Хризантемы пахли вереском

… Подобно инвалиду после многолетней неподвижности, я снова пытаюсь учиться ходить…

Омертвевшая душа почти не способна чувствовать. Долгие годы обитания в собственной скорлупе, разрываемой болью и безысходностью одиночества с того самого дня, как Ты ушла, казалось, не оставили мне шанса. Все эти годы я общался лишь с тобой, пытаясь распознать твой силуэт в Мире Теней.

* * *

После Поминальной Молитвы свет в конце пресловутого туннеля погас, и я вдруг понял: больше не напишу ни единой строки…

Я смирился с творческим бесплодием, как рано или поздно смиряется женщина с тем, что ей не суждено уже иметь ребенка. И должен признаться, совершенно не страдал от этого. После твоего ухода все остальное потеряло смысл. Тем более никчемные попытки попробовать жить дальше…

Меня даже перестала интересовать дальнейшая судьба романа, изданного в Штатах незадолго до твоего ухода. Ты погладила глянцевую обложку, не открывая глаз, потом мою руку, словно благословляя меня. Но я-то понимал, что Тебя уже не волновали мелкие земные радости. Ты готовилась к Вечности… А она поважнее даже самого крутого бестселлера…

Зато наша вездесущая тетя, позвонившая из Кливленда через недельку после его выхода в свет, была в полном восторге. Но я ей не поверил. Я всегда сомневался в ее английском… Я то помнил, как по буквам с третьего раза она с трудом записала его название, окончательно добив меня уточнением, как правильно пишется слово «Armageddon» - с одним или двумя «d»., будто это имело большое значение. Милая чудачка, как, впрочем, почти все одесситки, она, казалось, жила в каком -то придуманном ею же самой мире, не задумываясь, что кто-то любым, даже самым увлекательным, беседам о литературе предпочел бы в те тяжкие минуты и часы повыть на Луну.

Я не сдержался тогда, за что корю себя до сих пор, и впервые в жизни нахамил ей, посоветовав написать это зловещее для меня слово «Armageddon» с тремя «d», чтобы уже было наверняка…

* * *

Но я, кажется, отвлекся… Растекаюсь мыслью по древу… Это из-за жуткой, нечеловеческой усталости. Не так-то просто вчерашнему инвалиду даются первые шаги… Каждое движение души схоже с жалкими потугами пленника, пытающегося распилить изящной пилкой для маникюра грубые стальные решетки темницы.

После того, как ты покинула меня, я многое разучился делать. Но-кое чему и научился. Например, несколько раз в год приносить тебе букет цветов.

В последний раз в день твоего рождения, аккурат за две недели до Судного Дня, это были, кажется, желтые хризантемы... Или сиреневые?..

Вот видишь, с памятью у меня стало совсем худо. Но зато я запомнил их аромат. Ты бы сильно удивилась, если бы я сказал, что хризантемы пахли вереском… Но с другой стороны, как еще должны пахнуть цветы, купленные на кладбищенском развале…

Впрочем, мраморной плите совершенно безразличен аромат цветов. Но, судя по неугасаемой боли, он все еще не безразличен мне…

_____________________________________

© Александр Акишин. Хризантемы пахли вереском. Тель-Авив