Поэт Валерий Прокошин родился 26 декабря 1959 года в деревне Буда Калужской области, жил в городе Ермолино (где закончил ПТУ по специальности «электрик»), отслужил в Армии, а затем поселился в Обнинске.
В начале 90-х выпустил за свой счет две тоненькие книжки стихов («Поводырь души» (1990), «Боровск. Провинция» (1992)). Обладая природным даром и по сути будучи самоучкой, Прокошин мог бы навсегда остаться поэтом провинции, если бы не интернет: широкая известность пришла к нему через десять лет, когда волею судеб разбросанные по всему свету любители русской словесности получили возможность живого общения.
Прокошин печатается в сетевых ресурсах («Сетевая словесность», «Византийский ангел», «Футурум-АРТ», «Вечерний гондольер»), ведет свою страницу в ЖЖ, входит в редакцию журнала «Родомысл» и заведует отделом поэзии в журнале «Флорида». Появление литературных порталов в сети, в свою очередь, способствует зарождению международных литературных фестивалей: Валерий Прокошин участвует в первом поэтическом фестивале «Киевские лавры», дважды становится дипломантом Волошинского конкурса (Коктебель), лауреатом премии им. Валентина Берестова и Марины Цветаевой за книгу «Между Пушкиным и Бродским»(2006), а журнал «Флорида» называет его лучшим поэтом года. Сетевой феномен нулевых не остается незамеченным и «толстыми» журналами: многие звезды сетевых публикаций стали сегодня их постоянными авторами. Казалось, литературная судьба поэта, складывалась как нельзя более удачно, однако, на пике своей популярности, в 2009 г. поэт умирает от рака. Посмертно выходит книга его стихов «Ворованный воздух» (2012).
Павел Крючков, заместитель главного редактора и заведующий отделом поэзии «Нового мира» вспоминает:
Однажды в разговоре со старейшим поэтом и переводчиком Семёном Липкиным, родившимся в начале прошлого века и перешагнувшим черту, разделяющую два столетия, — равноправным собеседником лучших писателей эпохи (с Мандельштамом, Ахматовой и Гроссманом ему довелось даже дружить), — я узнал о некоей классификации тех, кто представляет собою таинственный «поэтический народ». То есть — о людях, посвятивших себя стихам.
«Поэты», «стихотворцы», «стихотворные писатели» — вот какими были эти ряды.
Липкин считал, что талант и вдохновение подчас не обходят ни вторых, ни третьих. «Просто первые — это в своём роде чудотворцы… Их мало, а мы, к сожалению, не всегда при жизни умеем понять, в каком ряду они находятся…»
Именно так, думаю, было и с Валерием Прокошиным.
Свои самые последние стихи он как будто писал уже поверх болезни, поверх жизни и поверх смерти.
Он был настоящим поэтом.
* * *
Это было в детстве, я помню, на раз-два-три…
Так мне и надо:
Закрываешь глаза и видишь себя внутри
Райского сада.
А потом проживаешь век, словно вечный бой,
Как и все — грешный.
Собираешь камни и носишь везде с собой,
Глупо, конечно.
Смотришь в воду, где плавают рыбы туда-сюда:
Карпы, сазаны…
Закрываешь глаза и видишь внутри себя
Свет несказанный...
Младший друг и автор ряда статей о поэзии Прокошина, поэт Андрей Коровин написал о Валерии ярко и точно: «…Местами лиричный до слез, местами — прямолинейный и грубоватый, местами — вдохновенный и метафоричный, он прошел свой путь творческого становления — от музыки поэзии Серебряного века, через нищенскую убогую советскую действительность — к свободе… Он смотрел на нас из своего провинциального Обнинска и видел куда больше, чем отражалось в его глазах».
К некогда «закрытому» городу, давшему стране первую атомную станцию (а Валерию — и многие испытания) прибавим благословенный Боровск, всегда освящавший его поэзию. Вот — как здесь, в нашей подборке.
Нынче последний день отпуска
Выдался, но не о нём.
Просто прогулки по Боровску
Мы совершали втроём.
Это могло быть причиною
Ревности, но впереди
Церковь горела лучиною –
И остывала в груди.
От безутешного дождика,
Слепо глядящего вслед,
Тихо брели три художника
На очарованный свет.
Не было лучше пристанища
В этот трагический год,
Чем у церковного кладбища
Синий, как сон, небосвод.
* * *
Ты включаешь спозаранку свой пейзаж:
Небо, речку, поле, лес — и входишь в раж,
Повторяю за тобою: «Отче Наш…»
Столько радости во всем, что я учу!
Хорошо, что ночь закончилась вничью.
Одеваюсь, выхожу, иду к ручью.
Вдоль сугробов, мимо церкви, словно вброд.
Улыбаюсь — на губах вчерашний мёд.
День шестой. Кричат вороны. Снег идёт.
Жизнь течёт, перетекает через край,
Ощущение, что где-то рядом рай,
Только ты его пока не открывай.
Пусть он будет, словно ангельская весть —
В воскресенье. А пока сейчас и здесь
Повторяю за тобою: «Даждь нам днесь…»
Август
Лето катит последние вроде недели,
Вот и Яблочный Спас отслужили, отпели.
Август бродит в садах, а дожди — стороною,
Яблок в этом году, будто перед войною.
Но я чувствую вечную жизнь пуповиной,
Мне б дожить до шестидесяти с половиной.
Яблок вкус соблазняет до райского хруста,
Слово может быть вещим, — считал Заратустра.
В этом мире, где все хоть чуть-чуть виноваты,
Слово может менять даже судьбы и даты.
Пусть всё так же сгорают закаты рябиной,
Мне б дожить до шестидесяти с половиной.
И я в первую очередь и даже в третью
Всё пытаюсь себя оправдать перед смертью.
И хочу передать на хвосте у сороки:
Что для вечности наши ничтожные сроки.
Ночь сочится сквозь узкие щели в заборе,
Тишина и покой на российском Фаворе.
Скоро осень, и кажется: что ещё надо?
Август смотрит, как из Гефсиманского сада.
* * *
Утро: плывут облака — полусонные все,
Воздух прозрачен — настоян на детской слезе.
Если вглядеться, тогда далеко-далеко
Можно увидеть, как ангелы пьют молоко.
Птицы поют — сочиняют, конечно, с утра,
Может, поверю, что жизнь в основном из добра.
Если прислушаться, слышно: над зеленью крон
Ангелы тихо, как дети, считают ворон.
Странное время — течёт через край бытия,
Словно молочная речка из детского дня,
Чтобы отмыть от соблазнов и зренье, и слух,
Сердце, и грешную душу, и, может быть, дух.
* * *
Нынче февраль, как огонь пятипарусный,
Лик обжигает до слёз.
Плавится память в сорокоградусный
Русский мороз.
Тают названия улиц и детские
Меты. Из памяти всей
Лишь имена выплывают библейские:
Марк… Моисей.
Вымерзло всё. Поневоле от холода
Здесь заплутаешь среди
Белых развалин старинного города,
Стылой среды.
Бьется судьба, словно рыба на леске. И
Снежный шумит океан.
Лишь имена выплывают библейские:
Ной… Иоанн.
* * *
А помнишь, мы с тобой снеговика лепили —
Из снега, слов и слёз. Мы маленькими были.
Тень Спаса-на-крови сползала вбок, к реке.
Сугробы вверх росли, за облака цеплялись.
И нас никто не видел… Мы вдруг поцеловались,
И кто-то «Отче наш» запел невдалеке.
Снег падал столько зим в протянутые руки,
Что кончились давно все встречи и разлуки.
«А снеговик растаял», — я грустно говорю.
Но вот опять зима. У снега вкус ванили.
Сегодня мне с утра из Боровска звонили:
Там тоже всё в снегу, как в детстве, как в раю.
* * *
Выйти из дома, пройти мимо старой котельной,
Школы, церквушки – и дальше, такая идея.
И заблудиться – и выйти на берег кисельный,
Господи, где я?
Вечер – на вдохе – густой, словно каша из гречки,
Сотни июльских мурашек промчались по коже:
Девушка с парнем лениво выходят из речки –
Голые, Боже!
Медленный танец и ангельский звук песнопений,
Краски смешались и стали почти неземными.
Что это с ней… почему он встает на колени…
Что это с ними?
Мне этот мир недоступен… отравленный воздух –
Выдох… вжимаюсь всем телом в березу, как дятел.
И наблюдаю за тайными играми взрослых.
Я – наблюдатель.
– Кто это там, в голубом полумраке прищура
Целится взглядом безумным, как камень в полете?
– Тише. Смотри, этот мальчик похож на амура,
Только из плоти.
* * *
Волны лижут песок, словно шепчут:
«I Lo-o-ove you…» и «So-o-orri…»
Мы с тобой возле самого-самого Черного моря.
Ялта, Сочи, Гурзуф, Коктебель… здесь кончается лето,
И качается вечер, как вечность, на краешке света.
Мы на ощупь находим друг друга, мы первые с краю,
Мы срастаемся кожей – и море уносит нас к раю.
Путешествие вдаль, там, где волк догоняет собаку:
– Ты куда? – Я домой. – Я с тобою. – Куда? – На Итаку.
Я не знаю, чем кончится наше с тобой двоеборье
В эту ночь возле самого черного-черного моря.
Губы шепчут: «Люблю…» и «Прости…».
Здесь кончается Лета,
И качается чайка, как ангел, на краешке света.
* * *
Рай похож на гигантский пломбир:
Сколько света кругом, сколько снега!
Ангел кутает плечи в меха.
Я еще не пришел в этот мир,
Но в янтарной горошине века
Спит дитя – негатив человека:
Без души, без судьбы, без греха.
Только Замыслу благодаря,
Тот апрель тайно лег на распятье.
Рай остался внутри шалаша,
И расплавилась горсть янтаря…
Я родился, на волю спеша,
Раньше срока условного – в пятьде-
Сят девятом, в конце декабря.
Над Россией плывут облака,
Небо выгнуто заячьим оком.
Здесь, в забытом Генсеком и Богом
Городке с прописной буквы К
Рай похож на глоток молока,
Вечность бьется, как рыба, под боком
Левым: жизнь младше смерти пока.
Наверно (за вычетом возраста) поэтическую судьбу Прокошина можно сравнить с судьбой Бориса Рыжего: оба они, достигнув вершины и признания, растаяли, трагически исчезли. В то же время, написанное Валерием Прокошиным до сих пор остается известным и ценимым лишь небольшим кругом любителей словесности. В этой связи нельзя не упомянуть о том, что в этом году была учреждена Премия имени Валерия Прокошина, по положению которой участие в конкурсе могут принимать авторы из провинции.
-
-
- +1
-
Зачем поддерживать автора?
Зачем поддерживать автора?
- - Любой текст это труд, если вам понравилась статья, то поддерживая автора - вы показываете, что оценили то, что он потратил свое время и силы.
- - Автор получает небольшую финансовую помощь от вас, у него появляется больше стимула сделать еще лучше.
- - Статья, которую поддерживают пользователи попадет в рейтинг по поддержке на главной странице Конта, что принесет ей больше просмотров и откликов, а значит, поддерживая статью вы помогаете автору продвигать его точку зрения.
Оценили 36 человек
84 кармы