Забытые имена. Поэт Анатолий Клещенко

Автор статьи - Дмитрий КОНОВАЛОВ, краевед, автор книги "Мологжане"

Анатолий Дмитриевич Клещенко - коренной мологжанин, выдающийся поэт, друг Анны Ахматовой и Льва Гумилева, человек, который за свои стихи провел 16 лет в лагерях и ссылке, сегодня несправедливо забыт, хотя его творчество и жизнь заслуживают памяти.

НЕУГОМОННЫЙ

Анатолий Клещенко родился в деревне Поройки Мологского района Ярославской области 14 марта 1921 года. Его отец был интеллигентным, образованным человеком – иконописцем и реставратором старинных икон, а мать до раскулачивания была простой домохозяйкой, лишь в середине 1920-х ей пришлось стать колхозной дояркой.

Уже в одиннадцатилетнем возрасте Анатолий был несогласен с раскулачиванием крестьян и навязыванием принудительных работ. Чтобы избежать коммунистического рабства он совершил из дома побег в … Америку, но в Молдавии попал в цыганский табор, где научился делать сальто-мортале, ходить на руках, петь цыганские песни и "боцать по-фене" – говорить по-блатному. Анатолий 11 месяцев скитался с табором по стране, пока его не разыскал отец и не отправил в Киево-Печерскую Лавру учиться иконописному мастерству, ведь у Анатолия от рождения была способность рисовать.

В Киеве в моменты учебы у будущего поэта слова начали слагаться в первые стихи. Уже в 16 лет он сумел опубликовать свои первые строчки в газете «Смена», которые по достоинству оценили в Союзе советских писателей. В 1939 году его как молодое дарование в 18 лет приняли в Союз писателей СССР. В эти годы он уже был не послушным учеником Лавры, а жителем Ленинграда, тихо несогласным с политикой советской власти.

Уже тогда, в конце 30-х его творчеством всерьез были заинтересованы поэты «серебряной» эпохи Анна Ахматова и Борис Корнилов. Клещенко не раз встречался с ними и как поэт, и как внештатный сотрудник литературный группы газеты «Смена».

АРЕСТ

В феврале 1940 года в «органы» на Клещенко донесли. Да, Анатолий Дмитриевич был не согласен с репрессиями, часто вставал на защиту арестованных по политической статье. Он выступал против разграбления, переселения и затопления родного Мологского края, увлекался стихами запрещенных тогда поэтов Есенина, Мандельштама, Клюева, Гумилева. У него дома был устроен обыск, где нашли множество стихов, посвященных Сталину. В частности:

ВЫЗОВ

Пей кровь, как Цинандали на пирах.

Ставь к стенке нас, овчарок злобных уськай,

Топи в крови свой беспредельный страх

Перед дурной медлительностью русской!

Чтоб были любы мы твоим очам.

Ты честь и гордость в наших душах выжег,

Но все равно не спится по ночам

И под охраной пулеметных вышек.

Что ж, дыма не бывает без огня:

Не всех в тайге засыпали метели!

Жаль только, обойдутся без меня.

Когда придут поднять тебя с постели!

И я иду сознательно на риск.

Что вдруг найдут при шмоне эти строчки:

Пусть не услышу твой последний визг,

Но этот стих свой допишу до точки.

А.К., Ленинград, 1939 г.

Стихи о шмоне и риске оказались пророческими. Клещенко обвинили «в подстрекательстве к совершению террористического акта, в антисоветской агитации, в пропаганде и организационной деятельности, направленной к совершению контрреволюционного преступления, и связи с троцкистско-зиновьевским подпольем». В тот год Анатолий Дмитриевич не только поэт, но Гражданин работал в газете «Литературный современник». Был суд, на котором чудом, как потом вспоминал сам Клещенко, его не приговорили в «вышке» - не расстреляли, а дали 8 лет исправительно-трудовых работ в сталинских лагерях. Было ему тогда всего 20 лет.

ТАКОВ ИТОГ:

НЕ МУДРСТВУЯ ЛУКАВО,

ПОЭТ МЕНЯЕТ ЛИРУ НА КИРКУ.

20 мая 1940 года Анатолия Клещенко из Ленинграда этапировали на Северный Урал, там он вместе с тысячами зэков валил лес. Среди уголовников неугомонный поэт снискал славу. Наученный в детстве в цыганском таборе «боцать по фене», петь блатной шансон и играть на гитаре, Клещенко был в центре внимания. Власти надеялись сломить поэта в среде уголовников, но эта затея явно провалилась, поэтому через три года с Урала его перевели в Иркутск, в особый лагерь №7, где он пробыл до своего освобождения в 1950-м году. Все время пребывания в лагере, Анатолий Клещенко продолжал писать.

***

Мы язык научились держать за зубами,

а стихи – не стараться продвинуть в печать.

В Темняках,

в Магадане,

в Тайшете,

на БАМе –

проходили мы Школу Уменья Молчать.

Мы навечно останемся пылью и шлаком

Для завязших у нас в неоплатном долгу,

Но сказать, что согласье является знаком

Даже наше молчание – я не могу!

А.К., 1947 г.

Анатолию Клещенко, можно сказать, повезло. В годы Великой Отечественной войны он не был на фронте и уцелел в лагерях. Однако Анатолий Дмитриевич искренне сожалел о своем неучастии в деле Победы, о чем он тоже писал в своих стихах.

БЕССЛАВНЫЙ СОНЕТ

Что говорить, гордиться нечем мне:

не голодал в блокадном Ленинграде

и пороха не нюхал на войне,

и не считал взрывателей на складе.

Я даже, дружбы и знакомства ради –

причин, к тому достаточно вполне –

представлен не был ни к одной награде,

но, видит Бог, не по своей вине.

Иных покрыла славою война,

иные доставали ордена

за нашу кровь, не оскверняя стали.

Мы умирали тихо, в темноте,

бесславно умирали – но и те,

кто убивал нас – славы не достали!

А.К., 1948 г.

В КРАСНОЯРСКЕ

20 февраля 1950 года Клещенко освободили. По приговору он должен был освободиться раньше – в 1948-м, однако в послевоенное время и период восстановления «политических» власть всячески ограничивала в проживании, потому из Иркутска его отправили в ссылку в Удерейский (Мотыгинский район) Красноярского края. В первый год ссылки Анатолий Дмитриевич работал в клубе поселка Раздольное художником. Местная жительница Екатерина Дмитриевна Васечкина, которая когда-то жила в Раздольном, вспоминает: «Я впервые увидела Анатолия Клещенко в августе 1950-го, вернувшись в Раздольное из Москвы с библиотечных курсов. Работал он художником в клубе. Это был добрый, умный, удивительно интересный человек. В памяти так и остался: в краске, с трубкой или папиросой, с бородкой, а рядом верный друг - рыжая собака. А как он много читал! С ним было интересно говорить на любые темы. Местному населению не очень-то разрешали тянуться к Клещенко. Но это был прекрасный человек».

Через год жизни в Раздольном Клещенко переехал за 25 километров от поселка на речку Черную, где устроился сторожить сено и охотиться. В свободное время подрабатывал – рисовал на сюжеты из русских сказок.

В одном из писем Анатолий Дмитриевич объяснил свой поступок увольнения и ухода в леса от постоянного заработка – он искал одиночества, свободы творчества: «Здесь смотрят на меня, как на сумасшедшего, живу в тайге один, хозяйством не обзавожусь, вдов не обхаживаю, на животрепещущие темы (перетрясание чужого грязного белья) разговоров не разговариваю…». Анатолий Дмитриевич был сам в себе, в своих мыслях.

НОВОГОДНИЙ СОНЕТ

Устав от неудач, от непогод.

Надломленный,

задерганный,

измятый

Я сызнова встречаю Новый год,

Как это ни печально – тридцать пятый.

Я жизни не видал.

Один исход.

И бой часов гудит тоской проклятой,

Как в лагере – бой в рельсу на развод,

Или в могильный холм – удар лопатой.

Невесело спиваться одному,

Но я без тоста стопку подниму,

Подбросив в печку лишние поленья.

Я просто выпью

Выпью потому,

Что слишком страшно трезвому уму

Под вышками большого оцепленья.

А.К., 1956 г.

Я СВОБОДЕН, СЛОВНО ПТИЦА В НЕБЕСАХ

5 октября 1956 году Клещенко реабилитировали – позади 16 лет лагерей и ссылок, и поздней осенью из Красноярска он поехал на родину – в Мологский район, но в живых никого из родных – ни мать, ни отца он не нашел. Пробыв несколько дней на берегу Рыбинского водохранилища Клещенко вернулся в Ленинград. По ходатайству Ахматовой, Чивилихина и Шихарева его снова восстановили в Союзе писателей, с тех пор в некоторых биографических сведениях Клещенко значится как «член Союза писателей с 1957 года», хотя реально он им был с 1939-го.

Членство в Союзе Анатолию Дмитриевичу ничего не дало. Его не печатал ни один журнал, ни одна газета. Чтобы как-то прокормиться он начал заниматься переводами книг. Клещенко неплохо знал несколько языков, в том числе китайский, потому книга «Тибетские народные песни», переведенная с китайского на русский была высоко оценена в Китае. Между тем за «народными» китайскими текстами, изданными в 1954 году в Шанхае, стояли созданные на тибетском языке подлинники, вышедшие из-под пера единственного «светского» лирика Тибета, VI Далай-ламы на рубеже XVII и XVIII веков. В Москве эта книга, полностью переведенная Клещенко, была издана в 1958 году под редакцией Льва Гумилева.

В начале 60-х литературные газеты стали понемногу публиковать прозу Анатолия Дмитриевича, а стихи по-прежнему уходили «в стол».

В 1960-х стали известны песни барда Александра Галича, и Клещенко был одним из первых, записал его на магнитофон. Два поэта подружились и долго поддерживали теплые отношения.

В те же годы один за другим в самиздате начали выходить из печати сборники стихов Анатолия Дмитриевича: «Гуси летят на север» - стихи, написанные в годы ссылки в Сибири, «Добрая зависть» и другие. Но все они имели мизерный тираж и узкую географию распространения.

С 60-х ДО КОНЦА…

С начала 1960-х годов на лето Клещенко нанимался сезонным рабочим в геологическую экспедицию и уезжал в тайгу – страсть к бродяжничеству и привязанное, как болезнь, желание одиночества были в нем неискоренимы. В одном из путешествий Клещенко познакомился с ныне знаменитым бардом Александром Городницким, который очень тепло и уважительно отзывается о нем в своих воспоминаниях.

После экспедиций и охотничьих вылазок по тайге Клещенко писал множество стихов и рассказов, которые публиковали в популярном в то время журнале «Охота и охотничье хозяйство». Также издавал отдельными сборниками свои рассказы: «Избушка под лиственницами», повесть «Дело прекратить нельзя», «Сила слабости», «Плечо пурги», «Это случилось в тайге» и многие другие. Клещенко любил охоту, походы, к которым привык в годы красноярской ссылки. В его «репертуаре» немало на эту тему и стихотворений.

***

Костер погас.

В сухие дни летучий,

Сегодня пепел, черный и сырой,

Лежит в кострище неподвижной кучей.

Курлычут журавли над Ангарой.

На желтых травах стынут капли влаги,

Не согревает крепкий чай души,

Сухие листья, как листы бумаги,

Все шелестят...

Хоть изредка пиши!

О том, что в Летнем, на большой аллее,

Желтеют липы...

Жизнь шумна, пестра...

О чем-нибудь, но так, чтобы теплее

Мне было у остывшего костра!

А.К., 1965 г.

В 1967-м Анатолий Дмитриевич совершил поездку в Сибирь, посетил места, где отбывал ссылку. Ему было нестерпимо, до слез обидно за свою столь нелепо, как он считал, прожитую жизнь.

Привычка жить бродягой, в единении с природой не давала ему покоя, и потому в 1969 году он принял решение уехать работать охотинспектором на Камчатку, где директором одного из заповедников был его давний друг. Да и тычки окружающих, постоянный контроль «органов» и косые взгляды соседей, напоминавших ему о былом лагерном прошлом, не давали Анатолию Дмитриевичу спокойно жить.

Осенью 1974 года Анатолий Дмитриевич, будучи уже вполне опытным камчатским охотинспектором, пошел в очередную зимнюю экспедицию. Ушел один, глубоко в заповедник в ту избушку, в которой предстояло зимовать. Уже поздно ночью, под проливным дождем выяснилось, что крыша домика худая, и ее пришлось срочно чинить, чтобы спасти провизию и оборудование. Началось тяжелое воспаление легких. 1 декабря поздно ночью за Клещенко прилетел вертолет, но было поздно: 9 декабря на 53-м году жизни Анатолий Дмитриевич Клещенко умер.

Похоронили Клещенко, как он и завещал, в Ленинграде на Комаровском кладбище, недалеко от могил Анны Андреевны Ахматовой…

ТРЕЗВЫЙ СОНЕТ

Не вытешут мне гробовой плиты,

Венков не сложат возле обелиска.

Ну, что ж, умрешь когда-нибудь и ты.

И, судя здраво, это время близко.

В печаль играя, над красивой урной

Знамена склонят, труб заплачет медь.

А надо мной, в ночи сырой и бурной,

Лишь каркнет ворон на сосне ажурной,

Завалит труп мой хворостом медведь.

Велик и славен ты.

Мою судьбину

Ни песни не прославят, ни дела.

Но мне, пожалуй, после смерти в спину

Осинового не воткнут кола.

Это одно из последних стихотворений Анатолия Дмитриевича в какой-то мере оказалось пророческим.