"В тёмную ночь.."

И не сказать, что бабка Настасья была такой уж шибко набожной, нет. Но иконы в красном углу стояли, сколько я себя помню.

А мать ни в какого бога не верила, а наоборот.

Через это у них с бабкой организовался затяжной конфликт. Мать требовала убрать иконы с глаз долой. Бабка была категорически против. Периодически то одна, то другая пытались привлечь на свою сторону деда. Бесполезно. Дед, как Швейцария, сохранял нейтралитет. Только посмеивался в усы. На самом деле, ему было абсолютно пофиг.

И так бы эта бабья война и тянулась до бесконечности, если бы не одно роковое событие.

На очередном комсомольском отчетно-перевыборном собрании мать избрали секретарём комсомольской организации колхоза.

И мать поставила вопрос ребром. Дело дошло до скандала.
- Да мне из-за тебя людям в глаза глядеть стыдно! - кричала мать.
- А мне из-за тебя - нет. - спокойно парировала бабка.
И тогда мать в сердцах брякнула:
- Ах так?! Я твои иконы ночью возьму и спалю к чертовой матери!
- Токо попробуй! - взвилась бабка и погрозила дочери костылём.

Бабка осталась дома одна. На душе было неспокойно. Зная вздорный и упрямый характер дочери, она не сомневалась, что та и вправду может ночью сунуть иконы в печь. И бабка решила отстаивать свободу совести и вероисповедания до конца. Шансы у одноногого инвалида против шустрой молодой девки были никакие. Это бабка понимала. Тогда она открыла сундук и достала дедово ружьё. Там же нашла два снаряженных солью патрона. Погасила свет и устроилась в углу на диванчике. Аккурат напротив иконостаса.

Брехала где-то собака, вдалеке за околицей смеялись девки и играла гармонь, уютно мерцал огонёк лампады, бабка прикрыла глаза...
Очнулась она оттого, что свет лампады метался по комнате. Кто-то стоял на табуретке, снимая иконы. Одну, вторую...
Бабка перекрестилась на задницу, которая загораживала ей святые лики, подняла ружьё, сказала: "Прости мя, Господи!", - и, не целясь, навскидку, шарахнула с двух стволов. Впрочем, расстояние было такое, что промахнуться она не могла.
- Уйёоооо!!! - нечеловеческим голосом заорал дед, бросил иконы и схватился за задницу.
Бабка выронила ружьё и упала в обморок.

Вечером дед выпил с мужиками по маленькой и совсем уж было собрался заночевать в конюшне, но желание закрепить результат стопочкой-другой перебороло лень. Он собрался и пошел домой. Заначку дед держал в самом на его взгляд надёжном и остроумном месте. За иконами. А что? С одной стороны - никто не полезет, с другой - всегда под рукой. Ну, откуда ему было знать, что именно на сегодня его бабы назначат генеральное сражение в своей затяжной идеологической войне. Да ещё и с применением огнестрельного оружия.

Дед сидел голой задницей в тазике с водой, тихонько подвывал и периодически анестезировал себя внутрь оказавшейся весьма кстати заначкой. Сделав добрый глоток, он затягивал, стараясь перекричать боль:
- ...В тёооомную нооочь ты, любимая, знаю не спиииишь. И у детской кроватки... С ружжоооом!!! Ты меня поджидаиииишшш!

Он был уже изрядно пьян, дед. Речь его становилась несвязной. Он делал очередной глоток, смахивал набежавшую слезу и затягивал снова:
- Я шол к тебе четыре го-о-ода, я три держа... Три! Три войны! Белые меня хотели убить... Фашысты... Ты хоть знаешь, скоко меня фашыстов хотело убить? Мильён!!! Мильён фашыстов меня хотело убить! Меня! И х..й! Х..я им! А родная жена бац - и... Да куда! Прямо в ****! Я завтра помру, что люди скажут? Напишут - тут покоится Грегорей! Красный командир! Орденоносец! Герой войны! Убитый своёй бабой из свово ружжа в свою жо...ооойййййййй какой позор!

- Да помолчи ты, герой-орденоносец! - махала на него тряпкой проходившая мимо бабка. - Ишь чево удумал?! Бутылку за иконы прятать! Вот Господь-то тебя и наказал!

- Он в двадцать девятом! Уййй!.. В двадцать девятом он меня наказал! В двадцать девятом! Когда я тебя дуру в жены взял! Тёоооомнааая нооочь, тоолько пуули...

Больше на бабкины иконы никто не покушался.

(с)