Дзен Умиджона

Этюд в двух частях о том, к чему могут привести самостоятельные попытки улучшить карму с помощью новомодных эзотерических практик, ещё не прошедших все клинические испытания

***

Аламшо лежал на верхнем ярусе железной кровати и смотрел на двух мух, раньше других очнувшихся из зимней спячки и начинавших потихоньку приходить в себя и слегка жужжа своими пластинчатыми крыльями, ползать вверх по оконному стеклу в направлении штапика, плотно прижимающего стекло к верхней части старой деревянной оконной рамы. Едва коснувшись этого штапика, словно спортсмены-бегуны финишной ленты, мухи срывались отвесно в самый низ рамы, и пожужжав и покрутившись какое-то время на ровной горизонтальной полоске пространства между стёклами, вновь начинали восхождение. Потратив минут десять на путь до вершины по гладкой и отвесной поверхности стекла, мухи упирались своими головами в штапик, падали вниз и всё начиналось заново.

Мухи, наверное, были единственными разумными формами жизни, к которым Аламшо относился абсолютно без всякой иронии и даже с некоторым уважением. Более того, он мог часами наблюдать за этими внешне беззаботными и крайне примитивными созданиями, с трудом скрывая от окружающих свою смесь восхищения и искреннего восторга от той грации и лёгкости, с которой эти воплощения высшего замысла Творца проживали свои короткие жизни. Как и любой вдумчивый человек, он поначалу очень долго изводил себя поисками ответа на вопрос, почему же этот самый Творец наделил отдельные виды своих самых изящных воплощений гастрономическими привязанностями ко всем видам дерьма и дохлым кошкам, и искренне не понимал такой высшей формы издевательства Создателя. Но немного повзрослев и обзаведясь весьма приличным слоем, что называется, житейского жирка, он восхитился тем, в какой тонкой, остроумной и в то же время очень глубокой по своему содержанию манере всем находящимся в вечном поиске истины на примере этих ангельских насекомых был сделан посыл, что за дарованную в этой суровой жизни лёгкость бытия надо всё-таки уплатить положенную цену. А дожив лет до тридцати пяти, он всё чаще стал задавать себе один и тот же риторический вопрос:

"- А вот если бы Аллах позволял человеческим душам в паузах между их земными реинкарнациями выбирать между жизнями обычных двуногих и двуруких обитателей суши, или же божественными возможностями взмывать ввысь и за считанные секунды взбираться на несколько десятков метров вверх босыми ногами по гладкому и отвесному стеклу или по вертикальным стенам, чтобы оттуда, о Боги, разглядеть и первым домчаться до ароматнейшей и ещё горячей и дымящейся коровьей лепёшки, то какой процент этих душ сделал бы выбор в пользу последнего?"

По мнению Аламшо, львиная доля нерешенных проблем человечества не стоила и выеденного яйца. Капитализм и коммунизм, неразрешимые социальные противоречия, протестантство, буддизм и православие – Аламшо был уверен, что если бы он смог собрать в одной комнате представителей всех враждующих сторон и конфессий, то в течении получаса он добился бы того, чтобы на Земле на веки вечные воцарились мир и благоденствие. Но всё это было полной ерундой, не заслуживающей даже и пяти минут его внимания. На этой планете ему было банально скучно и очень уныло.

Определение Аламшо как очень продвинутого уроженца страны сахарной кураги и горького, но всё же столь лакомого героина было бы слишком поверхностным, хотя бы в силу того, что его родители были очень щедры и подарили ему, впервые за многовековую историю их древнего рода, смесь таджикских, узбекских и даже грузинских генов, что тут же подбросило его сразу на несколько уровней вверх над своими не столь фартовыми соотечественниками. Да, шагающая семимильными шагами глобализация не преминула заглянуть и в этот, окруженный горными хребтами Памира уголок планеты, не забыв притащить с собой новомодные и весьма противоречивые, даже по меркам менее консервативных обществ, обычаи и нравы. И говоря о генах, даже с помощью такой качественной родословной, которую ему сделали его любвеобильные модар и падар, он, как ни старался, всё никак не мог вытравить из себя врожденные инстинкты, за тысячелетия эволюции ставшими монолитными и незыблемыми, подобно седым и суровым вершинам вышеназванных гор, и эти злополучные инстинкты проявлялись каждый раз по-новому. Например, первое время после приезда в Москву и заселения в хостел при виде белья, развешенного на веревках во дворе хостела, у него зачастую рефлексивно сгибались колени и он тут же садился на корточки на ближайшем высоком бордюре и таким образом мог просидеть, словно тувинский шаман в глубоком трансе, час или полтора, особенно под музыку, хрипло доносящуюся из динамика его телефона. А говоря об эволюции, он был вообще крайне презрительного мнения о всех людях со светлой кожей, поверивших в теорию такого же светлокожего недоучки о том, что современный человек эволюционировал от обезьяны (кстати, некоторые такие же, то есть желающие и умеющие «включать голову», земляки Аламшо, с которыми он любил по выходным ввязываться в долгие и ожесточённые споры по видеосвязи, утверждали, что большинство произошло всё-таки от мервского осла - редкой разновидности ишака, отличающегося от своих собратьев наиболее развитыми способностями к наблюдению и обобщению). Да и как вообще можно доверять псевдонаучным теориям напыщенных недосветил от науки, не осознающих, что если бы вместо бессмысленных ковыряний в поисках панацей от морщин и целлюлита они бы занялись настоящими исследованиями, то уже лет тридцать как, если не больше, весь его родной Тоҷикистон в придачу с соседними государствами грунтовал бы да штукатурил весь дальний Космос, включая Луну, Уран, и Юпитер, с его семидесятью девятью спутниками и кольцами в придачу.

Подобным размышлениям в ожиданиях своей очереди в единственный на весь этаж хостела туалет свежеиспеченный смуглокожий естествоиспытатель предавался на верхнем ярусе железной двухъярусной кровати, стоявшей в большом офисном помещении, оснащённом такими же семнадцатью расшатанными кроватями эпохи сталинской индустриализации, на которых по ночам в разные голоса храпели доблестные труженики московских строек, завезенные из разных частей Средней Азии. Кроме кроватей, в помещении было два больших офисных стола со столешницами, прожженными неисправной электрической плиткой, и несколько тумбочек. С тех славных времен, когда многочисленные менеджеры, сметчики и проектировщики, истоптавшие до дыр серый ковролин, покрывавший офисный пол, вдохновенно помогали хозяевам здания в их не менее вдохновенных, но очень неуклюжих попытках освоить средства Гособоронзаказа, в одной из тумбочек осталась пара луковиц и несколько картофелин. Благодаря благодатной атмосфере помещения, пропитавшей за годы финансового креатива стены и потолки, выжившим овощам не требовались ни земля, ни регулярный полив, и поэтому из лука вовсю пёрли зелёные ростки, а картошка обрастала новыми глазками, чему также способствовали всепроникающие рагу из удобряющих запахов тридцати четырех пар стоптанных башмаков, такого же количества неделями не мытых таджикских тел, и подгоревшего плова, Отсутствие должного мастерства бенефициаров конторы в очень деликатных делах бюджетных махинаций привело к тому, что из-за боязни оказаться на нарах им пришлось экстренно эвакуироваться во всяческие заграницы, к превеликой радости ингушских предпринимателей, которые уже несколько лет с неподдельным любопытством наблюдали из соседнего двора за происходящим в этом офисном здании и которые в удобный момент на крайне выгодных для себя условиях прибрали к рукам внезапно опустевшие офисы, каждый квадратный метр которых тут же укомплектовали двумя с половиной таджиками. Именно это здание, а точнее, туалет на его втором этаже, и было своего рода эволюционным трамплином, с которого Аламшо и собирался сделать свой судьбоносный прыжок, к которому он готовился последнюю четверть всей своей сознательной жизни.

Конец первой части