ПРИЕЗД СВАТЬИ.

Воронковы выдавали замуж дочь. Сговариваться и стряпать на свадьбу ждали из деревни мать жениха, будущую сватью, с которой не были знакомы.

Поезд приходил в первом часу ночи, и Василий Воронков, высокий и нескладный, отправился встречать гостью.

На вокзал Василий пришел рановато и в ожидании поезда прохаживался по примороженной хрусткой платформе. Вспоминал, как пять лет кряду встречал с этим поездом дочь-студентку, приезжавшую на воскресенье домой из областного центра. А теперь — надо же! — встречает, свою сватью.

Объявили прибытие, и Василий неожиданно заволновался: а глянется ли ему эта женщина? Поладят ли они с его круто нравной Софьей? Вдруг не захотят ни в чем уступать друг дружке! Начнут по мелочам считаться! Бывает и такое промеж будущих родственников! А Наташке потом всю жизнь касаться этой женщины.

Василий поспешил к газетному киоску, где ему наказала стоять Софья, пославшая сватье приглашение.

Он едва успевал крутить туда и сюда голову, боясь прозевать появление будущей родственницы.

Василий попятился и запнулся за чей-то чемодан. Обернулся. Перед ним стояла маленькая кругленькая женщина в сером пуховом платке.

В одной руке она держала пару раздутых сеток, скрепленных полотенечной скруткой, другую, освобожденную от чемодана, подала Василию:

— Ну, здравствуй, сват. Спасибо, что встретил...

— Добро пожаловать, гостья дорогая! — прогудел Василий и несмело пожал маленькую теплую руку. Он чувствовал себя неловко за допущенную промашку, и женщина заметила это.

— Что? Аль другого сорта ягодку ожидал встретить? — лукаво прищурила на Василия яркие сметливые глаза.

— А бес тебя знает, какая ты! Ни разу-то не виделись! — махнул рукой Василий, краснея.

— Это верно... Бог даст, породнимся — слюбимся! — улыбнулась женщина, показав ровные белые зубы, и Василию стало как-то свободно с ней.

— Непременно! — мотнул он головой и помог сватье пристроить на плече сетки. Сам ухватил чемодан.

— Ты на плечо его! Ловчее будет! — подсказала сватья и протянула руку, чтобы помочь.

— Можно! — согласился Василий и, не давая ей взяться, забросил чемодан на правое плечо. — Ну, тронулись?

— Пешком пойдем? — спросила сватья.

— Пешком! До нас тут недалеко, — подтвердил Василий.

— Да я знаю примерно, где вы живете. Не велик городок-то. Тебя ведь Василием кличут?

— Василием!

— Ну, а меня Анной! Прошу любить и жаловать!

— Это уж точно, — заулыбался Василий и полюбопытничал:

— Что ж ты одна пожаловала? Муженька б своего забирала? Мне бы веселей с ним было.

— Угадал! Весело! Так весело — хоть отбавляй! — подхватила Анна с налетом каких-то своих тайных мыслей и глубоко вздохнула, как бы с чем-то смиряясь. — Да не переживай особо-то. Я думаю, он вскорости заявится. Не вынесет одиночества...

И перевела разговор на детей.

Вот и пришли.

— Сватьюшка приехала! Наша дорогая! Ну, здравствуй, здравствуй, милая родственница! Новоявленная! — громкими причитаниями встретила гостью жена Василия Софья и наклонилась целоваться. — Раздевайся, сладкая! Будь как дома! — Софья помогла Анне. Залюбовалась гостьей:

— Вон какая она у нас свеженькая да сбитненькая... И не подумаешь, что сына женит! Хоть саму под венец! Вот что значит в деревне жить! Со своей коровкой, молочком! На чистом воздухе!

Василий тоже не сразу отвел глаза от Анны: чуть грузноватая, но крепкая, с неожиданно тугой и выпуклой грудью, с высокой округло-нежной шеей, перетянутой нитяной складочкой, она была полна той особой уверенной женской силы, которая так поражала и влекла когда-то Василия в женщинах.

— Ишь ты! Зенки-то разжег! Старый дурень! — толкнула мужа Софья и сунула в руки одежду сватьи:

— Ha-ко! Повесь лучше, чем столбом-то стоять! Аль ноги отнялись при виде такой ягодки?

— Брось! — затряс головой Василий и быстро повернулся к вешалке, чтобы скрыть обиду и смущение.

— Что-то ты его так? Он вроде у тебя мужик смирный... — заступилась Анна.

— Все они смирные, пока спят! Носом к стене! — проворчала Софья.

Василий, чтобы успокоиться, старательно затолкал сватьин платок в рукав тужурки, пристроил ее с краю на нижний крючок и, не взглянув больше на гостью, покинул кухню.

Забился в дальнюю дочкину комнату, присел на диванчик у жарко натопленной печи и задремал под долетающий говорок женщин.

Очнулся, когда в доме стало тихо и потушили свет. Решил перебраться в свою каморку рядом с кухней.

В большой комнате у зеркала стояла Анна в длинной сорочке и расчесывала на ночь волосы.

— Сдурел? Шастаешь тут! — подбросила с подушки голову Софья.

Сватья не шелохнулась. Спокойно проговорила:

— А чего! Мы теперь вроде как родные. Верно, Вася? Василий словил в зеркале ее усмешливый взгляд и, не ответив, пулей вылетел из комнаты.

Перед тем, как лечь спать, долго курил в холодных сенях. С тоской и тревогой думал: «Скорее бы дочка с женихом приезжала, что ли...»

А утром проснулся, услышал в доме неторопливый напевный голос Анны, и радость, большая и непонятная, толкнулась в грудь.

— Ого! С чего бы это? — удивился Василий и растерялся. Нагнал на себя сумрачность и вышел на кухню.

Анна, в белой кофточке, голорукая, хлопотала у стола, раскатывая тесто. Доброй улыбкой ответила на его приветствие. Повернулась к Софье, стучавшей у печки дровами:

— Мужика-то как, сразу будем кормить, чтоб не мешал, или немного погодя?

— Да шут-то с ним! Наестся сам — не маленький! — отмахнулась Софья, недовольная дровами. — Куда таких длиннущих приволок? Говорила, покороче: горшки ставить некуда!

— Да садись-ка, батюшка, поешь! У меня курица вчерашняя осталась! — Анна обмахнула тряпкой угол стола и сунула руки под умывальник, звякнула вхолостую,

Василий метнулся к ведрам за печкой, выхватил полное и, высоко вскинув, понес к умывальнику.

Софья, нагнувшаяся за поленом, выпрямилась, и ведро задело ее по плечу.

Тяжкими шлепками плеснулась на пол вода.

— Вон как чужим-то спешишь угодить! Своей жены не замечаешь! — ожег Василия злобный шепот.

— Твержу, дров коротких давай!

— Сейчас! — Василий наполнил умывальник и выскочил во двор. Зазвенел высушенными полешками: хранились они под навесом, в четырех шагах от дома.

— Ну-ка, гляну на всякий случай, где у вас что! — послышался за спиной голос Анны.

Василий вздрогнул, перестал брать дрова, обернулся.

— Да у вас, как в раю! Гнездышко слепили! Позавидовать можно!

Не разводя широко век, медленно повела голову в сторону и из-за плеча еще раз чутко всмотрелась в Василия, словно хотела понять что-то мучившее ее.

Василий виновато улыбнулся и торопливо зазвенел полешками.

В кухне бережно опустил их на подтопочный лист и звякнул пустыми ведрами, норовя улизнуть к колодцу.

— Будет дверьми хлопать! —остановила Софья. — Садись ешь! А то подумают, не кормлю! С голоду сохнешь!

Василий покорно поплелся к умывальнику.

Ел молча, и Софье не понравилось.

— Что бирюком сидишь? Ничего не спросишь? Поинтересовался бы, по скольку на свадьбу решили тратиться? Иль тебя это не касается? Чужую девицу — не дочь родную — замуж выдаешь? Хороший бы отец расстарался и подкинул бы единственной-то на свадьбу! Мог бы на этот случай загодя приработать! Шабашку сшибить! Раз в жизни такое бывает...

— А я, может, подарок хочу... — замялся Василий, давно припасший денюжку к этому событию.

— Подарки нынче не в моде. Молодым деньги подавай! Сами сообразят, что им нужнее! — возразила Софья.

— Это легче для меня... Выну да подам, — хитро улыбнулся Василий.

— Аль скопил потихоньку от семьи? — Софья впилась в лицо мужа злыми глазами.

— Есть малость, — сконфузился Василий и пожалел, что проговорился.

— Видали, добрые люди, как у нас все делается? В одиночку все норовит! Нет чтоб от родителей вместе подарочек-то преподнести! Так нет — все от себя одного! — разозлилась Софья, и Василию сделалось очень стыдно, позорно.

Он побрел в пристройку, где у него стоял верстак для выполнения заказов на дому. Достал из ящика с инструментом спрятанные в рукавицу две сотни.

Принес и подал жене:

— На! Вручай от родителей!

Софья торопливо пересчитала и сунула в карман фартука с обидными для Василия словами:

— На утаивал от зарплаты!

Он задрожал, едва не сорвался: это был левый заработок, сохраненный не за один год.

— Будет тебе. Золото — у тебя мужик! У меня хоть бы копейку когда сберег! Что и подашь-то — все пропьет! — вступилась Анна, и во взгляде, брошенном на свата, прорвалось столько тепла и уважения, что Василий сразу обмяк и отошел душою.

Сватья ему еще и подмигнула, дескать, не робей! И тут же спохватилась:

— Ой, чего я расселась, как кочка! Гора делов-то у нас!

И принялась хлопотать у стола, быстрая, ухватистая.

В дверь робко постучали.

— Да! Входите! Не заперто! — крутанулся на стук Василий. Дверь открылась, и как-то боком переступил порог хилый мужичонка в чесанках с калошами, куцем ватнике и заячьей шапке, сидевшей лихо, с одним заломленным ухом.

— Можно войтить, хозяева дорогие? Скажите, сюда ли попал? — начал он, оборотя к столу красное бугристое лицо, и маленькие уцепистые глазки вспыхнули радостью при виде Анны.

— Явился — не запылился, окаянный! Все кинул! Я так и знала! — побледнела она и опустила на стол рюмку.

— Не срами, матка, при людях! Все в полном ажуре будет... Дай с родственничками дорогими познакомиться! Ефрем Козуев! И по Каме знают! И на Волге скажут! — сват шагнул от порога и подал Василию ледяную негнущуюся руку.

— Ты что, и рукавиц не надел, так торопился? — покачала головой Анна, по лицу которой было заметно, что ей очень стыдно за мужа.

Ефрем пожав руку Софье, затеребил пуговицы на ватнике.

Оставшись в красном хлопчатобумажном свитере, присел к столу и нацелил подернувшиеся влагой блеклосиние глаза на початую бутылку.

Поешь, поешь сперва... Развезет сразу, с морозу-то! — затормошилась Анна, подвигая мужу тарелку с жареной рыбой.

Василий смотрел на сватью и не узнавал: ее словно подменили — ни живости в лице, ни веселья в глазах. Одна забота и обеспокоенность во всем облике.

— Буде ему, буде! — придержала она руку Василия, склонившую бутылку к стопке свата. Ефрем гневно покосился на жену, но промолчал. Похвалил несговорчивую щедрость Василия:

— О! Ты наливаешь, как занимаешь! Ну, будьте здоровы! Дай бог, не последнюю!

И суетливо, не дожидаясь других, выпил. Тыча вилкой в жареного леща, потянулся к уху Василия:

Анна смотрела на мужа горестными глазами и только покачивала головой:

— Прискакал! Надо же—в самый аккурат поспел! На что другое, на это у него нюх хороший! Не упустит!

— А мы им больше не дадим! Все позапираем! — успокаивала Софья.

— Теперь уж бесполезно. Запирай — не запирай — все равно найдет, как свинья грязи... Не здесь, так по-за дому сыщет! Не остановится! — печалилась Анна...

Василий отвел свата отдыхать на свой диван и возвратился к женщинам.

— Что мужика испортил? Кайся теперь перед Анной! — напустилась Софья.

— Испортишь его! Как бы он кого не испортил! — пристально посмотрела на Василия Анна.

— Не! За этого не бойся. Норму знает! — буднично заверила Софья, без теплоты и уважения в голосе.

Зато в глазах Анны промелькнула и зависть, и уважение, и еще что-то такое.

Народу на свадьбе гуляло негусто. Молодые расписывались в областном Дворце бракосочетания и после собирали в общежитии однокурсников.

К родителям приехали догуливать с самыми близкими приятелями.

Софья покричала к столу. Молодые проследовали на свое место.

Скоро за столами разобрались, налили вино и притихли. Василий поднялся и скупо поздравил молодых. Гости выпили, застучали вилками, приглушенно загудели. А когда налили по второму разу, принялись кричать «горько».

Анна принялась раздувать веселье, прибирать к своим рукам свадьбу. Скрылась на кухню и прислала молодым наверченную кипу бумаг, из которой те добыли соску.

Чуть позднее одарила невесту каблуком, жениха — рукавицами во исполнение главных желаний в супружеской жизни.

Заставила молодых съесть по большой луковице, чтобы не получилась жизнь горькой...

Немудреные деревенские затеи у Анны получались свежо, задорно, и свадьба хохотала до слез.

Танцевать пошла с Василием, и было ему с ней свободно и радостно.

Он крепко обнимал горячую сватьину спину, склоняясь к голове, любовался черными блестящими волосами, лежавшими так плотно, что, казалось, полей на них из чайника — вода скатится, как с грачиного крыла.

Анна взглядывала на него шальными от веселья глазами, и Василий улыбался ей благодарно и радостно.

— Ну, ты и огонь баба! — дивился неугомонности сватьи.

— Теперь что! Ты бы меня лет десять назад посмотрел! Тогда да! Была огонь! — вскидывала головой Анна, и в темных глазах ее сверкала непропавшая удаль.

— Ничего! И сейчас еще полно в тебе пороху! — не соглашался Василий и еще больше распалял Анну.

Софья следила за ними неотступными злющими глазами.

Когда Василий понес укладывать перебравшего свата, ужалила мужа:

— Как с младенцем нянчишься! Что значит, угодить ягодке-то хочется!

— Как же! Чай родня наша! — благостно рассиял Василий, но укололся о взгляд жены и в миг отрезвел. Понял, на что она метит. И сразу навалилась тоска, сделалось не по себе, беспокойно и трудно.

— Ой, дура! Какая дура! — замотал он в отчаянии головой. — Ничего не понимает!

Уложив свата, Василий решил больше не пить, за стол не вернулся, а пошел курить в одиночестве на крыльцо.

Жадно заталкивал в сдавленную тоской грудь горько-сладкий дым сигареты, ловил ухом шум дочериной свадьбы, а сам вспоминал ту, далекую свою...

Тогда было ему очень хорошо с Софьей. А потом все куда-то ушло, подевалось, задавленное вечной заботой о деньгах, вещах, тепле и уюте...

Не из ласковых по природе, Софья скоро совсем погрубела сердцем к нему и ко всему, что не касалось дочери и хозяйства. Перестала следить за собой. К Василию у нее развилось глухое злобное недоверие, излишняя подозрительность и неоправданная ревность, как сегодня... Хотя сегодня был другой, исключительный случай.

Самому себе Василий врать не стал. За долгие годы супружества не познал он от Софьи столько душевного тепла и уважения, сколько перепало ему от Анны за один день. И жить захотелось по-новому.

Ранним утром он провожал сватью на поезд: оставленная без присмотра в деревне скотина не позволила ей догулять свадьбу.

Женщина улыбалась, полная непонятного и обидного Василию бабьего счастья и умиротворенности.

— Ты чему радуешься? — заглянул он в ее веселые глаза.

— А как же не радоваться, батюшка мой? Такое дело спроворили! Деток женили! Теперь самим и на покой, — она лукаво прищурилась.

— Рано пташечка запела! Погоди! Еще внуков придется нянчить да подымать! Теперь это в моде! — возразил Василий.

— И то верно! Да и хорошо: скучать не придется! — живо согласилась Анна и оглянулась назад. — Чтой-то Софьюшки не видать...

— Не догонит! Не надейся! — едко усмехнулся Василий.

— Это почему же? — насторожилась Анна и глянула на свата с предельным вниманием.

— Третьей лишней быть не хочет! — резанул напрямик Василий.

— Вон ты про что! — удивилась Анна и быстро отвела глаза.

— А мой опять пьяный заявится, — пожаловалась через некоторое время.

— Он у тебя хоть работящий? — справился Василий.

— Работящие в стаканы не заглядывают! А мне опостылело бутылки из рук выдирать! — пригорюнилась сватья.

— Ну, я буду наезжать... помогать. Когда по плотницкому делу, когда сено косить! — пообещал Василий.

— Завсегда приму! Ведь так хорошо у нас летом... На сеновале поспишь... Отдохнешь от всего... Молочком тебя отпою... Раздашься малость, — зачастила Анна.

— И бражничать твоего отучу! Помногу-то! Я это умею! — расхорохорился Василий.

— Пустой номер! Разве черного кобеля отмоешь добела? Ни в жисть! Одно твердит: «Буду жрать мякину, а вино не кину!» Счастье мое, сын не в него пошел! Хоть и болтают, от осины не жди апельсина, а вот случилось: в рот не берет! И отца пьяного стыдится! — возгордилась Анна.

— Это верно! Сын у тебя, что надо! Можно сказать, дочке нашей повезло! — подтвердил Василий и легонько приобнял Анну за плечи: — И мне тоже...

И покраснел, задохнулся от своей смелости.

— Ой, сват! Ты никак опохмелился сегодня! — замотала головой Анна и, не в силах сдержать улыбку, рванула вперед, пошагала резвее.

На вокзал они пришли после прибытия поезда.

Анна взяла билет до своей станции, и Василий проводил ее в вагон, забросил пустой чемодан на верхнюю полку.

А потом стоял на перроне под немытым окном вагона и смотрел на сватью.

Она улыбалась ему светло и открыто, с молодым, задорным блеском в удивительно радостных глазах, чуть насмешливых и откровенно счастливых. Озорно, по-девчоночьи морщила нос.

И Василию было до слез хорошо от давно позабытой сладкой тревоги в сердце. Поезд ушел, а он долго расхаживал по платформе и крутил головой, силясь понять, что же такое стряслось с ним и с Анной.

Летописец.

Источник