Пишите оды, господа

    Мастер словесности, Василий Филиппович, человек был глубоко ранимый и пьющий. В ведомости же на зарплату он значился учителем русского языка и литературы первой и, к слову сказать, единственной средней школы деревни Ужово, Н-ского субъекта федерации. И как человек, всю жизнь посвятивший слову, он никак не мог понять откуда и зачем, вместо родной и понятной всем «губернии» пришло вот это вот, корявое для русского уха непотребство, - «субъект федерации», звучащее как некое сексуальное меньшинство административного значения. Своих учеников он, любя, называл – ужики.

  Василий Филиппович был холост, не стар и много беседовал с собой, молча гоняя мысли под черепной коробкой и всегда что-то доказывал то Путину, то директору школы, то учительнице по физкультуре Марии Михайловне. Хотя чаще, про себя, он называл её Машенькой, говорил, что он Дубровский, и обещал, что пить непременно бросит. И что пьёт он не потому, что сильно хочет, а потому, что сильно не хочет больше так жить и так ясно всё понимать. И именно это ощущение ясного понимания и мешало Василию жить повседневной учительской жизнью, и толкало его на мысли и поступки всемирного, как ему казалось, масштаба.

   Ко всему прочему он еще и обладал удивительной памятью и способностью к поэзии. Он не только сочинял сам, но и помнил великое множество стихов самых разных авторов. И даже зачастую думал в рифму и говорил в рифму, мешая собственное вдохновение с вдохновением уже отживших коллег. Очень часто он начинал говорить словами классика, а заканчивал уже собственными виршами, и наоборот. Даже разговаривая сам с собой, он то и дело рифмовал мысли. Так, подходя утром к школе и глядя на детвору, бредущую со всех концов деревни, он мог сам себе под нос произнести простую очевидную вещь:

Мужского, женского ли полу

Идут учиться дети в школу

    А возвращаясь домой со школы, он уже рифмовал день следующий:

И будет день, и будет пицца

И всё по кругу возвратится

   Дом, который с самого начала предоставил ему сельсовет, был стареньким, но опрятным и уютным срубом, с печью в центре довольно большой залы-гостиной, и двумя спальнями, одну из которых он превратил в спальню для гостей, а в другой обустроил свой кабинет и библиотеку. Сам филолог спал в зале на диване у окна с видом на печь. Печь он топить любил, и даже не столько из-за тепла, сколько из-за огня. Он почему-то считал, что в доме, где живёт живой человек, должен гореть живой огонь, либо свечи, либо камин, либо печь, раз уж она здесь и так стоит.

   Жилище своё Василий обставил, как сумел необычно. Помимо простой мебели и вещей свойственных пьющему учителю словесности: книгам, тетрадям, папкам, компьютеру и глобусу, у него еще висела на стене гитара, а на комоде лежали доски с нардами, шахматами и кубик Рубика сверху. На стене между окнами висел портрет Александра Васильевича Суворова с его знаменитой цитатой «Мы – русские, какой восторг!». В красном углу, как и положено была икона Спасителя, а на полу под иконой стояла деревянная прялка, которую он откопал на чердаке и поместил зачем-то под иконой. Прялку он укутал новогодними гирляндами, а вместо игрушек еженедельно подцеплял пробки от бутылок, разных размеров и расцветок. Ниже и справа от иконы висел небольшой, но толстенький телевизор, опоясанный грубой петлёй, и подвешенный за верёвку на здоровенный крюк в потолке. Телевизор он казнил после очередных всенародных выборов, зачитав приговор и сам приведя его в исполнение. Иногда он его включал в прайм-тайм и смотрел, как резвятся в петле приговорённые им персонажи. И беззлобно удивлялся их живучести.

   Тут же в зале он разместил и кухню, отгородив её от зала барной стойкой с высокими стульями. В кухне была плита с газовым баллоном, небольшой холодильник и мойка для лица и посуды. Надо сказать, что Василий несмотря на всю неприкаянность своей жизни и любви, был опрятен и чистоплотен. И даже бывало вскакивал с постели посреди сна, когда вспоминал о пятне на столе или о недомытой чашке. Такой вот человек-поэт жил себе поживал посреди могучей державы. Добрый, недоласканный.

   По субботам к нему наведывался лесник – Иона Петрович. Тоже персонаж для тех мест неожиданный. В деревне все обращались к нему – «Петрович», так и не вкусив прелести его первого имени, и только Василий, из любви к словесности, называл его полностью по имени-отчеству. Причем, выговаривая имя, он на поэтический манер растягивал букву «о» и тогда словосочетание «ИоООна Петрович» у него звучало почти по церковному, как «Гооосподи, помилуй».

   Откуда взялось у Петровича такое имя, никто в деревне не знал, также как и откуда взялся сам Петрович. Слухи были разные. Одни говорили, что Петрович был большим начальником, и чиновничал долгое время аж в Москве, а потом также надолго сел и достойно отсидел, где-то под Тагилом. Другие шептали, что он был большим учёным и придумал, что-то жутко убийственное для всего человечества, был засекречен и даже спрятан на особую правительственную зону, где быстро стал авторитетом и смотрящим за всеми сибирскими зонами. Третьи, совсем по секрету, в клубе, рассказывали, что Петрович где-то сильно повоевал, а вернувшись домой, не выдержал и всех перерезал, ну буквально весь посёлок, от мала до велика. И сначала его держали в психушке, а потом, якобы признали вменяемым и надолго посадили на зону для пожизненных, но почему-то помиловали по половине срока и отпустили, строго настрого запретив жить среди людей. И никто ничем эти слухи не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. А сам Иона молчал.

   Помимо долгого сидения на зонах, было в этих версиях и ещё кое что общее, но тоже ничем не подтверждённое. Якобы Петрович, после отсидки, поменял себе полностью имя, фамилию и прочие данные, выправил загранпаспорт и много путешествовал в поисках Учителя и Просветления. Нашёл ли он то, что искал или нет, тоже никто не знал, но вдруг пару лет назад он появился в их районе и занял место недавно почившего лесника. Некоторые злые языки утверждали, что прежний лесник как-то уж слишком вовремя почил, как будто место уступил Петровичу.

   Однако, давайте не будем уподобляться бабкам на завалинке и слухи эти мусолить. Мало ли кто там что наговорил. Со свечкой никто не стоял. Что нам известно совершенно точно - это то, что первые месяцы Петрович регулярно ходил к участковому. Причём ненадолго – минут на пять. А потом уходил. Должно быть отмечался. А потом, вдруг, сам участковый ровно раз в месяц стал ходить к Петровичу в сторожку и проводил там пол дня. И на вопрос – «зачем он к Петровичу, как к начальству раз в месяц ходит», участковый коротко отвечал: «Не ваше дело. Служба».

   Суть этих слухов не в том, чтобы претендовать на правду, а в том, что Иона Петрович выглядел в глазах деревни персонажем вполне на всё такое способным. И это уже немало. Например, насчёт Василия никаких особых слухов и версий не было и деревня, не вдаваясь в подробности, окрестила его «Пушкин» и так и звала, и в глаза, и за…

   Итак, раз в месяц, как по часам, участковый наведывался в сторожку, а по субботам Иона гостил у Пушкина. Причём все знали, что спиртного Петрович не потреблял совсем, но курил гладкую, красивую трубку. И что общего могло быть у пьющего филолога с непьющим лесником никто понять не мог, да и не пытался. Мне же думается, что Иона просто напросто находил в доме учителя благодарные уши и уста. Уши Василия жадно внимали всё, что говорил Петрович, а уста забавно рифмовали мысли отшельника. И видел Петрович, что как губка впитывает его юный друг озвученные им мысли, пусть даже и не всегда понимая весь смысл сказанных слов. Он и сам не всегда понимал до конца всё, что он произносит, как будто бы был он всего лишь антенной, проводником, а не источником. И служить всего лишь проводником было ему в радость. И когда он видел, как жадно внимает его визави, он сам как будто бы пьянел, волосы на руках поднимались, как маленькие антенки, и он чувствовал, как проходит сквозь него что-то похожее на электрический ток, но другое, гораздо большее, яркое, жгучее, как солнце и необъяснимое. И то, что он озвучивал из этого потока, потом казалось ему слишком маленьким и ничтожным по сравнению с солнцем прошедшем в этот миг через всё его тело. Иногда он думал, что в этот момент надо бы умереть.

   Василий же, наоборот, так наполнялся от этого малого, что казалось ещё немного и его разорвёт на части. И тогда он наливал и выпивал.

   В эту субботу говорили о поэзии. Как то так, само собой, когда Василий незатейливо срифмовал «связь», «вязь» и «грязь», Петрович улыбнувшись спросил:

- А как ты думаешь, почему люди стихи пишут?

- Потому что красиво? – ответил Вася.

- А почему это красиво?

- Я не знаю. Ты знаешь. Расскажи.

- Ну хорошо. Знаешь, что такое Кружали? ... Ладно, дай бумагу и ручку.

   Иона взял протянутый листок бумаги, нарисовал ровный квадрат и расчертил его линиями, пять на пять. Получилось, как бок кубика-рубика, с квадратиками пять на пять. Потом заполнил квадратики буквицами.

- Вот смотри – это буквенная Кружаль, самая простая. Есть еще цифирные, и есть буквенно-цифирные, семь на семь, восемь на восемь. Ну это не твоё пока. Тебе надо понимать, что Кружали – это когда единые образы порождают новые единые образы, которые соприкасаясь с новыми, порождают еще более новые и так бесконечно. Приблизительно также построена и ДНК человека. Так вообще устроено мироздание. Это и есть бесконечная гармония. А стихи - это тропинки внутри этой гармонии. Все святые писания и вся классика поэзии выстроена по таким ходам в Кружалях.

- Да ну?!

- Ну, да. Вот смотри, самое простое, - Петрович, подумал, подумал и затем монотонно и мелодично пропел:

- Буря мглою небо кроет

Во имя отца и сына, и святого духа

Вихри снежные крутя,

Отче наш иже еси на небеси,

То как зверь она завоет,

Иль Аллаха аль Аллах,

То смеётся, как дитя

Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй

   Помолчали. Было тихо, только потрескивали дрова в печи и мерцали лампочки на прялке. Мелодия и образы как будто подвисли в комнате и тихо покачивались, сплетаясь и поблёскивая спиралями, как дождик на новогодней ёлке, плотно, но не душно. В это время в дверь негромко постучали. Потом открылась дверь и осторожно зашла власть.

   Участковый, Спиридон Иванович, вошёл в дом, козырнул, а потом по-индуски сложил на груди ладони и сделал полупоклон, глядя прямо Петровичу в глаза. И лишь затем спросил:

- Разрешите войти?

- Да ведь вошёл уже, - ответил Иона, и кивком спросил у Василия, - можно?

- Нужно, - весело ответил хозяин и громко, как восклицательный знак, поставил на стол еще один лафитничек с ножкой.

   Спиридон Иванович был самым старым лейтенантом во всём районе. Был он и старшим лейтенантом несколько раз, и даже подбирался к капитанству, но неизменно скатывался обратно к двум звёздочкам, то за излишнее, когда не надо, рвение, то за полным, когда казалось надо бы, отсутствием такового. Жил и служил участковый неровно и холмисто, как и весь ужовский рельеф этого самого субъекта федерации. Бывало, встав не с той ноги поутру, решал он жить строго по Закону, шёл, выискивал по деревне и по лесу нарушения, тут же садился, где придётся и писал длинные протоколы. Потом приходил домой, читал всё написанное и понимал, что если так дальше работать то сажать и штрафовать надо всю деревню, в которой он родился и вырос. И тогда начинал он задумываться – а что же такое есть этот самый «Закон», которому он служит, в чём его суть, если на каждое неловкое движение односельчан приходится по две-три статьи уголовного и административного кодексов. Тогда садился он за стол, задумывался и, по привычке советского полярника Папанина, доставал свой табельный «Макаров» и начинал его методично разбирать и собирать. И когда он разбирал до винтика пистолет, главный символ власти, он видел, что разобранная на составные части власть никакого смысла и страха не представляет, и это – просто бессмысленные кусочки метала, отлитого и расточенного в разных бесполезных формах. Собранное же вместе оно было смертельным оружием и если нажать курок, он воспламенит капсюль, капсюль порох и пуля легко и мощно вылетит, и пробьёт лоб любому нарушителю Закона, коли он, Спиридон, того пожелает. А нарушителем может стать любой житель деревни Ужово, согласно написанным им протоколам. И больше всего боялся Спиридон Иванович, что может прийти время, когда другой символ власти, его погоны, сдавят его за горло и заставят стрелять по своим деревенским нарушителям. И думалось ему тогда, что, слава богу, не держатся у него на плечах тяжёлые звёзды, а две маленькие не так уж и давят.

   Он вошёл в дом Пушкина в состоянии разобранного пистолета «Макарова» и нужно ему было сегодня мудрое ионово слово, взгляд и одобрение. Не нашёл он Петровича в сторожке, вспомнил про субботние посиделки у учителя и вот - явился.

   Истинные же причины его появления мне неведомы, мой редкий и любимый читатель. Несмотря на то, что прямо сейчас сижу я и записываю всё происходящее в доме Василия, мне неподвластны ни персонажи, ни сюжет события. А сижу я слева от горящего камина и фиксирую всё, что происходит в доме учителя и даже не понимаю пока зачем они здесь все собрались, кто ещё придёт и что из этого выйдет. Да и выйдет ли? Терпение, мой друг, терпение и, бог даст, доживём, допишем, дочитаем до развязки, и что-то вместе поймём, узнаем и полюбим. Главное полюбить, остальное приложится.

   Пока я тут отвлёкся трое мужчин подняли предновогодний тост, а дело было в конце декабря того года, и двое выпили водки, а Петрович чаю. Затем продолжили с Кружалями.

- А теперь смотри, - Петрович перевернул лист, снова нарисовал квадрат и разлиновал его уже на семь столбиков вдоль и поперёк, - вот семизначная Кружаль. И нот тоже семь.

   Он записал по вертикали и диагонали все семь нот от «До» до «Си».

- На самом деле нот больше, но эти семь, включая тона и полутона наиболее доступны нашему человеческому уху. И они наиболее ярко выражают для нас гармонию мироздания. Они не могут, как и вселенная, существовать вне гармонии. И даже какофония, казалось бы противовес гармонии – это тоже гармония. Может быть и хаоса для нашего уха, но всё равно – Гармония. Поэзия, музыка – это все чистые ходы внутри Кружалей. И всё это в движении. Рождаются новые образы, сталкиваются и производят еще более новые и так до бесконечности. И поэзия, и музыка – всё это живая река внутри Кружалей. Река с берегами, но без истока и без дельты. И в нашем ДНК это всё есть, и это всё работает. В нашем теле триллионы кружалей, с нотами, словами, смыслами, движением. И льётся внутри и снаружи, везде, музыка и поэзия. Вы не думали, почему дети учат и читают стихи? И даже, не умея читать, легко запоминают их. Дети всё ещё живут в гармонии, в отличии от многих нас. Стихи и песни для детей понятны, они у них внутри. Почему Пушкин, не ты, Вася, извини, тот, Саша, взывал – «Пишите оды, господа, Как их писали в мощны годы… Как было в старь заведено»? Возможно, сам не понимая того, он просил жить в гармонии. «Пишите оды…» - это «живите с богом». Видишь, даже рифмуется. А что такое рифма? Это ритм. То есть рифма и ритм – это суть одно и тоже. И ритм – это не просто размер, метроном, хотя и это присутствует. Ритм и рифма – это образ движения.

- Но есть музыка со словами и есть без слов? В чём разница? – спросил наконец Василий.

- В большом смысле ни в чём. Это всё реки. Хотя чаще пишется музыка на слова, а не слова на музыку. Но люди потеряли один язык, вернее его растащили, тот самый праязык, на осколках которого мы сейчас говорим. Ты же учитель словесности. Вспоминай азы. Что такое пракрит?

- Ну это самый первый, так называемый праязык.

- А что такое праславянский язык?

- Ну это язык, от которого пошли древнеславянский и все остальные славянские языки.

- Нет. Праславянский язык это по сути и есть пракрит. И если Кружаль заполнить Рунами, то там появится ещё больше смыслов, ходов и движений.

- Почему?

- Потому, что в Рунах, в отличии от букв в алфавите, есть небесные смыслы и земные. Запомни это. Это важно. И ты, Спиридон, запомни. Здесь есть ответ и на твой вопрос.

- А я ничего не спрашивал ещё? – впервые вступил в беседу участковый.

- Так ведь спросишь, не зря же пришёл.

   К этому времени Спиридон уже разобрал на запчасти свой пистолет и теперь «Макаров» лежал на столе в виде семи основных деталей, а участковый доставал из магазина патроны и ставил на стол вокруг рюмки, пулями вверх.

- Хорошо, спрошу – а где в ваших Кружалях Закон?

- Его там нет, - очень просто ответил Петрович.

- Как так нет? Всё есть, а Закона нет?

- Там есть Кон, а всё что за Коном, то есть вне, и есть ЗаКон.

- Не понял. Объясни.

- Хорошо. Раньше люди жили, а во многом и сейчас, слава богу, живут по Кону. Отсюда, кстати, слово «канонический». Жить по Кону - это жить согласно традициям и согласно Совести. Те, кто преступал Кон становились «преступниками» и их изгоняли из общины. И они становились «изгоями». У евреев это – гойи, то есть те, кого изгнали, из гойев. На Руси до Романовых не было тюрем. Преступников или казнили или изгоняли, но внутри общины не оставляли. Но люди всё чаще и чаще преступали за Кон и тогда для всех преступивших потребовались новые правила. Их придумали и назвали «Законом». То есть, для всех, кто начинал жить за Коном, начинал действовать Закон. А ведь подавляющему числу людей, особенно детям и старикам, Закон не нужен. Я не собираюсь идти убивать, грабить и насиловать. И Вася не собирается, и его ужики тоже, все поголовно. И ты не собираешься. Не собираешься же?

- Нет. Не собираюсь.

- Молодец. Хотя те, кто исповедует Закон, чаще всех его же и нарушают, потому что они тоже уже живут вне Кона и у них реальные ориентиры «хорошо» и «плохо» утеряны. Смещены понятия. У них если это и хорошо, но противозаконно – то это уже плохо. А если это и плохо, но законно – то тогда уже и хорошо. Ведь бред же. Бред?

- Да бред. Но получается, что Закон всё же необходим. Он дополняет Кон.

- А вот ни фига не дополняет. Он его полностью заменяет, вот в чём беда.

- В чём беда то?

- Ну, например, самое простое – мужик с мужиком живёт, это хорошо? Ну вот лично для тебя?

- Нет, лично для меня, нехорошо.

- Слава богу. Но ведь законно?

- Ну да, статью ведь убрали.

- Конечно убрали. А почему? А потому, что нам внушили, а мы поверили, что мы недоразвитые и нам нужно, кровь из носу, попасть в развитые. А в чём эта самая «развитость»? Жрать вкуснее и срать в тепле?! В чём ещё?! Чего нам, сукам, ещё не доставало?! Чего такого главного нам не доставало?! Свободы?! Какой такой свободы?! От чего свободы?! От совести?! Понимаешь ли ты, мент, что Закон и Совесть в момент истины по разные стороны баррикад?! И любой Закон – это всегда разрушение традиции! И чем больше законов, тем меньше традиций и меньше Совести! Вон в Москве, на нашем горбу сидят почти пол тыщи дармоедов, пишут Законы и убивают традиции! А ты вон с пистолетиком здесь ходишь и их охраняешь! Ты что думаешь, мы без тебя тут глотки друг другу перережем?! Ты на кого ствол свой каждый день мажешь?!

- Погоди, Петрович, не заводись, дорогой, - поднял правую руку над столом участковый, как бы останавливая уличное движение.

   А и вправду, сильно порой начинал заводиться Петрович. И прятались тогда антенки, исчезал источник и начинал вещать уже сам Иона-лесник, от себя и от пережитого своим телом и мозгом. И та самая гармония, которую исповедовал Петрович, вдруг заменялась гневом, а порой и яростью. Живой человек, как ни крути. Учителя он может, где и нашёл, а вот до просветления так и не добрался. Хотя, если бы добрался, то уже бы и исчез, или из сторожки своей и по субботам не выходил, и мы бы этого разговора не услышали и самого события не узнали бы. Так что всё правильно пока. А там видно будет.

   И Петрович замолчал, перестал заводиться и принялся набивать трубку. Спиридон прошептал про себя: «А может и перережете» и стал собирать «Макарова», а Василий сходил за дровами и подкормил печь. Потом встал под телевизор, растопырил руки в сторону стола, к леснику и участковому, и продекламировал, как бы подытожив:

«Но все в элегии ничтожно;

Пустая цель ее жалка;

Меж тем цель оды высока

И благородна...» Тут бы можно

Поспорить нам, но я молчу:

Два века ссорить не хочу.

   В это время в школе Машенька украшала с ужиками ёлку. Что бы там ни наворотил Пётр I и кем бы он на самом деле не был, но за ёлку ему искреннее, от меня и всей детворы, - спасибо. Зачтётся ему от нас хоть это. Забавный мы народ, нескучный. То окно наружу рубим, то изнутри заколачиваем, чтобы чего не залезло, не дай бог. Какое, к чёрту, окно, когда у нас и душа и двери нараспашку, и птица-тройка по сердцу огромному кружалями летает?!

  Машенька детей любила с детства и любила с ними возиться сама ещё будучи ребёнком. Была она не то чтобы глупа, а скорее не сильно образована и начитана, хотя и совершенна телом. И потому местные женихи, тоже не сильно начитанные ходили за ней табунами.

   Табуна было два. Один возглавлял местный авторитетный пацан Семён, а второй табун приезжал из района, во главе с Анзором, тоже авторитетом, но уже районного разлива. Когда они сходились в Ужово, на территории Семёна, то их авторитеты уравнивались и весили примерно одинаково и здесь всё решала личная сила духа и тела обоих пацанов. В рукопашную они ещё не сходились, но явно присматривались друг к другу, тем более, что Машенька ни одного из них не выделяла. Она, следуя врождённому кокетству красавицы, никого не отторгала и не приближала, а в тайне любила Пушкиных и Сашу и Васю, тоже из врождённого стремления не слишком образованной девушки к светочам мысли и поэзии. Сашу она любила платонически и держала под подушкой томик «Евгения Онегина». Васю же Машенька вполне представляла себе рядом с собой в виде мужа и друга, но в силу того же кокетства свои чувства прятала, не всегда, впрочем, удачно.

   Вот такие два ярких и тёплых места одновременно светились окнами и гирляндами в заснеженной деревне Ужово, а к самой деревне подлетал губернаторский вертолёт с губернатором, его друзьями-охотниками и собаками внутри, чёртова дюжина сущностей разных размеров и ума. То ли так уж губернатор ненавидел партию к которой сам и принадлежал, то ли генетически тянуло его к убийствам эдакого рода, но перед каждым новым годом ввёл он традицию среди приближённых – вылетать всей гурьбой на охоту и убивать медведя, предварительно разбудив и вытащив Мишку из берлоги. Не знаю, как тебе, мой мудрый читатель, а по мне, так лучше бы в бане напивался, как все нормальные люди и летел в Ленинград за невестой. Но ведь и Ленинграда то уже нет. Так себе причина, конечно, а всё таки…

                                               * * * *

   Самое простое и разумное, что может сделать один человек с другим – это полюбить. Для этого не нужно никакое серьёзное усилие, не нужны деньги, должности и даже родственные связи. Когда мы смотрим на закат на море, мы все его любим. Просто смотрим, как тихо и плавно опускается в море алый диск солнца и любим. Без усилий, без анализа, потому что как только мы примемся размышлять об этом – любовь исчезнет, и тогда мы начнём не любить, а любоваться. А любуясь, мы станем делать селфи на фоне заката, выставлять в инстаграм, или ещё куда-нибудь, и приглашать других поучаствовать, совершенно не понимая, что как только мы пытаемся остановить момент – это значит мы хотим его купить, приобрести, зафиксировать, закрепить за собой навечно, и он исчезает. Его право. У любой разведённой женщины в альбоме хранятся свадебные фото. Фата, мужчина, причёска. И что? Помогло?

   А теперь о медведях. Кто это такие, что это такое - мы до сих пор точно не знаем. Самое первое имя этой сущности до нас не дошло, затерялось где-то в пракрите или санскрите, и нам досталось последнее название, вроде клички – «медведь», то есть ведающий мёд. Не едящий, а именно ведающий. Даже сейчас и охотники, и мы сами, простые жители, чаще называем медведя другими именами. Даём новые клички типа – Топтыгин, Потапыч, Косолапый, Мишка и проч. Словно до сих пор висит табу на его подлинное название, словно до сих пор не дано нам назвать эту сущность своим реальным именем и потому кликаем по кличкам. А любая кличка, присвоенная людьми, отражает только одно, какое-то яркое качество. Так в школе мы давали погоняла, типа, - «мелкий», «лысый» и так далее.

  Мишка – хозяин, а когда идёшь к хозяину, его по имени не кличешь. Тайга – закон, а прокурор – медведь.

  Промежуточное имя, между первым, утерянным и последним, присвоенным, к счастью сохранилось. Имя это – «бер», или «бир», отсюда, кстати и Берлин и берлога. Да и английское «bear» тоже отсюда. А вот здесь уже стоит покопаться.

   Известно, что древние викинги, собираясь в дальний поход, обязательно брали с собой хоть одного «Бирсека», воина с уникальными способностями. Присутствие в войске хотя бы одного такого воина гарантировало успех любой экспедиции. Бирсек - это воин-человек со способностями медведя. Какими именно способностями точно неизвестно, но это не просто физическая сила, здесь уже мистика.

   У татар такие воины назывались Богатурами, что потом перешло в современный русский язык, как Богатырь. У казаков были Чумаки. Они охраняли караваны и могли изменять пространство.

  На Руси такие мистические воины звались ещё Витязями. И один Витязь мог выйти и одолеть целое войско. Почему? Да потому, что ему было дано меняться во времени и в пространстве, или даже самому менять временное и пространственное измерение. Также Витязи могли летать, что, кстати, и отразилось в наших сказках и былинах. Ну, например, у Пушкина, хотя и в искажённом виде – «колдун несёт богатыря», никого колдун не нёс, они на равных бились в небе.

   Именно поэтому Витязь один выходил на целое войско и начинал существовать в удобной для себя временной плоскости. Для наглядности представьте, что вы, допустим, дерётесь с толпой, но эта толпа для вас движется, как будто в очень, очень замедленной съёмке. Что называется, подходи и руби кого удобно и как удобно. Именно поэтому Витязь обязательно обременён большой Совестью, в сказках и былинах Благородством. Он не мог использовать свои мистические возможности во Зло. Они просто не работали.

   И поэтому Витязя звали редко, только в случае большой нужды и только на защиту. Вспомните - Илья Муромец. Чего это он лежал на печи тридцать лет и три года? Да никто эту землю не трогал долгое время, а участвовать в разных набегах и других повседневных воинских забавах Витязю не по чину. Ну вот и лежал себе, не работал, кстати, а просто лежал. Его кормили, поили и холили, потому как знали - не зря лежит. А потом, когда действительно Нужда пришла, то прибежали к Илюше, позвали – «Вставай, родной, пора, а то нам край…», и встал Илюша, пошёл и в одиночку всех врагов истребил.

   Но иногда, в случае огромной беды и необходимости, Витязей нужно было собрать много. Например, в битве с Жёлтым Драконом для установления, а если дословно - сотворения «Вечного мира» в Звёздном храме, нужно было собрать до двухсот Витязей, чтобы окончательно Дракона победить и стеной отгородить, с бойницами на юг. Поэтому дело и затянулось. Но как только собрали, то порешали всё быстро. Самый наглядный пример работы нескольких Витязей – картина «Три богатыря».

   Бирсеки, Богатыри, Витязи, Рыцари – это всего лишь названия, имена, клички, которыми люди называли Воинов, достигших наивысшего развития, поднявшихся на высшую ступень своего искусства. И всех их объединяет одно неоспоримое и необходимое качество – Благородство. Все они от одного благого Рода. По-нашему – люди с Совестью.

   Спросите – «при чём здесь медведи», не знаю, да и никто сейчас точно не знает, но что-то есть, чем-то связаны все воины с этой сущностью. Почему говорят – «русский медведь»? Почему символ страны? Значит есть что-то, значит не зря. Потому и победить силой русских нельзя. Много раз пытались – не вышло. Теперь вот по другому взялись медведя валить, суки. Ну ничего, поживём увидим. Не думаю, что тут конец истории, хотя – чёрт его знает, может быть и обнулять всю эту братву земную придётся. Не хотелось бы, детишек жалко… Но и их растить в этом дерьме… Ладно, посмотрим… посмотрим…

   К чему я это всё – сам не знаю. И боже упаси, мой умный и дотошный читатель, искать тут между строчек нечто научное или документальное. Да, боже упаси. Живу я в маленьком домике прямо на пустом берегу моря и взгляд не упирается ни в дома, ни в людей, а только в бесконечное море и небо. Да еще пара знакомых колдунов, с которыми иной раз доводится словом перекинуться за чашкой чая и трубкой. Вот оно и вылазит иной раз наружу через буквы на мониторе. И, слава богу, что так.

   Вернёмся, однако, к нашим баранам. А бараны, как раз, только долетели до Ужово, где ужики заканчивали наряжать ёлку, Маша вышла на крыльцо и мило беседовала с Семёном и Анзором, а в домике учителя продолжались умные разговоры и участковый заново собрал и зарядил «Макарова».

- Хорошо, Петрович, - сказал Спиридон, - а восьмизначная кружаль, это как, или мы это не осилим?

- Да отчего же. Вася дай шахматы.

Василий встал, достал доску и положил на стол. Лесник вытащил все фигуры, отложил в сторону и положил пустую доску на стол.

- Вот она – восьмизначная. Тут и цифры, и буквы, и ещё фигуры. Самый простой ход «Е»2 - «Е»4 знают все, а сколько возможно всяких других – миллионы, и разумных, и глупых. А теперь включайте воображение. Представьте - восемь досок лежащих одна на другой и ходить можно не только по горизонтали, но и по вертикали, и по диагонали, да как угодно конём в пространстве восьми досок сложенных друг на друга. Представили? Трудно? А всё же? И у вас шестнадцать групп фигур. Восемь белых и восемь чёрных. Можете представить хоть на миг такую игру? По вертикали, горизонтали и диагоналям одновременно? То-то. Как думаете почему одни из самых высокооплачиваемых спортсменов – шахматисты? Почему вообще это назвали спортом? Да чтобы вытаскивать и отслеживать на Земле людей, которые хотя бы в одной плоской восьмизначной Кружали что-то соображают. И ходы их записывают и обсуждают. И только несколько одарённых человек, каждый на счету, способны хоть как-то в одной плоской Кружали, что-то понимать и то чисто механически. И, когда они исчерпаются в одной плоскости, им подсунут вторую. Вы, кстати, заметили, что чемпионы мира становятся всё моложе и моложе? С чего бы это?

- А с чего?

- Сам не знаю. Даже не знаю радоваться или нет. Ну да ладно. Вася дай кубик.

   Пушкин протянул руку и положил на стол Кубик Рубика. Кубик был самый простой, три на три.

- Вот смотрите – кружаль одной стороны – три квадратика на три. Надо собрать по цветам. Пришло это в конце прошлого века и народ потихоньку осилил. Следом появился кубик по пять клеточек, уже сложнее, но тоже посильно. И то мы собираем стороны по цветам совершенно не понимая, а как оно там движется внутри. Вася вот за сколько соберёшь кубик, на-ка…

Вася взял кубик и управился за минуту. Собрал и положил на стол красным цветом вверх.

- Хорошо, - сказал Иона, - а ты можешь вот его научить?

- Вряд ли.

- Ну а как ты собираешь - расскажи.

- Да не знаю я. Вот беру и кручу-верчу и просто знаю, как повернуть, чтобы вот здесь скопились жёлтые, вот здесь синие, ну и остальные начинают сами выстраиваться. Хоть убей, Петрович, объяснить не смогу.

- Правильно, Вася, всё правильно. Чтобы объяснить нужно понимать, как работают внутри и снаружи сложенные вместе три самые простые кружали. А этого пока нам не дано.

- А ты можешь объяснить?

- И я не могу. Я, Вася, лесник, а не компьютер.

- Да ладно, Петрович, - сказал улыбаясь участковый, - ты тот ещё лесник.

- А ты не лыбься, лейтенант, - вдруг резко, и даже грубо оборвал его Иона, - я именно ТОТ! ЕЩЁ! ЛЕСНИК!

   Что-то произошло незримое между ними в один миг и Пушкин почувствовал, вдруг, внезапно возникшее напряжение. Что-то такое знали они оба, чего не знал учитель. И это «что-то» выходило за рамки обычных дел, законов и понятий. И он давно заметил, что участковый по отношению к леснику был в каком-то необъяснимом, не то зависимом, не то подчинённом положении. И положение это сформировалось недавно, в следствии не только ежемесячных посещений участковым сторожки, но и информации, которую знали Спиридон и Иона, а Вася не знал.

   И опять он, по гуманитарной своей привычке, сгладил ситуацию.

- Ну так что с кубиком-то, Иона Петрович? – спросил Вася, подняв кубик над столом. При этом на столе возникла ровная квадратная тень, на которую уставился Петрович.

- Что с кубиком? - не понял лесник, как будто отсутствовал какое-то время, - а да… Ладно, вот скажи, что такое точка?

- В смысле? – удивился Василий.

- Ну точка. Просто точка. Это что?

- Точка - это точка. И всё.

- Точка – это тень от линии. Прямоугольник – это тень от куба. Видишь? – и они все уставились на тень от кубика рубика, который Вася всё также держал над столом, - А теперь вопрос – тенью чего является куб?

И все, оторвавшись взглядом от стола, уставились на кубик в пальцах учителя и каждый видел только свои три грани. В это время за окном мелькнула очаровательная тень женской фигуры и в дверь постучала и сразу вошла Машенька.

                                                   * * * *

   Итак – Машенька. А что Машенька? Да ничего особенного. Великолепная, точёная фигурка гимнастки, очень миленькое лицо, сейчас озабоченное и большое доброе сердце. Это всё, и, надо сказать, - это очень много.

   До того, как появился и затем приземлился на площадке перед школой губернаторский вертолёт, Анзор успел пригласить Машеньку встречать Новый год в шикарный ресторан в областном центре. На что Семён возразил, что нечего там делать и что ресторан он этот знает, готовят там мерзко, а из окон сквозит. Анзор резко принял сторону ресторана и конфликт между самцами, наконец, начал назревать, но был прерван появившимся в небе вертолётом. А как только вертолёт сел и стало понятно, кто прилетел, Маша, не прощаясь, выскочила из школы и побежала к дому Василия Филипповича, так как точно знала, что он дома и кто у него в гостях.

   Появление глупых, красивых женщин в компании умных мужчин всегда снимает напряжение и расслабляет. И тут еще сильно надо подумать, кто умнее. Собравшись до кучи суровые «умные» мужчины обязательно придумают какую-нибудь религию, философию или план «Барбаросса». И если женщины вовремя не появятся, то они эти планы воплотят, задурят всем головы и угробят кучу народа. При появлении же красивых, «глупых» женщин, они эти планы, как минимум, отложат, начнут ухаживать, говорить красивые, глупые слова и думать о продолжении рода - именно о том, для чего нас всех и создал бог. Так что тут сильно надо подумать насчёт умных и глупых.

   Я вот тоже сижу тут, умничаю, пишу, а в сторону спальни поглядываю и не знаю, где что правильней… Ну да ладно. Попишу еще… Успеется… Хотя…

                                                        * * * * * *

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слёз, без жизни, без любви

    Это, конечно, Вася Пушкин рванулся к открытой Машенькой двери и сразу, не дав ей опомниться, принялся её раздевать.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты

    Вася нежно разматывал шарф, а Машенька в такт крутила головой.

Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты

    Машенька уже протягивала руки, а Вася снимал шубку и пел не останавливаясь:

И сердец бьётся в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слёзы, и любовь.

    И в Васиных руках лебёдушкой проплыла учительница физкультуры к столу, была усажена во главе и быстро обслужена. Участковый поставил ей лафитничек, лесник подвинул тарелку и приборы, а Вася положил немудрёную холостяцкую закуску и, не спрашивая, налил в рюмку водки.

    Она уже бывала в доме Василия, но всегда с кем-то ещё, либо с ужиками, либо с кем-то из учителей. Впервые она пришла сама, но теперь Вася был не один и она ждала пока уляжется внезапный Васин порыв, хотя он, чего скрывать, и был ей приятен.

- Я предлагаю тост, - начал было учитель, но Машенька прервала его:

- У меня новость, срочная.

- Никаких новостей, сначала тост, - продолжил вдохновенный Василий, - итак, господа, случилось чудо. Это чудо зовут Марией Михайловной, и за это чудо предлагаю выпить.

- Ой, это что – водка? – спросила Маша.

- Конечно, водка, королева, спирта нет, - тут же ответил влюблённый Вася и хотел было продолжить, но Машенька всё же перебила:

- Вы извините, но это важно. Там вертолёт прилетел с губернатором и всяким начальством. Вам, наверное, идти надо, мало ли что, - она посмотрела на Иону Петровича и участкового.

    Мужчины глянули друг на друга и, с плохо скрываемым раздражением, поняли – придётся идти.

- Принесла нелёгкая, - Спиридон Иванович засунул «Макарова» в кобуру и пошёл к двери.

- Ничего, как принесла, так и унесёт, - двинулся вслед за участковым Иона Петрович. У двери они остановились, попрощались и вышли. Уже на улице Спиридон сказал:

- Так красиво нас ещё не выставляли, да Петрович?

- Молодец, девка, всё правильно, сами бы ещё час маялись. Пошли, лейтенант, служить будем. Опять по Мишкину душу, сволочи. Я же его предупреждал. Ладно, посмотрим.

- Петрович, я тебя прошу… - участковый не договорил.

- О чём просишь?

- Ты знаешь.

- Нет, не знаю. Говори.

- Не надо бы, что б чего случилось.

- Вот ты, вроде, ушами слушаешь и головой киваешь, а слова в голове не держатся. То, что должно случиться – обязательно случится, и ни ты, ни я этого отменить не можем.

- Ты можешь, - сильно, как бы с нажимом сказал участковый, - и я прошу – не надо.

- Слушай, начальник, то, что там в деле про меня написано – половина вранья, вторая половина бездоказательная мистика, а в целом полный бред.

- Хорошо, пусть бред, но я знаю - тебе людей не жалко. Совсем не жалко.

- Ты прав, не жалко. Мне ужиков жаль. Всё, - лесник сказал, как отрезал и ушёл вперёд.

    Спиридон догнал его, взял за руку и спросил, заглядывая в глаза:

- Скажи, Петрович, тенью чего является человек?

- Тенью Совести.

    И больше они уже не говорили, потому как подошли к вертолёту, где живописной группой расположились охотники и собаки. Собаки гавкали, охотники смеялись и смотрели на битву, которая разгоралась на школьном дворе. Как только Машенька упорхнула в сторону Пушкинского дома Анзор и Семён почти сразу начали поединок.

    Самцы всегда дрались, дерутся и ещё долго, дай бог, будут драться из-за самок. И какими бы образованиями, литературами и музыками нас не облагораживали, эту вековечную битву никто не отменит. Олени трубят, львы рычат, человеки матерятся перед началом, а потом только сопят и увлечённо бьют и кусают друг друга. Самка должна видеть и знать, как крепок телом и духом её самец. И это её право – она выбирает отца ребёнку.

    Дрались ребята поначалу честно, на кулаках, а из школы со страхом и восторгом сражение наблюдали ужики, прилипнув к замороженным окнам. Бой шёл на равных. Резкий и подвижный Анзор наскакивал на большого Семёна, отлетал и снова наскакивал. Их свиты стояли рядом и, не вмешиваясь, наблюдали. Наблюдала бой и группа у вертолёта, до тех пор пока к ним не подошли лесник и участковый.

    Тут надо бы посмотреть на всё происходящее сверху, мой наблюдательный читатель. А сверху мы увидим три ярких, светящихся точки – школа, с ёлкой, дракой во дворе и ужиками прильнувшими к окнам, дом Пушкина, где слились в медленном танце Машенька и Вася, и Вася, глупея от щекотавших губы Машенькиных волос, вдыхал ей в ушко поэзию любви, и группа у вертолёта, где губернатор быстро и чётко отдавал распоряжения, кому что делать. Так приблизительно выглядят и семья, и государство.

    После отданных губернатором распоряжений участковый пошёл к школе, оставшаяся группа вместе с лесником поднялась в вертолёт, который тут же завёлся и улетел, а Вася, наконец, поймал губами Машино ушко и Маша часто задышала.

    Из всех трёх групп мне лично интересней было бы понаблюдать, что происходит в доме учителя словесности, после слияния Васиных губ с Машиным ушком, либо увидеть лесника в компании с губернаторской командой, но мы, мой терпеливый читатель, последуем за участковым, и поспешим, покуда наши самцы не поубивали друг друга на глазах у застывших ужиков.

    А дело принимало серьёзный оборот. В ход пошли ножи с острыми клинками и ложбинками вдоль лезвия. В народе их называют «финками», видимо по национальной принадлежности производителя. После того, как Семён, в очередной раз, отбросил Анзора и тот, поскользнувшись, упал под одобрительный гул Семёновских фанатов, драка вышла за правила приличия и в руках появились финки. Сначала нож выхватил разгневанный неудачей Анзор, а через секунду такой же клинок появился в руке у Семёна. И они стали ходить кругами, как танцоры, приседая и перекидывая ножи из одной руки в другую, как бы примеряясь с какой стороны поразить противника, иногда делая резкие выпады. Зрители застыли и перестали комментировать бой и давать советы. Ужики вообще онемели от страха и восторга. Все понимали, что близится финал и кровушка уже полилась. В одном дерзком выпаде Анзор пробил ухо Семёну, но и сам сильно поранил левую руку, отводя удар Семёна в живот. Снежок окропили. И теперь они кружили и словно топтали клюкву рассыпанную на белом, и смотрели прямо в глаза друг другу и видели только зрачки и ножи. И каждый знал – следующий рывок будет последним для одного из них. В этот момент, как обухом по голове, прогремел выстрел.

    Спиридон Иванович разбежался шагов за двадцать от побоища, растолкал зрителей, выстрелил в небо, и, очутившись между бойцами, с размаху рукояткой «Макарова» ударил по голове Анзора. Тот упал и финку выронил. Участковый нож тут же поднял одной рукой, а второй навёл пистолет в лицо Семёну и спокойно сказал:

- В воздух я пальнул, Сёма. Следующий твой. Брось нож, не доводи до греха.

    И как только Семён бросил нож, участковый перекинул пистолет в левую руку, подошёл к Семёну и сильно ударил кулаком в солнечное сплетение. А кода Сёма согнулся пополам он скрестил руки на рукоятке и, с размаху, обрушил их на рёбра бойца там, где лёгкие. Теперь оба ухажёра лежали рядышком и трудно дышали, а участковый повернулся к зрителям, опять навёл пистолет и приказал:

- Все на десять шагов назад. И стул мне принесите, - потом посмотрел на ёлку в школе и добавил, - и две гирлянды.

   Ослушаться не посмели. Власть вошла в ситуацию, так правильно и резко, что распоряжение было выполнено безоговорочно. Принесли и стул, и две гирлянды.

   Спиридон скрутил гирляндами руки пацанов, а сам сел на стул, достал сигарету и, с облегчением, закурил. Вертолёт губернатора уже пропал из виду и только мигали маячки удаляясь в сторону лесничества. Участковый докурил, затоптал окурок, потом подошёл к Анзору и, повозившись, вынул из кармана ключи от его джипа. Осмотревшись, он увидел одного из Анзоровской банды и кивком подозвал к себе.

- Машину подгони сюда, - он кинул парню ключ и отвернулся, зная, что тот всё сделает правильно.

    Большой четырёхдверный джип Анзора с кузовом сзади появился через пять минут. Пацаны послушно усадили главарей в кузов и встали рядом в ожидании.

   Спиридон забрал ключи от машины и встал ровно перед братвой.

- Значит так, граждане бандиты, сейчас вы вежливо прощаетесь и тихо расползаетесь по норам. И если, не дай бог, что… я этих упакую по полной. Залётных я здесь через минуту в упор не вижу, местные тоже по домам и чтоб ни звука. И смотрите - от вашей взаимной вежливости вся их будущая жизнь зависит. С ними разберусь по закону, но без фанатизма. А если от вас хоть вздох неровный услышу оба пойдут по тяжкой. Вопросы есть? Правильно – вопросов нет. Геть по хатам, лишенцы.

   Участковый сел за руль и укатил с подпрыгивавшими и постанывающими в кузове бойцами к себе в участок. И здесь конец эпизода, но не сцены.

   А мы с тобой, любопытный мой читатель, всё-таки рванём к дому учителя и подсмотрим в окошко сквозь кружеву изморози. Я первый, ты за мной, и если там какое неприличие, то я гляну, а тебе не дам. Мне можно – я пишу, и если что - то скрашу или приукрашу, а твой девственный взгляд поберегу. Скабрезности не мой стиль.

   Никакого явного неприличия с первого беглого взгляда в окошко я не увидел, хотя судя по Василию он был бы не против. Скорее всего и Маша была бы не против, но не так быстро, не так быстро.

   Слов через окошко слышно не было, да они и не нужны. Зачем? В комнате полумрак, на столе свечи, мягко мигают гирлянды на прялке и оживляют лицо Спасителя. Звучит негромкая музыка, кажется рояль и скрипка. Что-то говорит Пушкин, зачем-то молчит Маша. Вот он подходит, берёт руку и целует в щёку, с прицелом в губы. Машенька возражает, но не сильно, не так, что - вообще не подходи. Нет. Только красивые, «глупые» женщины так умеют. В их отказе звучит – «Не спеши, не сейчас» и еще – «милый». Вот что она говорит одним «нет». Как это славно. Как я сам любил это слышать…

                                                     * * * * * *

    Мы их оставим и поспешим в лесничество. Хотя нет. Я всё-таки должен объяснится с тобой, мой любимый читатель. Кто ты для меня? Кто я для тебя? Кто мы вместе? «Читатель» - от слова «Чит», а что такое это «Чит»? Это можно сказать – святая индийская троица – «Чит», «Сат», «Ананда».

   «Чит» – это значит учение, познание. «Сат» - осознание, отсюда «Сатья», «Санкт», «Сан», «Сэнсэй» и многое другое, практически – осознанный, святой и просветлённый – это всё тоже от «Сат». Даже названия городов в честь святых – Сан-Франциско, Санкт-Петербург и так далее, люди связывали с этим «Сат». Не всегда верно, но всё-таки.

   И, наконец, «Ананда» - блаженство, нирвана, а на самом деле – благость. Тут надо понимать, что семантика слова «блаженство» поменялась и теперь, зачастую, понятие «блаженство» означает, грубо говоря – «кайф», если совсем уж грубо. Если не грубо, то – наслаждение, а это никакого отношения к первичному значению не имеет. Так «Ананду» понимали хиппи в 60х – 70х годах прошлого века. И что? Чего они достигли? Наркоман, принимая дозу, тоже получают иллюзию наслаждения и потому жестоко наказан. На самом деле «Ананда» - это Благость, уровень бога, не меньше. Когда Христа назвали Благим, он возразил, - «благ только отец мой». Так что для нас с тобой «Ананда» - это Благость. Еще раз – это уровень Бога.

   И ты, родной мой читатель, и я – мы оба всё ещё познающие и нет особой разницы в том, что я пишу, а ты читаешь. Мы «чит»аем, мы вместе познаём с единственной целью достичь осознания. И цель достойная, друг мой. Более чем.

    Познание – первый шаг к умению, потому, что знать – это не всегда уметь, равно, как и уметь, не всегда значит – знать. Бывает, что человек знает, но не умеет, таких называют – «бессильный йог». А бывает, что умеет, но не знает, таких называют – «глупый святой». На Руси – «блаженный», заметь не «благостный» - «блаженный». Здесь разница.

    В самом центре России, стоит храм «Василия Блаженного», - ну это прямо про нас. Все умеем, но не всё знаем. Прекрасный памятник. Есть много мифов о его создании. Кстати о мифах еще поговорим, коли сложится в рамках этого рассказа, а коли нет, то в другом доберусь.

                                                           * * * * *

    Ну а теперь можно и в лесничество. Вертолёт приземлился на полянке у сторожки Петровича, в опасной близости от огромного, за полсотню метров, кедра. Кедр был старым, из звенящих. Место для посадки указал лесник. Он же и подсказал, как правильно зайти на полянку, чтоб не задеть кедр.

    Губернатор оставил компанию разбирать снаряжение, а сам уединился с Петровичем в сторожке. Зайдя в домик он снял шапку, осмотрелся и перекрестился на образ Спасителя в красном углу. Потом по хозяйски сел за стол и сказал:

- Ты изменился, Иона.

- А ты нет.

- Тридцать лет прошло.

- Тридцать два.

- Ну да… ну да…

    Пока Петрович растапливал печь, губернатор осматривал нехитрое жилище лесника. Центральной фигурой в избе была печь, белая с синими и красными узорами на углах. На узорах угадывались снежинки, ёлки и свастика. На стене висели рядом ружьё и гитара, стволом и грифом вверх. Между окнами книжный шкаф набитый до отказа. Над шкафом портрет седого, смуглого человека с красной точкой в середине лба. В углу мойка, там же выше, полки с вымытой посудой. В доме было чисто, как будто только что вымыли пол, стены и даже потолок. А когда затрещала сухими дровами печь и по дому начало разливаться тепло живого огня, стало вдруг совсем уютно, так что никуда не хотелось уходить.

- Ты же понимаешь, Иона, я тогда никак помочь не мог.

- Да ты и сейчас не можешь, Серёжа, сейчас даже более, чем тогда. Ты уже в обойме и ты не стреляешь, стреляют тобой. Ты не майся, я обиды не держу, да и никогда держал, я всё понимаю.

- Но ты же против, чтобы я медведя убил. Я знаю.

- Да, против. Но ты не медведя, ты страх свой убиваешь. Пытаешься убить.

- Ты думаешь я до сих пор боюсь?

- Боишься, и чем дальше, тем больше. И я не хочу, чтоб ты этого медведя убил. Я за тебя боюсь. Это третий, двух ты до меня пристрелил. Меня тогда здесь не было. А сейчас я здесь, и я тебя прошу – не надо этого делать. И я тебя предупреждаю – этот последний в твоей жизни. Оставь его жить и сам останешься.

- Ты никак грозишь?

- О господи, ты ещё дело на меня заведи, за угрозу жизни. Я тебя предупреждаю – не надо этого делать.

- А то что?

- Я, Серёжа, не ясновидящий, я просто знаком с некоторыми принципами по которым растут деревья и дети. И эти Принципы Творца нарушать долго нельзя – наказание следует в любом случае, а какое именно – я не знаю. Но я давно знаю тебя, считай с детства, и я вижу, чем ты стал, и сколько на тебе висит. Я вижу край. Не надо этого делать. Не ходи туда.

- Да, ты меня знаешь, и ты знаешь, что я пойду, хотя бы для того чтобы узнать, что будет. И даже если там край… то всё равно. Ты меня не удержишь.

- Не буду даже пробовать. Тут мало, что от меня зависит. Если решение принято и действие произошло, то уже ничего не поможет. Всё решается само, без нас, как бы мы ни были против. Я могу только в третий раз тебя попросить – не делай этого.

    Сергей встал, одел шапку и пошёл к выходу. У выхода остановился и посмотрел на ружьё и гитару, висящие рядом на стене.

- Ты как – стреляешь или играешь?

- Ни то, ни другое. Слушаю.

    Губернатор открыл дверь и, повернувшись последний раз, сказал:

- Прощай, Иона.

- Прощай, Серёжа, - ответил лесник.

    Дверь за ним закрылась, запустив облачко пара с мороза. С улицы  раздались крики, хохот, команды и лай. Потом всё стало затихать, охотники шли к берлоге.

                                                              * * * * *

    А пока собаки ведут охотников к берлоге, мы легко сможем вернуться в деревню и поучаствовать в следственных мероприятиях, если это можно так назвать. Моя писательская власть и воображение это позволяют, и даже приветствуют.

    Участком, как это правильно называли раньше, а теперь называют отделение милиции/полиции, была такая же деревянная изба, как и все остальные избы в Ужово. И там тоже была печь в зале и две комнаты с решётками для «посетителей». В зале главной мебелью был стол буквой «Т», за который Спиридон и усадил присмиревших врагов, снял гирлянды, и дал им аптечку со всем необходимым, чтобы обработать и забинтовать раны. И, пока они занимались самолечением, он подбросил дров в печь, приоткрыл задвижку и печь довольно загудела трубой.

    Потом он подошёл к столу, взял два чистых листа, две ручки и положил их перед пацанами.

- Пишите, - сказал участковый.

- Чего писать? – спросил Анзор.

- Оды, - с нажимом произнес Спиридон, и неожиданно для себя срифмовал, - оды, пишите, уроды! Тьфу, ты господи, нахватался. Оно что заразное, что ли?

- Не понял, - опять среагировал, более шустрый Анзор. Семён молчал.

- Объяснительные пишем, - что, где, когда, понятно?

- Я не понял, вообще, чего писать-то? – спросил уже Семён.

- Хорошо, слушайте продиктую, - участковый отошёл к печи, прислонился к ней, вытянул в сторону ребят руку и, вдруг, продекламировал с выражением:

- Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Семён повстречался с Анзором… - здесь он замялся, подумал и продолжил, -

Семён повстречался с Анзором,

А дальше про финки свои…

      Спиридон закончил с поэтической частью и перешёл на прозу:

- Вы что – дебилы? Вашу поножовщину пол деревни видело, да это бы ладно. Вас видел губернатор и начальник полиции области. Мне что – по тихому спустить? Да меня после этого даже сержантом в ППС не возьмут. Чего вы сцепились, кобели? Из-за Машки? Машка замуж выходит, и вы оба ей на хрен не нужны. Понятно?

- За кого? – спросил Анзор.

- Когда? – спросил Семён.

     Участковый посмотрел на часы и ответил Семёну:

- Да вот прямо сейчас и выходит. И правильно делает. А за кого – сами узнаете, потом. Хотя, наверное, догадываетесь. И не дай вам бог, какую пакость сотворить, Отелы. Я вас тогда укатаю по самой тяжкой. Так что - пишите, оды, господа, пишите оды. И чем больше один на другого на напишет, тем легче соскочит. А ну-ка, встать, оба! – вдруг крикнул он.

    Когда ребята встали, он их развёл по комнатам с решётками, оставил им ручки и листы на подоконниках, сказал, что времени у них до утра, и двери запер. Потом он взял гирлянды, украсил ими печь, зажёг и сел рядом с топкой смотреть на огонь. Точно также рядом с печью сидел в это время лесник и тоже, не отрываясь, смотрел на огонь. А Вася с Машей на огонь уже не смотрели. Маша, наконец, перестала даже говорить – «нет» и слышно было только их дыхание, и на стене, над кроватью, причудливо сплетались их тени, и двигались в мерцании огоньков на прялке. Уютно спали под своими одеялками ужики. Над лесом и людьми повисла ночь, высыпав гирлянды звёзд по чёрной вселенной. Немного жутко, но как хорошо...

                                                                   * * * * *

    Благодаря собакам и главному лесничему области, берлогу нашли быстро и обложили по всем правилам. В берлоге спала Акулина – медведица с двумя медвежатами. Она дышала раз в четыре минуты, при пульсе в десять ударов и сохраняла температуру тела чуть меньше летней. Тут надо заметить, что зимний сон медведей – действительно сон, а не анабиоз. И в случае опасности организм мобилизуется мгновенно, без раскачки. И даже без внешних факторов медведица периодически просыпается и вылизывает детёнышей. А потом спокойно засыпает. В этот раз ей заснуть не удалось. Едва она облизала второго медвежонка, как вокруг берлоги залаяли псы и заговорили люди.

    Акулина застыла и не двигалась, всё ещё надеясь, что обманулась и угроза пройдёт мимо и все останутся живы. Не прошла. Она слышала сквозь лай собак, как говорили люди. Губернатор расставлял опричников по зонам стрельбы и сам, один, занял место наиболее вероятного выхода медведицы из берлоги. Он скинул дублёнку и остался в свитере, шапке и с ружьём нацеленном на берлогу. На эту охоту он взял двуствольную «Беретту 486 Паралелло», лучшее своё оружие, которое никогда не даёт осечек. Так было написано в инструкции по применению. Инструкции пишут люди, очень в себе уверенные. А итальянцы вообще любят похвастать.

    Собаки нашли вход по запаху. Оттуда пахло теплом, шерстью и детёнышами. Запах невыносимый для охотничьей собаки. Они рыли лапами, хрипели и пускали слюну. Люди стояли вокруг, направив чёрные стволы на снежный холм, и предвкушая убийство. Начинало светать. Лай уже сводил медведицу с ума. Над берлогой повисло предчувствие смерти. «Они не уйдут» - поняла Акулина и пошла на рывок.

    Она раскидала собак и поднялась на задние лапы. Со всех сторон загремели выстрелы и пули жалили её тело, но не валили. Главный выстрел в лоб она не получила. Беретта дала осечку. Она шла на Серёжу. Пули впивались ей в спину одна за другой, как будто по ней стреляли из пулемёта. А Сергей даже не успел перезарядить. То ли не успел, то ли всё уже понял. В последнем рывке Акулина правой лапой распорола губернатору живот, разрезала мочевой пузырь и раздробила лонную кость, смешав ниже живота мясо, кости и кожу.

    Медведицу добивали всей бандой. Она уже давно была мертва, а озверелые люди всё стреляли и стреляли ей в тело. И даже били ногами и тыкали ножами.

    Министр здравоохранения, в прошлой жизни стоматолог, сделал сильный обезболивающий укол, кое как перевязал раны и сказал, что нужно срочно в больницу, и тогда, мол, есть шанс. А про себя подумал, что при такой ране выживать особого смысла и нет. Быстро соорудили носилки и, взявшись вчетвером, побежали к вертолёту. По рации скомандовали экипажу запустить двигатели и быть готовыми к взлёту.

    Когда все ушли, на месте трагедии остались только два спящих медвежонка. Хотя, по правилам охоты, стрелки должны были добить всех оставшихся в берлоге, а потом оформить актом, как вынужденные жертвы, и посмертно получить в лесничестве лицензии на их отстрел. Порвав губернатора, Акулина спасла детёнышей, даже не зная об этом.

                                                         * * * * *

    В момент трагической гибели Акулины в печи лесника стали необычно ярко вспыхивать берёзовые дрова и трещать, как выстрелы из многих ружей. Иона Петрович сидел на табуретке у печи и, не отрываясь, смотрел на огонь, а огонь, не отрываясь, смотрел на Петровича.

    Лесник встал и подкинул в печь ещё целую охапку сухих дров. Потом снял со стены гитару, сел опять перед печью и стал наигрывать странную мелодию. Даже не одну внятную мелодию, а как бы набор мелодий, причём разных темпов, почти какофонию. Порой он просто бил по струнам на одном-двух аккордах и даже стучал по деке, какой-то сумасшедший ритм. И чем сильнее разгоралась новая охапка сухих берёзовых дров, тем сильнее увеличивался темп его игры и, странным образом, треск горящих поленьев попадал в размер его боя, и создавалось ощущение бешеного ритма двух шаманских бубнов – внутри и снаружи печи. И, когда совпадали ноты струн и поленьев, печь вступала в унисон с гитарой и начинала подрагивать. А волосы на руках Петровича поднялись и превратились в маленькие антенки, и сам Иона стал как будто бы одной большой антенной, принимающей очень далёкий, и очень мощный сигнал. Глаза его затянулись плёнкой и скрыли синеву, а тело начало вибрировать изнутри на одной волне с гитарой и печью. С ним опять случилось то абсолютное наполнение неведомым светом и энергией, при котором он считал, что надо бы умереть. Но он не умирал, а как бы исчезал из одного измерения и начинал существовать в нескольких, и это был уже точно не он, а то непроявленное, о котором он знал, говорил и даже бывал в нём, но потом не мог ни вспомнить, ни передать, ни тем более испытать заново, когда возвращался.

    И чем ближе к вертолёту перемещались носилки с губернатором, тем чаще попадали в унисон гитара, печь и сам Петрович, и тем ярче разгорались поленья. А лесник, наконец, уловив совпадения всех инструментов, принялся мычать непонятный мотив. И в этом мотиве не было слов, там были просто носовые и горловые звуки, которые казалось шли не изо рта лесника, а прямо от земли под избой, где был залит фундамент печи и вкопаны сваи по углам сруба. И, казалось, весь периметр, на котором стояла изба, начинал дрожать в унисон с печью, гитарой и телом поющего Ионы. И дрожь земли передалась кедру на поляне и тот начал покачиваться и звенеть, тоже сначала тихо, как бы изнутри.

    В это время челядь с носилками добралась до вертолёта, над которым уже вращались лопасти и заглушали звон кедра. Кедр уже стонал и звенел, пока грузили полуживого губернатора.

   И когда вертолёт начал подниматься над землёй, последний громкий аккорд и рык лесника полностью совпали с гудением и треском печи. Печь вздрогнула, резко дёрнулась влево, в сторону поляны и сместилась вместе с фундаментом на один сантиметр. Этого сантиметра оказалось достаточно, чтобы создать подземную волну, сорвать кедр с корней и обрушить дерево на едва приподнявшийся от земли вертолёт. Погнутые винты стали рвать обшивку, добрались до почти полных баков и высекли искру. На высоте тридцати метров вертолёт взорвался и моментально выгорел внутри. А потом медленно, как шаровая молния, упал в снег и зашипел.

    Пока догорал вертолёт, взошло солнце. Лесник поднялся от печи, посмотрел на горящие обломки вертолёта, потом повесил гитару обратно на стену, в пару к ружью и вызвал по рации спасателей. Всё это он проделывал спокойно, без суеты, словно ничего и не случилось, но глаза его были как будто ещё не здесь. И если бы можно было сейчас заглянуть в них, глубоко-глубоко, то там была бы холодная, страшная пустота, и в этой страшной, огромной пустоте метался, не находя границ, маленький мальчик-старичок, лесничок-боровичок.

    Иона Петрович опять вернулся к печи, сел напротив огня и протянул к огню руки, словно долго катал снежную бабу голыми руками и сильно их заморозил. Так он просидел довольно долго. Руки потихоньку отошли и в глаза вернулся синий цвет. Он взял топор и пошёл строить вольер для Акулининых медвежат.

    Когда прибывшие спасатели разбирали пожарище и собирали останки, выяснилось, что внутри сгорело дотла абсолютно всё – тела, оружие, снаряжение и, странным образом, уцелел только аккордеон в футляре, кем-то прихваченный на охоту, для пущего веселья.

                                                         * * * * * * *

     Приблизительно в то же время на печи у Спиридона перегорели обе гирлянды. Как только начало светать участковый поднялся из-за стола и открыл двери к арестантам. И Семён, и Анзор безмятежно спали на лавках. На подоконниках лежали пустые листы бумаги. Ни один из них не написал ни строчки.

    Спиридон забрал чистые листы и вернулся за свой стол. Он взял ручку и принялся обдумывать докладную записку в областное ГУВД на предмет возбуждения уголовного дела. И пока он размышлял какую статью нарисовать спящим бандитам, где-то вдалеке, за окном, послышался громкий хлопок. Участковый встал, подошёл к окну и увидел столб дыма над лесом со стороны Иониной сторожки. Он схватил шинель, одел шапку и уже рванул было к двери, и даже открыл её, но потом, вдруг, остановился, вернулся к окну, сел на стул и стал просто смотреть на дым, начиная догадываться, что там произошло, а также понимать, что делать ему там сейчас нечего и бежать уже никуда не надо. Всё что должно было произойти уже произошло, а виновных пусть придумывают и находят другие. Сам он понимал, что виновных уже нет. И судить их будут не здесь.

    Он разделся, вернулся за стол и посмотрел ещё раз на оба пустых листа. «Да, наверное, так правильно, так по кону» - подумал Спиридон Иванович. Он взял ручку, ещё подумал немного и легко составил объяснительную записку на имя уже покойного начальника полиции области. В ней участковый довольно толково расписал, что за драку перед школой ошибочно приняли репетицию к новогодней постановке. Постановку готовила учительница физкультуры Мария Михайловна и привлекла к представлению местную сознательную общественность. В тот вечер репетировали сцену драки с пиратами, по книге Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада». Ниже он оставил место для подписей свидетелей. Когда ребята проснутся он их отправит эти подписи собирать. Обоих, вместе, без машины. Пусть походят по воздуху женихи, помирятся и успокоятся.

    С первыми лучами солнца проснулась и Машенька, и тоже услышала холопок вдалеке, за окном, но не обратила на него внимания. Никакие хлопки в воздухе не могли уже отвлечь и помешать новому течению её жизни. Она облокотилась о подушку, лицо положила в ладошку и теперь внимательно, по-новому, рассматривала спящего Василия Филипповича, понимая, что перед ней лежит отец её будущих детей. Она одновременно и любовалась его профилем и думала, как бы сделать так, чтобы её Вася стал директором школы, когда Лидия Сергеевна уйдёт на пенсию. И пока наш Пушкин спал, Машенька принялась хлопотать по дому. Она убрала со стола, вымыла посуду и полы во всём доме, и протёрла пыль везде где нашла. Задержавшись у портрета Суворова, она перечитала цитату, и, особо не вникая в смысл написанного, просто развеселилась и приготовила очень вкусный завтрак на двоих. Когда Василий Филиппович проснулся и увидел чистый дом, завтрак на столе и счастливую Марию Михайловну, он всё понял, и, хотя, ему, ужас как, хотелось похмелиться, он улыбнулся и приготовился жить счастливо.

    А по деревне потянулись и уютно запахли на морозе дымки. Ужики кутались в одеялки, пытаясь оттянуть момент, когда уже надо будет окончательно проснуться, идти умываться холодной водой, есть кашу и собираться в школу – учиться, учиться и ещё раз учиться.

                                                      * * * * * *

                                                       Послесловие

    Ода – это высокий слог! Это прекрасные, громкие слова! Почему мы должны стесняться их? Я русский! Я живу в России! Я люблю Россию! Я люблю Русский Мир! Что в этом зазорного? Зачем прятаться от очевидного?

    Единственная национальность в русском языке, которая является именем прилагательным – это русские. «Ты какой?» - русский. Остальные национальности отвечают на вопрос «Ты кто?» и являются именем существительным. Ты кто? – Я немец. А какой ты немец? Русский немец, и т.д.

    Все национальности, которые живут в Русском Мире – это русские. Это русские евреи, русские чеченцы, русские татары, русские армяне, это более ста народностей Русского мира! Сергей Юрский, царствие небесное, совершенно правильно был назван великим Русским актёром. Пушкин, в котором текла и африканская кровь, - вообще «наше всё». Валерий Харламов, наполовину испанец, – великий Русский хоккеист. Украинец Гоголь – великий Русский писатель. Владимир Высоцкий – великий Русский певец. Юрий Гагарин – великий Русский пилот. Это всё один ряд Русского мира. Я могу перечислять до бесконечности. «Мы – русские, какой восторг!» - кричал Суворов и за ним шла армия солдат всех национальностей Российской империи. Русские – это уже давно не нация и не народ. Это – идея, это – образ мышления, это определение себя на Земле. Я знаю множество людей, рождённых русскими, но они не Русские. Я знаю множество иностранцев, и они – Русские. И слава богу, что в России Русских всё же много. Большинство. И если бы я в это не верил, я бы здесь не жил. Я лучше бы вообще не жил.

    А что нас всех делает Русскими? Русский язык! Великий, прекрасный язык, в котором слово «Совесть» обозначает – «совместное ведание бытия». Нет такого значения ни в каком другом языке. Нету напрочь и не ищите. А «совместное ведание бытия» - это жизнь миллионов людей в гармонии, в согласии и любви. Это и есть Великая идея Русского мира! Жить в традициях наших предков! Поклоняться своим предкам! И карать за предательство предков! Это тоже традиция.

    А если есть название, «слово», значит есть и явление. Вспомните – «сначала было слово». Животные и растения, которые не получили названия, исчезли. И если у нас есть слово «Совесть», то значит есть и само существование этого значения. И жить по Совести – это наш смысл, наша идея. И она не может быть узкой, ограниченной территорией, границей. Я в это верю, и этого для меня достаточно. Это моя Вера!

    Империя, Союз, Федерация – это всего лишь названия верхушки айсберга. А внизу – Держава! Она всё это держит. Какие бы правители не скакали по этой верхушке, как бы не называлась эта верхушка и как бы мы к ней не относились – это всего лишь снег, который растает или будет занесён другим снегом. Смотрите глубже. Нам почти восемь тысяч лет. Ни одна из современных цивилизаций столько не прожила. Наши корни глубоки. Там, в этих корнях сила, мощь и дух наш. Мы все, говорящие и пишущие на Русском языке, – братья и сестры!

    Я люблю своих братьев и сестёр, и если надо будет – отдам за них жизнь. Так всё просто!

                              Пишите оды, господа! Пишите оды!