, как стражника храма, то есть знающего храмовые тайны, то "сказки" кота про "попов" (жрецов изначально) становится понятным.

Ну и само слово кот указывает на связь с позднелатинским языком и кельтами, возможно через посредство, которых в словаре славян-пшеворцев (венедов), появилось это слово. О. Н. Трубачев писал: "Слав, kotъ — слово заимствованное. Его источником было народнолат. cattus, первоначально обозначавшее разных диких животных, в том числе и дикую кошку. В раннее средневековье это слово попало в славянские и балтийские языки уже с вторичным значением "домашняя кошка": слав, kotъ, лит. kate. Происхождение лат. cattus не совсем ясно, правда, оно уже не имеет прямого отношения к дальнейшей судьбе славянских названий. Близкие формы находят и в кельтском." ("Происхождение названий домашних животных в славянских языках"). Если слово кот проникло и к славянам и к кельтам, то надо думать это случилось до раннего средневековья.

Таким образом, мотив демонического кота, который сидит на столбе или дереве, охраняет здание или сокровища, восходит к семитским языческим храмам, имевшим в качестве украшений львов из камня, призванных охранять храм от святотатцев, и деревья из металла или дерева, сделанные в виде столбов, иногда увитых металлической гирляндой или цепью. Источником проникновения в славянский фольклор были рассказы кельтских наемников о заморских храмах, где стоят удивительные деревья из меди или золота, обвитые цепями, а сами храмы охраняют коты, которые могут сжечь или разорвать грабителя. Мотив кота, скачущего по столбам или ходящего по цепи, могут восходить уже местным храмовым суевериям, что изваяния львов по ночам оживают и коты (львы) ходят, как настоящие кошки по пустому храму, забираются на колонны и столбы, подстерегая грабителей, которых усыпляют заклинаниями или песнями. Кот, сидящий на столбе, был известен кельтскому и русскому фольклору, где этот кот живет вне обитаемого человеком мира (у кельтов на далеких островах, у русских так же на острове, на берегу моря или в тридевятом царстве). Для ирландцев Х в. и русских XIX в. образ кота-стражника был чем-то забытым и непонятным. В русском фольклоре кот-баюн почти исчез, оставшись лишь в нескольких сказках и колыбельных песнях. Если в сказках кот еще сохранял свои демонические свойства, то в колыбельных песнях он остался уже лишь как кот-сказитель. Так что считать кота-баюна искусственным персонажем нельзя. Кот-баюн – свидетельство славяно-кельтских связей в древности.

Другие статьи о сказках и мифологии.

Сказка - взгляд в языческое прошлое русского народа. Сивка-бурка.

Сказка - взгляд в языческое прошлое русского народа. Сивка-бурка. (окончание).