Предлагаем расшифровку видеозаписи о клинической смерти.
Видео: Клиническая смерть. Свидетельство диакона Сергия Досычева
https://www.youtube.com/watch?...
– Здравствуйте, мы сегодня находимся в гостях у диакона отца Сергия. В миру он Досычев Сергей Евгеньевич, служит в одном из наших храмов в Санкт-Петербурге. Однажды, лет сорок с небольшим назад, с отцом Сергием – тогда он был еще совсем молодым, – произошло одно очень необычайное событие, о котором мы сейчас хотим поговорить, о котором о. Сергий согласился нам рассказать. Начнем, наверное, с того, где, когда это было, кем ты тогда был, и что с тобой случилось в тот необычайный день.
– Необычайным, естественно, он стал после того события, когда оно произошло, а до того это был самый обычный день, и даже не самый лучший. Я был тогда студентом второго курса института и болел. Болел непонятно какой болезнью: болело у меня и в животе, болела грудь и сердце, все болело, и никто не знал, что это такое. Кто не знал? – Не знали врачи из поликлиники, например. У меня был отец, который, к сожалению, недавно ушел в мир иной. Тогда он был полон сил, был профессором Первого медицинского института, и он взялся за мое здоровье – договорился, отвел меня в больницу Мечниковскую, и там меня приняли в гастроэнтерологическое отделение. И в ту же ночь – еще до всяких анализов, до всяких лечений, я неожиданно для самого себя умер. Понял это только тогда, когда уже довольно долго – несколько минут, а может даже и полчаса, находился сам в смерти, когда я сам видел свое тело, когда я пытался разобраться, где же я – вот я стою, а вот лежу…
– То есть ты воспринимал это сперва как сон? Первые ощущения – какие?
– Началось все с того, что меня положили на койку уже поздно вечером. По каким-то причинам задерживалось мое оформление, потом задерживалось определение конкретной палаты. В конце концов, когда меня привели, было где-то часов 9 вечера. Я получил одеяло, простынь, но оказалось, что палата холодная и продувается ветром даже при закрытых форточках. Был очень холодный вечер, ветреная промозглая ночь. Выяснилось, что все спят под двумя-тремя одеялами, а у меня было одно одеяло, и я замерз. Начиная замерзать, я чувствовал себя все хуже и хуже, а позвать кого-то было стыдно – меня только что положили в больницу. Я терпел, пытался как-то согреться, что-то на себя накинул, но странным делом согреться не мог, и в то время, когда я уже почувствовал, что мне совсем плохо, и что у меня начались фибрилляции сердца – сердце билось пару ударов хорошо, а потом оно перестает биться во время фибрилляции и начинает трепыхаться. Это не аритмия. Есть экстрасистолия, когда происходит несколько ударов и потом молчание сердца, а это фибрилляция – сердце ударило пару раз, а потом вместо ударов получается потряхивание некоторое, вибрация в сердце, а самого удара не происходит. В нарастающем темпе довольно быстро это все происходило, я попытался, уже не стесняясь, звать сестру, но оказалось, что уже поздно, сил уже нет. Я что-то прохрипел, похрипел, и чей-то мощный, добрый, но очень властный голос сказал: «Прощайся». Он настолько был внятным, мудрым, внушительным, спокойным и убедительным, что я ничего не стал обдумывать, потому что это меня мгновенно убедило.
– Обдумывать было нечего
– Да, нечего. Я взял и попрощался – и было понятно, как прощаться: надо было попрощаться со всеми, надо было попрощаться с этим миром, надо было простить всем все, надо было оставить всякие надежды на какое-то продолжение и вступать в нечто, в куда-то, что я не знаю, полностью оставив все за собой. Я это сделал благодаря тому чувству, которое мне дал этот голос. Я понимаю, что в какой-то мере сделал правильно, потому что фибрилляция уже полностью захватила сердце, я не чувствовал что оно бьется, и я довольно быстро начал проваливаться куда-то в темноту. Через некоторое мгновение я уже чувствовал, что не просто проваливаюсь, а лечу, лечу с очень большой скоростью. Я слышал удары колокола – такие внушительные. Темная среда вокруг, и когда я летел, попытался почувствовать, есть ли стенки вокруг. Ощущение было, что – да, что-то есть, но ни одной стенки я не видел, я летел, как говорят, в черный тоннель. Я ощущал этот черный тоннель, но не видел, ощущал каким-то шестым чувством. Летел я очень быстро, какие-то искры летели – то ли мне навстречу, то ли вокруг.
Удары колокола довольно долго сопровождались, потом я увидел в конце тоннеля, по курсу моего полета, некий просвет и довольно быстро там оказался, и оказался в свете. Когда пришел в себя, то увидел себя в палате, только я уже стою в палате, а не лежу в кровати. Я стою посреди палаты, а на моей кровати уже кто-то лежит. Это было настолько удивительно – я начал думать, сколько же я был без сознания, оправдывать себя – оправдывать каким образом – что же со мной произошло, и анализировать. Видимо, – я решил, – что я в бессознательном состоянии был, меня куда-то увезли – в другую палату, я там лежал, потом, в каком-то тоже полубессознательном состоянии, прибежал в свою палату; и вот я сейчас пришел, наконец, в себя, но уже поздно – уже кого-то положили. Значит, я довольно долго был без сознания, раз все это успели сделать. Я пригляделся к тому, кто лежал на моей койке – лежит молодой человек, очень похожий на меня. Я подумал: какое странное совпадение! Решил посмотреть поближе, подошел – что за странное совпадение, это какая-то имитация меня! Я чувствую себя стоящим здесь, а тот, по крайней, мере полная копия меня.
Тогда я, немножко возмутившись, – вряд ли возможно в больничной ситуации, чтобы вместо меня положили, да еще очень похожего человека, может быть, это какой-то психологический эксперимент, – решил этот эксперимент разоблачить. Я схватился за одеяло, пытаясь его скинуть и увидеть, что же там, под одеялом. Но оказалось, что я промахнулся. Хватая одеяло, я не успел его схватить. Я стал уже аккуратно рассчитывать все движения, но оказалось, что я хватаюсь сквозь одеяло, одеяло не хватается. Я стал приглядываться, меня даже от удивления как-то шатнуло, я схватился за спинку кровати, и моя рука пролетела сквозь спинку. Я понял, что могу держать равновесие, не хватаясь за кровать. Сосредоточившись на своем состоянии, я понял, что хорошо себя чувствую, никаких болей нет, я не болею и не чувствую себя больным – всё нормально, полное ощущение комфортности.
И тогда, уже облетев всю комнату, я понял, что что-то немножко странное здесь происходит. Странно то, что интерьер комнаты, все наполнение комнаты было как бы очень хорошим голографическим изображением. У нас голография практически неподвижная – тогда еще особенно была, это был 1968 год. В палате кто-то дышал – это было видно, кто-то перевернулся с одного бока на другой – это я тоже видел; то есть все было во вполне живом, но очень хорошем изображении. Я начал исследовать всё, попытался сдвинуть вазу на столе – она не сдвигалась, потому что моя рука проходила сквозь нее. В итоге дошло до того, что я попытался сдуть пыль с тумбочки – она не сдувалась, хотя я дул изо всех сил. Тогда я попытался разбудить соседа по кровати – это был такой здоровенный дядька, который вполне ощутимо храпел, тело подрагивало от храпа. Я начал говорить ему на ухо, чтобы других не разбудить – он абсолютно не реагировал, я начал громко говорить, дерзнул крикнуть ему в ухо – полный ноль.
Тогда я отошел и стал смотреть, что дальше сделать. В этот момент он вдруг проснулся, сел на кровати, смотрит прямо на меня, и я понимаю, что он не на меня смотрит – он сквозь меня смотрит, на стенку за мной. Как-то так глаза протер, ничего не увидел, снова опрокинулся на подушку и заснул. Это меня огорчило и удивило, я понял, что я им невидим – не то, что я не могу в этом мире ничего сделать – я вообще невидим, как я стал догадываться, но еще не убедился до конца. В этот момент кто-то встал и пошел в туалет, а я, еще не будучи убежденным, что я невидим – это уже потом пришло убеждение, что полностью невидим, тогда я взял и спрятался за одной из кроватей в таком предположении, что, если меня увидят раздвоенным – вот я на кровати, а вот я стою – что бы со мной стали бы делать.
Это оказалось лишним. Никто меня не видел, больница жила своей жизнью, а я начал жить своей жизнью. Вначале меня как-то позабавило и обрадовало, что я стал самостоятельным, невидимым свободно действующим человеком – как интересно! – это же как у Александра Беляева – вдруг я человек, который проходит сквозь стену – есть у него в одной из повестей. Я взял и засунул руку в стену – и она засунулась, подержал несколько мгновений, подумал, что если я туда засуну, то может быть, какое еще чудовище типа крокодила вдруг откусит – внутри стенки, и скорее выдернул руку из стены. Рука зашла по локоть и практически была невидима. Я не помню, что было в месте, куда зашла часть руки – не могу сейчас вспомнить. Может быть, там было нечто такое туманное – само это место не помню. Помню, что я довольно быстро вытащил руку – с облегчением, что ничего с ней не произошло, она целая, при мне. И вдруг обнаружил, когда поглядел на ноги, что я не стою на полу, а немножко вишу над этим полом. Но это меня не стало до конца смущать, потому что я понял, что нахожусь в осознанном состоянии. Я попытался полетать немножко – оказалось, что я хорошо летаю, я пытался шевелить ногами, поднимаясь, как по лестнице, а потом оказалось, что этого не надо – я точностью и усилием мысли мог это делать, определенно оформленным желанием. Выяснилось, что желания должны быть довольно определенно сформулированы, и воля выполнения двигает, куда нужно. Я подлетел к потолку, но там ничего интересного не оказалось, кроме потолка.
Я начал обдумывать, что же я теперь представляю в мире, и понял, что мои какие-то связи с родственниками – а они были довольно сильными, – мои всякие обещания, надежды, планы – я полностью лишён возможности что-то продолжить на Земле, потому что уже стало понятно, что ни появление моё в какой-то ситуации, ни какие-то действия в этой ситуации ни к чему не приведут – я полностью отрезан от мира. Вот это чувство отрешенности от мира, отрезанности, чувство невозможности что-то делать, и что это вначале вызовет большое недоумение у окружающих меня – особенно родственников, понимания, что я потерян для них и для общения, – вызвало яркое и очень острое чувство одиночества – вплоть до слез и до какого-то такого психологического кризиса. Я взял себя в руки и начал думать, как поступать дальше. И понял, что если я здесь ничего не могу сделать, то вряд ли во всем мире найдутся места, где я могу себя проявить – в этом, материальном мире.
Я начал понимать, что тело, которое лежит, – это мое тело, но только я вышел из него. Это открытие было для меня очень серьезным – что мое тело оказалось инструментом, который являл меня в этом мире – скафандром, обладая которым, я мог взять эту материальную чашку этим материальным телом.
– Вот что значит – неподготовленность человека к этому моменту…
– Совершенно верно. И это только начало. И обдумав – а мысли очень быстро двигаются в этот момент, думаешь четко, ясно, быстро, буквально блестяще, – я начал понимать, что в этом мире уже, собственно, нечего делать, и развивать чувство одиночества дальше, до каких-то кризисов, не имеет смысла и не нужно. Мгновенно я вспомнил, что в детстве летал, что, бывало, в детстве хотел прилететь к Богу, и что когда я пытался улететь к Богу, я взглядом мерил расстояние от себя до земли, и в какой-то момент пугался высоты, что само чувство испуга наполняло меня каким-то грузом, который притягивал к земле – я тут же оказывался на земле. Но оказалось, что это чувство весьма близко к сонному – только уж очень расширенно. В результате я решил, что мне нечего пока здесь делать – пока, может быть, по каким-то причинам, я не могу ничего сделать, – а вот к Богу лететь надо. Потому что в этой ситуации я понимал, что только высшее существо, и в первую очередь Бог может мне определить мое дальнейшее существование и действия. Я четко отдавал себе отчет, что на землю больше смотреть не буду. Потому что здесь, как и в детстве, действовало чувство самоохранения, самосохранения, которое не позволит мне оторваться от земли. Поэтому я понимал, что могу летать. Я устремил свой взор, волю, свое внутреннее чувство именно вверх и решил, что я буду лететь вверх и только вверх, и до тех пор, пока не долечу до Бога. Я протянул руки вверх, весь устремился вверх, не глядя никуда, я взмыл сквозь крышу, как какая-то ракета или снаряд, пущенный вверх.
– Это было осмысленно, что к Богу, или просто куда-то вверх, не зная, куда попадешь?
– Не совсем так. Я понимал, что Бог наверху, что Бог на небе, что мне нужно только чувство именно вверх летящего, чтобы долететь – это какое то было особое чувство, которое убеждало. Поэтому я летел просто вверх, только к Нему, и с одной мыслью: «к Богу!» Довольно долго летел, и краем слуха, краем глаза я видел, что пролетаю некие обитаемые какие-то уровни, которые я вертикально пронизывал.
– Как слои?
– Да, и эти слои были не светлые, не темные, и на них кто-то обитал – даже показывали вслед меня:«Смотри, как летит!», кто-то говорил: «Лови, лови!», но я летел, совершенно не обращая никакого внимания – как пуля, как стрела пронзил эти слои, и дальше было чистейшее состояние пустоты, темноты и пространства. Я все наращивал и наращивал скорость, и в какой-то момент вдруг увидел, что наверху есть некая граница, что-то начало просвечивать. Я довольно быстро подлетел к этой границе и увидел, что это граница между светом и тьмой. Она была ощутима, реально видима: там свет, а здесь тьма. Ворвавшись туда, подлетев, я остановился, потому что свет меня буквально пронизал насквозь, и я почувствовал совершенно другое состояние. Состояние прибытия домой – на какую-то свою родину, которую я раньше не знал, предполагая, что моя родина – это земля, земное существование, и более того – что родина – это тогда СССР, и конкретный дом, и конкретный город. Но оказалось, что есть другая родина, куда более могущественно действующая. Что это родина – область этого света. И настолько это было убедительно, ясно, что доказывать даже не надо ничего – ни себе, никому. Я только подумал: «Раз это так, то я здесь и останусь жить».
– Как бы в пространстве оказался.
– Да, я увидел, что стою на некоей земле, это был желтый песок, очень приятный на вид. Я сейчас куда-то пойду, и где-то что-то найду, но в этот момент вдруг я услышал голос, который задал мне вопрос в виде слова, это слово имело объемные конфигурации, формы объемные. Оно приблизилось ко мне и вошло в меня. Я увидел, что это слово наполнено глубочайшими смыслами. Я понял это и слухом, и глазами, и всем. Оно вошло в меня, оно имело колоссальный смысл внутренний и энергию к реализации этих смыслов. Как они будут реализоваться, я тогда совершенно не понимал. Оно вошло в меня, и я сразу понял весь смысл слова – я могу сейчас пересказывать до бесконечности, варьируя, перебирая эти смыслы, но четкость восприятия была абсолютная для моего существования, абсолютно исчерпывающая. Это: «достоин ли ты быть здесь, а можешь ли ты быть здесь, а хочешь ли ты быть здесь, а что ты хочешь, что у тебя есть для того, чтобы быть здесь, кто за тебя поручится, чтобы ты был здесь?» – и множество других вариантов, которые все время говорили о том. Я подумал о том, что я останусь здесь, и это слово спрашивало все поводы, по каким я решил быть здесь.
– И нужен ли ты там.
– В итоге – да, и это ставилось. Когда я задумался, понимая, что на большинство этих поводов ничего и близко не могу, ничего сказать конкретного, тогда, помогая мне, кто-то и какое-то слово открыло передо мной всю мою жизнь. Я вдруг увидел вокруг себя одновременно все. Как это объяснить? Это было все вне времени. Я мог разглядывать любое событие, погружаясь в него не как действующее лицо, а как ангел, который наблюдает за всем этим. Я увидел себя и в раннем детстве, и в позднем детстве, и перед самой своей смертью. Чем больше углублялся, тем больше понимал, но я понял, что исследование моей жизни может довольно затянуться, и я буду думать, пока не найду что-то. Свет окружающий, куда я попал, явил это слово в меня. Тот голос, который появился немножко дальше, сзади и справа – я оглянулся – там никого не было. Но Свет говорил со мной, Свет был золотой, в прозрачной золотой атмосфере. Он начал говорить со мной как лучший мой друг, которого я никогда не знал, но оказалось, что Он самый лучший мой друг. Я в принципе чувствовал всегда, что Он есть – любой человек это чувствует, но просто привыкает к Его существованию и совсем не спрашивает, когда сам решает что-то.
Но тут Он стал сам мне рассказывать всю мою жизнь, сказал: «А давай Я тебе Сам покажу – ты видишь, что Я знаю твою жизнь даже лучше, чем ты, давай, Я тебе покажу конкретные, самые значимые события в жизни». Я согласился, конечно, и Он мне стал показывать самое значимое, и Он в них мне все рассказал – во много раз лучше, чем я бы это сделал, и доброжелательнее, чем я бы это сделал. В итоге, после всего рассказа и всего проявления я был полностью удовлетворен – лучше никто бы не рассказал мне о моей жизни и о конкретных событиях, наиболее значимых. Однако ничего того, что бы помогло мне ответить на вопросы, я не нашел. Поскольку я был парень довольно сообразительный, я сказал: «А другие люди, которые сюда попадают – они могут что-то найти?» Свет говорит: «Да, вот, например» – и показал молодого человека, который тут же появился и начал мимо меня идти. Он был в удивительно потрясающих по красоте одеждах – не наших, не земных, а в неких царских, средневековых или чуть-чуть ближе к нам, это была какая-то потрясающая мантия, потрясающей красоты вышитая рубаха, которая у нас в Церкви иногда используется – может, и такого рода. Он шел, полный жизни, сияющий, распространяющий вокруг себя очень приятное жизненное чувство, ничем не напрягающее мое чувство самосохранения, мне захотелось к нему приблизиться и обнять его как самого дорогого лучшего брата. Я понимал, что он намного лучше меня. Он в руке нес граненый бриллиант размером где-то 25 см в диаметре, и этот бриллиант сиял совершенно удивительной красоты преломленным светом. Я увидел, что бриллиант играет цветами сам по себе – как бы внутреннее состояние этого молодого человека и внутреннее состояние бриллианта было одно и то же, бриллиант как бы отображал состояние души человека. Потом, через много лет мне один батюшка сказал – так это и есть образ его души, почитай в Апокалипсисе: «И дам тебе камень драгоценный». Это образ его души, но какой души? Души, прощенной Богом. Свет объяснил мне, что этот молодой человек прожил жизнь, похожую на твою, и тут же показал мне уже не так близко жизнь, которая – да, во многих моментах очень походила на мою. Так же в 20 лет умер – расстался с телом, предстал перед Богом, и Бог его простил. За что же Он его простил? Оказалось, за то, что у него была бабушка верующая, которая ему перед смертью сказала «Внучек дорогой, что бы ты ни делал на земле, ты помни, что Бог есть, и когда будешь проходить мимо Церкви, мимо нищих, которые там есть, хоть копеечку, но дай, и скажи “во славу Божию”. Вспомни Бога – хотя бы так». И он, любя бабушку и доверяя ей, всегда это делал – хоть копеечку, но давал, всегда говоря «во славу Божию». И когда он предстал перед Богом, грехов у него было не меньше, чем у меня. Но Бог ему сказал: «Поскольку ты на земле в это время, когда никто практически так не помнил Бога, помнил Меня, Я тебя здесь не забуду» – и, простив ему грехи, сделал его душу вот такой, какую сейчас мы видим. К нему слетались ангелы, люди, которые там живут, и все его как брата принимали возлюбленного, и все хотели посмотреть в этот бриллиант, как бы внутрь него погрузиться, это наслаждением было, все смотрели и удивлялись такой красоте. Оказалось, что есть такие люди, которые приняты.
И тогда Бог мне сказал: «Посмотри, если у тебя нет в одеждах, может, вокруг себя что-нибудь найдешь». Я посмотрел вокруг и на песке увидал такое маленькое зернышко – жемчужину – не морскую, а речную. Они неправильной формы, как бы пожеванные немножко. Я, увидев ее, говорю: «Так вот, у меня есть тоже!» – наклонился, и схватил вместе с песком эту жемчужинку – вот она! «Ну, процеди песок-то и давай жемчужинку свою – посмотрим, что она стоит». Жемчужинка каким-то странным образом проскользнула между пальцев и вместе с песком упала. Я начал искать – ее нет в песке. Уже не стесняясь, я встал на колени и давай там все разгребать в радиусе метра. Нет, просто нет! Я спросил: «А как же это так произошло?» «А ты вспомни, – и показал мне событие, – ты идешь в Лавру Александро-Невскую, ты зашел в храм – тебе интересно стало по какой-то причине. Вот нищие стоят, ты имеешь рубль в кармане, и ты думаешь: нет, рубль я не дам, на обратном пути разменяю и дам. А когда ты вышел, ты куда пошел? В другую сторону. Ты ничего не дал. Вот, видишь». Я говорю: «Так что же мне полагается, я хочу здесь остаться?» «Надо отработать – отработать твои неправедные действия». «Каким образом?» «Вот, посмотри» – и я оказался примерно в той же самой области, потому что кругом был приятный красивый песок золотистого цвета, где-то в стороне были деревья. Я увидел перекресток дорог – смотрел как бы с некоторой высоты. На этом перекрестке дорог была насыпана куча камней – огромная куча, диаметром где-то 500-600 метров, а высотой метров 300. Камни были и с кулак, и с эту комнату, а может, даже и с дом – целая гора камней. Я был удивлен – что делать? Голос вдруг говорит мне: «Как написано в Писаниях: очистите путь пред Господом, выровняйте пути Его, прямыми сделайте дороги». «Так что мне делать, камни эти растащить?» «Да, и растащить». «А что еще?» «Надо их разбить, куда же их девать». «До гравия разбить?» «Нет, видишь песок?» Я начал мгновенно прикидывать, сколько мне это надо делать, и чем, и какими механизмами. «Никаких механизмов – руками!» Я сразу понял, что где-то 600-800 лет нужно будет это делать - с утра до вечера. «А кто-то здесь работает?» «Да, работает» – и показал мне – уже в другой местности гору камней поменьше, мужчину постарше меня, лет под 40, который старательно разбивал камень о камень. Летели мелкие, подобно пыли, осколочки, потом он встал, прекратив работу, откуда-то вытащил палку, где-то взял кусок материи и начал привязывать продолговатый камень, сделав из него подобие топора или здоровенного молотка. И когда он привязал и уже собрался было опробовать, чтобы бить с размаху, вдруг из-за скалы вышел охранник – воин, ростом где-то метра 3-4, но совершенно спокойно разговаривая с ним, сказал: «Ну-ка, дай сюда». Развязал тряпку, выкинул палку, камень отдал. Повернулся, ушел и снова пропал за камнем. И этот человек, весь покрытый серой каменной пылью, взял этот камень и понял, что больше ему попыток делать не надо.
– Выхода нет, выход один.
– Да. И где–то у него работы – я грубо оценил, 300 лет с утра до вечера, и все время. Я понял, что серьезно попал. Тогда я стал спрашивать: «А может быть, другой путь есть?» Свет говорит: «Вот, разговаривай с ним» – и показал мне на существо. Это был мой Ангел Хранитель. Он всегда был со мной, потому что я почему-то его хорошо знал, хотя никогда не видел, а тут увидел. Свет уже перестал со мной разговаривать, хотя я находился во всем этом освещаемом пространстве. Ангел был подобный мне человек, но как я понимал, свободный, т. е. он мог взлететь, улететь и делать все, и все знал – там, в той области. Он сказал: «Конечно, можешь ты быть освобожден от этой работы – покаянием. Но покаяние на земле делается». Я говорю: «А что такое покаяние?» Он говорит: «Исправление образа мыслей. Это единственное, раз ты не можешь по-другому». Я говорю: «А как мне это сделать?» Он говорит: «Это может только тот, кто на земле живет». Я говорю: «А я могу на землю спуститься?» – «Сейчас уже нет, у тебя порваны связи». Я говорю: «Что же делать?» Он говорит: «Знаешь, есть еще один путь, но решать будешь не ты и делать, а путь – пустит ли тебя Бог опять на землю». – «Такое бывало?» – «Очень редко, но бывало. Т. е. это реальный путь, но который совершается очень редко. Попроси у Господа Бога, по Его благоволению и благоутробию – вот такие слова говори, как он решит, так с этим полностью смирись – и не просто смирись, а поблагодари и прими с радостью, что Он скажет. И уже не ты решаешь, а Он. Его решение примешь с радостью. Согласен?» А куда деваться? «Согласен». Ангел привел меня на какое-то место, где был утес, внизу пропасть, поставил меня недалеко от края утеса. Сказал: «Подними руки, внимание только наверх, на небо, и проси у Господа: Господи, разреши мне спуститься на землю для покаяния!» Я встал: «Господи, разреши мне спуститься, как Ты решишь, так и будет». Ангел хлопнул меня по спине: «Не так! Громко, на весь мир! Не так, а на весь мир!» Я как закричал – изо всех сил, туда, на небо! «Теперь жди и никуда не отвлекайся». Я стою и жду ответа – а там не устаешь, но чувство, что пора бы устать, появилось. Я начал немножко глаза опускать, и тут же он мне как-то так поддал: «Только туда, только к Господу!» Я стою, и вдруг с неба совершенно потрясающей силы грохот грома раздался. Я присел, схватился за голову, сжался в комок, и только одна мысль была: как Господь на меня прогневался, какой гром Он на меня послал, сейчас вообще от меня ничего не останется! И тут кто-то подходит и мне говорит: «Радуйся!» Я говорю: «Чему радоваться-то?» Но знаю, помню, что все принять, что будет как есть, и думаю: буду радоваться даже сейчас. «Ты что, не слышал?» Я вдруг понимаю, что могу вспомнить снова этот грохот – уже внутри себя – память великолепно работает. Я начинаю разбирать, что этот гром потрясающей силы – это Голос такой. Я пытаюсь схватить смысл, и вдруг чувствую, что этот Голос говорит: «Разрешается ему» – что просто такой силы, мощи, так меня поставил в точку, кто я такой, что сразу все понял, и что всё-таки Он мне отвечает, что это такое большое счастье, и я благодарен за это. «Разрешается ему спуститься на землю».
– Эффект был только звуковой? Других эффектов нет?
– Нет, только звуковой, сильнейший гром. Что-то подобное бывает, когда прямо над домом грохнет, когда стекла задрожат – что-то подобное, но еще сильнее и все пронизывающее. И вдруг ко мне подлетают другие ангелы, начинают меня обнимать, похлопывать: «Смотри, это же чудо! Господи, славься и славен будь!» И я начинаю славить Бога. И тут как бы гроза уже пролетела, и где-то там, на расстоянии нескольких километров – еще раз раскат грома, но который уже можно было воспринять как сильнейший гром, но – уже типа напутствия. И меня все поздравляют, я так благодарен Господу! «Так когда?» – «Сейчас все покажем». Мне показывали ад. Но я, приближаясь к аду, могу сказать только одно: и у ада есть врата, и когда подходишь к этим вратам, еще довольно задолго, на расстоянии 1,5-2 км, видишь вот эти врата вдалеке, и при приближении к аду начинает меняться атмосфера. Вдруг выясняется, что ты пребывал в этой золотой атмосфере, ты пребывал в атмосфере, веры, надежды и любви, и что вдруг надежда начинает пропадать – первая такая недобрая ласточка, первая весть. И что интересно: что даже надежда заменяется чувством безнадежности, а чувство безнадежности вызывает совершенно особые действия в человеке – оно его связывает. Не просто угнетает, а связывает, заставляет просто свернуться комочком, потому что, думая мысль, ты не надеешься, что додумаешь ее до конца. Думая мысль, и все-таки додумав ее до конца, ты не надеешься, что ты ее можешь выполнить. Желая шагнуть, ты не надеешься, что земля тебя удержит при последующем шаге. И поэтому, осознавая безнадежность, вот это новое чувство, которое буквально пытается войти в тебя при приближении всё сильнее и сильнее, оказывается, что даже думать тебе не полезно. Потому что, если ты будешь думать, то ты не додумаешь, а если додумаешь, то ты ничего не сделаешь. Безнадежность связывает так сильно, что ты даже шагнуть не можешь, подумать ничего не можешь. Перестаешь думать, перестаешь шевелиться, и только думаешь – и в этом состоянии нет надежности никакой. Получается безнадежная безысходность. И когда я это понял, я, конечно, уперся ногами, как будто меня толкают: дальше не пойду! – а оттуда уже бегут некие существа: «Это наш!» Я вижу, что они настолько мерзкие, гнусные, они хотят ворваться внутрь меня, распотрошить все мои понятия – добрые или злые, но распотрошить по-своему, как потрошат рыбу, расчленить или что-то такое сделать. Я не дошел до ада, я стал умолять ангелов, которые меня вели. Безнадежность меня настолько убедила в ужасе ада, что я даже не захотел туда просто заходить. А там есть еще безверие и полное отсутствие любви – ненависть, и я изо всех сил упрашивал и упросил ангелов, и они отогнали от меня этих существ и повели меня обратно. Мне вполне этого хватило. Издалека я мог видеть – уже таким особым взором, что там – да, некие котлы, в которых бесы варят уже пойманные души и мучают их – что-то типа сковород, огромные, горящие, металлические, нагретые – что-то ужасное творится. Я не стал к этому приближаться, мне просто ужасно стало.
Дальше я был на нескольких небесах. На нескольких - это на трех, дай Бог. Ты стоишь на одном уровне, на одном небе как на земле, над тобой небо, и ты видишь, что это небо – я не знаю, какой оно высоты, но оно смотрится как наше, и ты чувствуешь, что там дальше некая твердь есть. Если тебя поднимают на то небо, то следующее небо становится как бы основанием – как некая граница. И чем выше, тем прекраснее это все. На одном из них цветущие сады. Деревья не очень высокие, но наполненные как весной – зацветающие, закипающие, дающие все больше и больше жизни жизнью. Человек это все принимает, он насыщается всё больше и больше жизнью. Некое жизненное начало, которое как весной, когда все цветет, когда все идет из земли – только это в чистом виде, в сияющем. Деревья высотой два максимум три метра, с белыми или прекрасными розовыми цветами, и со всякими оттенками, и совершенно невероятные запахи – неземные, конечно. Я понял, что есть нечто такое в этих запахах, что делает их совершенно отличными от земных, и в то же время настолько желанными, что можешь дышать и никогда не надышишься. Будешь дышать всё больше и больше, и всегда с огромным удовлетворением и желанием. Среди них были люди некоторые, к которым я не стал приближаться, потому что ангел меня пока вел отдельно. Еще выше были удивительные дома. В итоге меня подвели недалеко к Небесному Иерусалиму. Меня не стали туда вводить. Я увидел с одной стороны, с краю, город, который имел не ширину и длину, а и высоту – высота заключалась в том, что дома были на разной высоте по отношению друг к другу. Они как бы заполняли такой интересный объем. Я уже потом прочел в Апокалипсисе, что это куб. Это совершенно потрясающей красоты дома. Вся наша земная архитектура является частью, отображающей ту небесную архитектуру, которая является настоящей архитектурой, совершенной архитектурой, Архитектурой с большой буквы. И все наши стили в какой-то мере это что-то отображают – некоторые больше, некоторые меньше. Думаю, что классика к этому имеет наибольшее отношение, но далеко не полное – какая-то часть совершенства. Дома сделаны были как бы из драгоценных камней – прозрачных, огромных камней величиной с дом, причем эта драгоценность чувствовалось на расстоянии – и во взгляде, и во всём. Драгоценный камень, в который можно войти, и в то же время, когда туда заходил кто-то из живущих, ты его там не видел, он был как дома. А снаружи смотрелось совершенно прозрачным. То есть там, кто захотел, мог жить совершенно спокойно, как хотел – вот это удивительное умение тех, кто это создал – а потом я выяснил, что только Господь мог такое создать, что такое расположение домов на разных высотах и такое соединение – все было пронизано совершенно потрясающей и невообразимой и до конца опять-таки не восчувствованной мною гармонией. Я только мог понимать, что могу в эту гармонию погружаться – и минутами, и часами, и днями, и годами, и всей жизнью, и всё равно чувствовать себя всё больше и больше в гармонии с тем, что составляет Небесный Иерусалим. Я спросил, можно ли туда зайти. Мне ответили, что тебе Господь уже определил жить в Иерусалиме. Уже есть там жители. Туда еще много и много могут войти – только Богу угодно, сколько войдет туда.
Мне удалось услышать пение ангелов. Одно скажу: пение ангелов можно слушать хоть минуту, хоть час. Не могу сказать, какой это был уровень, но другой уровень, и, может быть, и другое место. Ангельское пение отличалось определенной простотой, глубиной смысла, в него можно было погружаться и воспринимать все больше и больше, ничего ограничивающего не было, и убедительностью, жизненасыщенностью, которой можно было тоже насыщаться и уходить в это пение самому, как участнику, в своей мере, и потом растворяться в этой мере. Это, знаете, как можно кусочек сахара бросить в большую чашку – он всё равно наполнит чашку своей мерой сладости. Так человек мог туда войти и как бы со–петь, но основной мерой всего этого было пение ангелов. Его можно было слушать сколь угодно долго, ни капли не пресыщаясь, а наоборот, все более и более желая, причем это желание тебя ничем не угнетало, а развивало, не просто развивало прикладным образом, а развивало в жизнь, в любовь, в счастье.
На одно из небес, как я понял, меня близко не подпустили. Просто показали, что на одном из небес есть место, где радуга входит такой дугой, и по этой радуге никто не может пройти, даже ангелы, кроме Матери Божией, Царицы Небесной, Которая может подняться по радуге. А на вершине радуги находится живой Крест, Животворящий живой Крест, который может прийти, поклониться и поцеловать только Царица Небесная. Это Крест Царя Небесного, Сына Божия, Агнца. Близко никто туда не мог подойти. Издалека это было видно, и даже издалека хотелось склоняться и благодарить.
Ангелы показывали множество других вещей. Я сейчас вспоминать не буду, потому что не вижу прямого контекста. Когда он появится, то буду досказывать. Важно, что все, кто там находится, имеют такое состояние чувств своих и себя самих, что общение друг с другом никогда не вызывает пресыщения, усталости, какого-то недовольства, а всегда позволяет больше и больше входить в понимание друг друга. И не просто понимания – понимания с благодарностью, с любовью, с сочувствием, которое на земле вызвало бы только потоки слез умиления и счастья. Я начал понимать через многие годы, что те святые, которые плакали от умиления, они на земле были причастны этому чувству. А оно может вызвать только слезы умиления и благодарности. Многие чувства, которые испытывают святые на земле как некие необычные, вызывают некоторые сомнения у скептиков – здоровы ли они. Это реакция на то воздействие небес, когда часть земли делается на время участником жизни небесной. В этот момент происходят события, свойственные небесам – своего рода посвящение. Даже, например, купина, тот куст, который горел, когда Моисей его видел – поэтому ему и было сказано «сними сандалии свои, ты на Святой Земле находишься, босиком по ней ходи». В этот момент небеса преклонились этому, и куст горел, не сгорая. Этот куст до сих пор молодой, хотя сколько тысяч лет прошло.
– Было ли у тебя ощущение, что действия шли одно за другим, или это происходило одновременно? Было ли восприятие пространства и времени?
– Ощущение последовательности событий было. Я думаю, что для моей души, сформированной к двадцати годам, одновременность восприятия была вполне возможна, но затруднительна по сравнению с теми, кто там живет, потому что сам Свет – я выяснил потом, что это Сам Господь на первом небе так Себя являет, – начал мне помогать, рассказывать, когда я увидел всю свою жизнь одновременно. Видимо, для меня это все было сделано в последовательности, некая последовательность была. Потому что я прекрасно помню, как я иду, как при приближении к аду я чувствую уход надежды и замену в этом месте атмосферы безнадежности.
– Было ощущение, что ты идешь, а не летаешь?
– Да, я мог летать, мог быть перенесён, а мог и идти. Есть места, где живут небожительницы. Есть места, где с ними ходит, общается с ними Царица Небесная.
– Именно одни небожительницы?
– Да, есть такие места. Я понял, что есть места, где живут и мужчины-небожители. Есть места, где они могут быть и вместе, для разных групп – видимо, их никто специально не ограничивает, они живут в радости и посещают именно те места, потому что все это более чем удовлетворительно для их любых потребностей. Они весьма молоды, они высоки ростом, они ходят – под ними трава не прогибается практически. Когда я попытался по большой своей дерзости догнать одну из них и высказать свое восхищение, сколько ни бежал, я так и не приблизился к ней, потому что она меня увидела и всегда была на том расстоянии, на котором желала быть, понимая, что я пока еще не от них. Могу сказать, что, когда меня вернули на землю, я еще периодически туда поднимался – мог подняться, правильно организовав свое внутреннее состояние. Однажды я попытался приблизиться к одной из небожительниц и вблизи посмотреть на ее лицо, потому что лица у них совершенно невероятной красоты и правильности, лица буквально царские. Только таких царей на земле-то и не было, только вот это царское величие на них написано. Они не гордятся – они такие и есть. Но я ее не мог догнать. Когда я попытался за одной из них следовать, она завернула в один из цветущих садов с прекрасными совершенно ароматами и пропала. А я начал искать и увидел избушку, в которой жил старец в прекрасных белых одеждах – но очень скромный, он ходил и глядел даже немножко вниз – совершенный аскет. Я его спросил: «Дедушка, а где та красавица?» Он спросил: «Какая красавица?» – «Вот только что была». Он промолчал, посмотрел на меня, сразу все понял и сказал: «Здесь нет красавиц», вкладывая в смысл: в земном понятии красавиц здесь нет, чтобы за руку схватить и поглядеть в глаза. Я не до конца понял его слова, потому что он не стал со мной дальше разговаривать. Он прошел мимо – мягко, осторожно, ничем меня не задев. Я стал снова ходить среди этих деревьев, глядя – вдруг она где-то за деревом. Даже в какой-то момент к Богу обратился: «Господи, дай мне поглядеть вблизи на такое чудо!» И вдруг смотрю, что я стою, и мне шагнуть больно, оказалось, что я вступил прямо в куст типа колючей ежевики, я стою, и мне больно. Они обхватили мне всё выше лодыжек. Только я начал их отводить – пока я их отводил, другие колючки захватили меня уже до колен. Боже, как так получается! Тогда я уже начал сердиться серьезно – и я уже стою в них по пояс, что мне уже практически не шевельнуться. Боже, прости меня грешного, что ж я тут натворил, больно!
И вдруг я куда-то полетел вниз. Полетел и ударился обо что-то. Прихожу в себя, гляжу – то небо, с которого я выпал – вот оно, там сияет, и даже сады угадываются как-то. Только я уже лежу на другом – такая красноватая почва – сухая, песчаная, не очень приветливая, и я понимаю, что мне туда не подняться. Я стал плакать и пред Богом каяться, и руками и лбом о землю: Господи, какой же я никчемный, что начал такие дерзости и глупости делать! И опять куда-то провалился. Прихожу в себя – сижу на краешке своей кровати, в полном ведении всего того, что со мной произошло, уже здесь. Как это происходит? – Я считаю, что это душа выходит из тела периодически, как она может.
– Помню, что ты мне рассказывал, как ангелы тебя назад принесли.
– Да это я рассказал то уже после того как меня принесли ангелы и прошло некоторое время. Это последний опыт, с небожительницей. А ангелы, показав ещё многие и многие вещи, которые существуют, отношения, которые существуют на небе, в конце концов, сказали, что пришло время тебе спускаться на землю и жить там уже для покаяния. Взяли меня под руки, ко мне приблизились еще два ангела – уже не мои хранители, а, как я понял, служебных, специальных ангелов послали, которые должны были полностью проконтролировать мой спуск на землю. Они были в таком туманном виде, в облаке сиреневого цвета, полупрозрачные. Лица их я угадывал из-за облака только приблизительно, руки они могли вытянуть вполне видимо. Они меня крепко взяли и понесли вниз. Ангел Хранитель был рядом. Мы довольно быстро спускались до какого-то момента. Я спросил: «А какова моя цель теперь, что я буду делать на земле, кроме покаяния?» – «Твоя главная цель – покаяние, дальше ты будешь рассказывать обо всем, что ты видел». Я говорю: «Так меня же сразу отправят в сумасшедший дом, я боюсь, что дальше будут все эти неприятности». Они говорят: «Да, это возможно, но ты вначале будешь молчать, трепетать просто при упоминании. Но будет тебе одно знамение – событие на земле. Через три года после того, как мы тебя отпустим на землю, в Америке один молодой человек будет оканчивать университет (фамилию упоминают четко и ясно все знают!) по двум специальности – по медицине и психологии». Они называли этот университет – я просто сейчас забыл, то ли Йельский, то ли Иллинойский, то ли еще что-то такое. – «По двум специальностям – медицине и психологии. Он напишет свою дипломную работу, магистерскую диссертацию на тему воспоминаний людей, побывавших в клинической смерти, об этом событии. Защитив эту диссертацию, дальше он ее напечатает в качестве книги, которая разойдется по Америке в следующие три года бестселлером. Пройдет еще три года, эту книгу перепишут члены семьи одного из одного из сотрудников посольства СССР, переведут на русский язык, и перепишут в обычную тетрадку. Еще три года – и это семья будет переведена в Советский Союз, потому что закончится срок службы главы семьи, и он будет переведен на другую работу. Они переедут в Россию, и в России всё это разойдется все по знакомым, эту тетрадку будут переписывать все подряд. И еще через три года это разойдется уже в СССР, в качестве самиздата». Они объяснили мне, что такое самиздат. «И один человек ее тебе покажет. Когда ты ее прочтешь, ты перестанешь бояться и поймешь, что в мире есть люди подобные, побывавшие в подобных тебе ситуациях, и ты будешь рассказывать уже более-менее свободно». Этот человек был мне показан – тот, который предъявит книгу. Он сидел на низенькой скамеечке, спиной ко мне. Полный, в какой-то такой греческой синей хламиде, с розовой лысиной, скоба седых волос сзади. Он сидел на скамеечке ко мне спиной, а рядом с ним стоял довольно высокий стол – старинный, резной, дубовый. Когда я пригляделся к нему, он взял со стола книгу в ярко-синей глянцевой бумажной обертке и ею потряс. И со спины я все это видел. Это запечаталось, как и все, в душе. Дальше ангелы стали говорить: «Сейчас мы будем подлетать к месту, где будут стоять преграды из застав уже князя мира сего. Они могут тебя не пропустить, а заставить тебе пить из чаши забвения, чтобы ты забыл всё, что мы тебе говорили. Все будет зависеть от тебя – сколько ты выпьешь, настолько и забудешь. Постарайся пить меньше, чтобы поменьше забыть». Как только они сказали это, тут же подлетают – довольно грубыми резкими, крикливыми голосами, требовательно: «Стойте, давайте, мы сейчас никуда не пропустим, пусть катится куда угодно!» Ангелы держат, стоят – они попытались сказать «пропустите», но, видимо тут Господь дал им распоряжения, что пока земля под этим находится – некая пограничная территория. Тут же подлетает уже кто-то из темных существ с огромной чашей, сделанной из черепа человеческого, в ней ядовито-зеленая флюоресцирующая жидкость. «Пей!» – «Да я не хочу пить!» – «Иначе!..» – и пошли угрозы. Я немножко потихонечку выпил – не до конца. Я стал как бы давиться – не хочу, в меня уже не лезет, отстаньте от меня. Всё-таки довольно большую часть выпил. Ангелы говорят: «Все, больше он не может». С криками недовольства они отлетели.
Дальше мы пролетали, и я видел эти заставы или заслоны этих падших темных ангелов, темных существ, которые ловят души, не умеющие нормально летать. Они останавливают людей – это называется мытарства. Они ловят людей на определенных грехах. Одних на блуде, других на жадности, сребролюбии, третьих на ненависти, четвертых – на лжи. Идет один заслон за другим, и если ты полностью не освободился от всего, забыл все, что тебя связывает с землей, ты не долетишь до неба. Когда я начал уже думать потом – я не успел спросить ангела, выяснилось, что на земле тебе может быть предуготовано пройти эти мытарства беспреткновенно, когда ты начнешь быть учеником у Самого Бога. А у Самого Бога стать учеником – это значит начать общаться с Духом Святым – с Богом, являющимся в виде Духа Святаго человеку, для того чтобы предуготовить его дальше, к предуготовлению разума. Разум предуготовляет второе Лицо Троицы, которое Сам же Бог – Сын Божий.
– Получается, что большинство туда не попадет.
– А то ж! Не хотел я тебе говорить, но что тут скажешь, что тут сделаешь. Серафим Саровский в самую точку говорил, он боялся, и не стал говорить на весь мир: «Стяжайте Духа Святаго», так как это есть цель каждого человека. Стяжать – то есть это начать учиться общаться с Богом для того, чтобы предуготовить себя на Земле к жизни на Небе. Я не предуготовил, я попал, и мне однозначно был показан объем моего неготовства. Я сам себе оценил 800 лет. Оказывается, ни один человек не может себя предуготовить, но может только посодействовать, поспособствовать начать общаться с Богом – это делают святые на земле.
– Но ты к двадцати годам и не готовился, и не хотел готовиться?
– Да, я был студентом.
– Если бы тебе Господь не позволил вернуться обратно – ты бы там и остался?
– Да, я отрабатывал бы. Но я ещё и пролетел сквозь мытницы – снизу вверх. А те, кто не пролетает, то вообще считают, что он не может летать, его несут ангелы, и они попадаются в этих мытницах, этих мытарствах, в этих заставах, где перечисляются грехи. Святая Феодора, которую ангелы проносили, а Василий Святой помогал ей пройти через эти мытарства, это описала – есть книга «Мытарства Святой Феодоры».
– Мытарства, – мытари по Библии – это сборщики налогов…
– Совершенно верно, они собирают налоги в виде взыскивания за каждый грех, который человек сделал на земле и не освободился при жизни на земле. Освободиться можно исповедью и покаянием. Это немного разные вещи, но связанные друг с другом напрямую. Так вот, в итоге начали подносить меня к земле, и первое, что мы пролетели – совершенно отвратительного вида, как зеленые сопли, – извините, – облака. Это первое, что мы начали пролетать при приближении к земле сверху вниз. Я спросил, что это за такие облака – я их никогда не видел на Земле. Они говорят: «Это психические облака, это облака мыслей людей, которые сейчас живут на земле, и вот так думают». В итоге суммарное качество вот такое на земле сейчас. Потом мы пролетели перистые облака – уже тонкие, высокие, а потом пролетели какую-то часть кучевых облаков – это уже наши, родные. Потом вдруг говорят: «А вот твой город сияет, а под нами вот твоя больница, вот крыша твоего отделения» – и сквозь крышу мы оказались в палате – в палате с ангелами, их было примерно около двенадцати, может быть, и больше. Много хороших, добрых, расположенных друзей небесных, которых дарит небо. Мое тело положили на полу, это тело было холодное, одеревеневшее, застывшее. Я спросил, когда примерно тело застывает, они говорят: примерно через 4-5 часов. Ангелы говорят: «Теперь тебе в тело пора». Я уперся так, когда меня вели в ад: «Я не хочу, это же ужас – входить в такое тело!» – «Нет-нет, твое и воля Божия, заходи» – и как бы шлепнули меня под зад крепко ладонью – крепкий, могущественный удар, и я влетел туда, и оказался как в скафандре – лежу и не знаю, что даже будет. Я попался в ловушку, мне никуда не шевельнуться, и вдруг вижу – уже внутренним своим взором, – летит ко мне такой шар, немножко пульсирующий, от него исходят искры жизни, золотой, живой шар, который подлетел ко мне и вошел в меня – через тело прямо вошел в меня. Я лежу и чувствую, что что-то такое происходит, а что-понять не могу. И вдруг в теле сердце – бух! – и тишина, и через минуту опять-бух! – и снова тишина, и не больно, но странно. Странно, что это одеревеневшее тело стало каким-то образом шевелиться внутри. Удары стали все чаще и чаще, и через некоторое время это сердце колотилось уже 120 ударов в минуту. Через какое-то время я почувствовал, что начинаю чувствовать тело, но чувствовать пока не очень приятно. Знаете, как бывает, если отсидеть ногу, а потом покалывание идет, нога не шевелится, она бессильная, и вот это покалывание показывает, что что-то там происходит. Вот так у меня внутри, в грудной клетке, вокруг сердца, стало так покалывать и распространяться все дальше и дальше. Я перетерпел всё – это весьма неприятное состояние, потом это покалывание перешло в голову, через плечи пошло в руки, через таз пошло в ноги, и через некоторое время я стал чувствовать тело, которое сейчас чувствую, я в него опять вошел. Я лежу, пока молчу, а они стоят вокруг меня – мои небесные друзья, разговаривают друг другом. «Какой же я счастливый человек теперь буду на земле, если у меня такие друзья, каких на земле не бывает!» Только я это подумал, как один из них подошел и сзади накинул на меня некую полупрозрачную кисею, и я перестал их видеть – всех сразу. Я раньше видел одновременно этот и тот мир, а теперь вижу только этот мир. Я огорчился, но не позволил себе огорчаться – но зато слышно их – и тут кто-то подошел – и я перестал их слышать. Ну хоть нюхать буду этот совершенно неземной запах! – в общем, на меня накинули несколько кисей, и я вот в этом мире опять. Я лежу, прихожу в себя, меня каким-то образом перенесли в кровать, я оказался уже в кровати, меня накрыли. Кому я расскажу об этом чуде? Слава Богу, как странно и как благополучно все это для меня закончилось… Но теперь я знаю, что земля буквально пополам раскололась, что это космического масштаба катастрофа, может быть, для меня и для моего сознания, моего понимания мира. Я пролежал еще некоторое время, заснул немножко – подъем был, по-моему, в полвосьмого утра. Я понял, что если я умер где-то в час ночи, то примерно пять часов прошло. Это совпало с тем, что тело было такое одеревеневшее
Ангелы сказали – умер ты, потому что у тебя была прободная язва желудка. Она была очень необычной формы, а сердце у тебя болело, потому что она была расположена рядом с окончанием нерва, который имел выход на сердце. Все они мне четко описали и сказали, что тебе пропишут особую микстуру, будешь пить микстуру, пару таблеток, и тебя через десять дней выпишут совершенно здоровым.
– Так прободную язву-то не оперируют…
– Что поразительно – мне сделали рентген через пару дней, нашли так называемую игольчатую язву. В переходе от желудка к кишечнику есть так называемая луковица, когда желудок сужается, это такое место переходное, в которое еще есть проток желчного пузыря и проток поджелудочной железы, много выходов, куда впрыскиваются всякие гормоны, секреты уже переваренной в желудке пищи. И дальше она переваривается уже в кишечнике, с этими секретами и гормонами. В этом месте у меня была сильно распухшая слизистая, а в середине было тончайшее, насквозь проходящее отверстие. Когда мне делали рентген, то они увидели, что бор не прошел насквозь, что это не прободная язва, эта распухлость его удерживала. Они сказали, что это очень опасно, потому что она может быть прободена в любой момент – нерв, который сильно действовал на сердце, уже был задет. Мне сказали: давайте посмотрим немножко и решим, будем оперировать или нет. Потому что это редкое явление, так называемая игольчатая язва. Я начал пить лекарства, мне сделали рентген второй раз через 10 дней – все зажило! И меня выписали, я вышел из больницы.
Видите – контекст продолжается. Один из ангелов подлетел и сказал: «Я посланник (ангел переводится как посланник), Господь спрашивает тебя, что ты просишь перед тем, как на землю идти». Мне ангелы стали подсказывать: веру, надежду, любовь, многие другие хорошие вещи, молитвы. А я уже прощеный (опять начало проявляться мое несовершенство – ведь Бог мне не простил грехи, как тому молодому человеку, а для покаяния еще отправил на землю) – и тут в качестве уже как бы защищенного от страданий, я стал просить: «Пусть Господь Бог дал бы мне возможность лечить людей одним прикосновением». Один ангел говорит: «Он не знает, чего просит». Оказывается, одним прикосновением – это уже значит стяжать Духа Святого, уже быть учеником Иисуса Христа, пройти покаяние, которое я еще не прошел. А я просил быть тем, кто перескочит через все эти вещи, поэтому мне нужно было у Бога просить тех свойств души, которые позволили бы мне пройти покаяние. В итоге мне (я не буду сейчас говорить, потому что оно всё сейчас действует и существует) некие свойства, конечно, были даны – уже по воле Божией, потому что я просил то, чего не должен был просить. Если бы я был посообразительней, там, на небе, можно было сосредоточиться на покаянии и прекрасно понять, что сопутствует и что последует покаянию. Я сразу бы понял, что просить. Но я настолько был честолюбив, что не стал в это внедряться – и очень сожалею об этом.
Если говорить дальше о контексте – в ад я не пошел. Я пошел в места, где действуют эти злые духи, меня туда тоже опускали – это так называемые поднебесные. В поднебесных находятся эти мытницы, но это на пути выхода душ из земного бытия. Это места, где в поднебесные души не проходят, но туда попадают всякие существа, которые уже прошли и попали в мытницы. Дело в том, что многие человеческие души сразу же соглашаются: «Вот он какой, оказывается, потусторонний мир! Если уж бесы предлагают сотрудничать с ними – так я буду сотрудничать». А бесы предлагают – прямо. Блудник – так сразу давай, заблуди, причем блуд предлагается такой зверский, изощренный, ужасный – это уже не человеческое. Да, соглашаются и пополняют ряды бесов – уже в виде людей. Я могу сказать, что много людей, которые прикидываются здесь, на земле, добро расположенными, на самом деле склонны к этому неземному существованию.
– Ведь не зря существуют сатанисты.
– Да, и не только сатанисты. Есть еще и конформисты – придет какой-нибудь террор в страну – будут служить террору. Есть весьма опасные на земле специальности, которые потом будут использованы бесами для того, чтобы заполучить человека в свои ряды. Одни из них – это противостояние людей одного народа своему же народу – это если говорить напрямую, дальше не хочу говорить. Это конформизм особого рода. Бесы имеют очень большие возможности такого человека взять в свои ряды.
– А вот такой ещё вопрос: из твоих ощущений – физическое тело ощущаешь, а отделившаяся душа – она же не обладает такими же чувствами, как наше бренное тело?
– Я это прочитал не в наших книгах, а в мирских исследованиях, которые наша Церковь не признаёт, и правильно делает. Но и наша Церковь не объясняет многие вещи. Есть такое чувство – астральным называется, когда душа уходит, она чувствует всё, и чувствует лучше, чем тело. Телом я могу почувствовать чашку, когда прикоснусь к ней. Астральное – это нахождение в любом месте несовершенной души, не прощенной еще Богом. Но важно другое – что люди, натренировавшись, могут выходить из тела.
– Попав туда в виде души бестелесной, а в ад ты тоже попал бестелесной душой, не бренным же телом?
– Там есть особая власть у духов зла – схватить тебя за руки, и твое бестелесное станет как бы телесным.
– А как же они терпят эти муки – их в огонь бросают, варят, жарят, раздирают?
– Душа страдает совершенно очевидно. Физическая боль есть совершенно однозначно, настоящие физические ощущения есть, и моральные есть. Поэтому падших ангелов воспринимаешь как подлых, гнусных, совершенно неприемлемых для человека – это страдания моральные, ужасные просто. Огонь ада очень болезненный.
– Может быть, это имитация этой боли?
– Да нет, ведь не тело чувствует боль, а нервы, мозг. Душа через мозг чувствует боль, и эта боль, может быть, не прямо через тело приходит, а через те энергетические каналы, которые душа использует для восприятия этих импульсов от тела. Этот опыт сейчас многим известен – что тело можно заставить вообще ничего и не чувствовать.
– Поднебесные испытания я расскажу поподробней, чтобы было понятно, что это такое. Например, в Евангелиях есть место – я уже потом это читал – в те двадцать лет я Евангелие не читал – «где червь их не умирающий и огонь неугасающий». Господь говорит, что если тебя соблазняют глаз твой и рука твоя и нога твоя, то лучше вырви и выброси. Это Евангелие от Луки. Так вот – червь неумирающий, мне показали его, я наблюдал некоторое время его действия. Ну, что червь – ладно, раздавлю его, разорву, и не дам. Ангел принес небольшого размера какого-то странного червя – очень умного поведения – когда он хочет сделать больно, растопыривает свои какие-то иголкоподобные чешуи, он тут же перескочил мне на руку и вошел вовнутрь руки – как, не знаю, – и пошел там ползти. Это такая ужасная боль – чувствовать в себе чужую волю в действии и конкретные действия! А он еще растопырил свои колючки и прет через мою руку. Боль – космическая, а он еще ползет, выедает, что-то делает. Как я понимаю, он для очищения запущен, для очищения через мучения. Мука невероятная, я не знаю, как еще это назвать. Все-таки, мне кажется, приходит момент, когда изымается этот червь и человек более-менее очищенный, освобожденный от чего-то. Думаю, что через эти части души, которые научились сомневаться – он может быть туда запущен, чтобы каким-то образом мучить. Есть еще червь, который был мне показан, длиной 15-20 см, а в диаметре 3 см, подвижный, могущественный, приносящий ужасное страдание, когда выключается чувство времени и кажется, что это бесконечность. Это не символ, это реальное существо. Это одно из испытаний, одна из мук.
Другая мука – это обжигающий огонь. Он имеет еще и психологическую окраску ужасной угрюмости, черноты какой-то. То есть это огонь, но он вносит страшную безнадежность в человека, и жжет его – каждый ожог – это тоже какое-то мгновение бесконечности.
Второе. Меня подвели к падшим ангелам для того, чтобы я научился немножко общаться уже на земле, и когда они будут приступать ко мне, чтобы как-то противостоять, выработать какой-то стереотип поведения для начала. Они мгновенно меня ввели в состояние небольшой дискуссии, тут же предложили небольшой, якобы шуточный спор – потом оказалось, что он не шуточный. В этом споре, выиграв в двух-трех манипуляциях, совершенно очевидно, что я проигрался, предложили поставить что-то большее, и в итоге тут же предложили мне душу проиграть. Причем эти наперсточники это делают в любой ситуации совершенно свободно. Человек, который не понимает, насколько бес умнее человека, попадается на все 100%. И милость Божия то, что человек, всё-таки войдя в Церковь и покаявшись, может опять вернуться к тому состоянию, может бороться. Вот это игра на «авось» – выиграть не выиграть – чисто бесовского происхождения вещь. Это такой самообман, что я в любой момент могу это бросить. Да ничего подобного, не бросишь! Тебя опять зацепит.
В итоге я уже много очень начал проигрывать, когда меня ангел буквально за руку оттащил. Я, когда пришел в себя, сказал: «Да...» Теперь я чуть-чуть понял, но если я не понял, что мне дальше делать, и начал понимать, что это же лукавство. Зло – когда они с проигравшего начинают брать дань, а до этого такое лукавство, дружеские похлопывания, всё так просто, лихо. Ангелы отняли меня когда, то один из этих князей уже угрожающе кричал. Если бы я был один, то всё – тоже бы тут же захомутали.
Если человек решается на многое, то ангелы показывают и некие события – изнесение Креста как событий жизни, которые будут посвящены Богу. Неприятные события, которые нужно будет перенести и вынести. Они могут быть предложены человеку, как несение Креста. Это еще не само распятие человека, не само страдание, а несение Креста к страданию. Тут человеку надо соглашаться на несение Креста. Но тоже многие не соглашаются. Очень много людей, у которых даже доходит до общения с Духом Святым – и отказываются дальше очищаться, укрепляться и предуготовляться к страданиям, потому что страдание связано с умиранием в этом миру. Это очень болезненное состояние, когда человек умирает для мира, а потом может умереть и для тела, многие аскеты умирали и телом. Серафим Саровский, например, давно умер для мира телом. Это особые действия, особая процедура умирания, когда человек, действительно, на какое-то мгновение отмирает и душа выходит из тела, и из распятого состояния в теле становится свободной. С этого момента появляется возможность призвать Духа Святаго, и Он придет. Но для этого нужно умереть и для мира, и для тела. Это вещи серьезные аскетические, которые почти нигде серьезно не освещаются сейчас, в наше время. Потому что в наше время дай Бог иметь то, что имеешь вообще в себе.
Прошло много лет, я закончил Институт авиационного приборостроения (ЛИАП). Когда я попал в аспирантуру в Москву, выяснилось что уровень ЛИАПа для заканчивающих – это где-то третий курс МАИ. В Москве, конечно, собрались удивительной высоты научного мышления учителя, которые создали великолепную, мирового уровня школу физики и любой прикладной науки.
– После того, как ты там побывал и вернулся, ты же сразу не пришел к Богу, не крестился, не начал служить – ты продолжал свою обычную мирскую жизнь.
– Мир меня очень быстро захватил и с помощью тех же самых бесовских уловок довольно быстро ввел меня в старые отношения, которые я уже немножко по-другому строил. Это всё отодвинулось, но, с другой стороны, я помнил, что я начну действовать, когда пройдет примерно 15 лет, – срок, за который я перестану бояться говорить об этом. Если это 1968 год – значит, через 15 лет – это восьмидесятые годы.
– Но ты же должен был начать свой путь покаяния.
– Оказалось, что покаяние по-настоящему – это исправление изменение образа мыслей, постепенно, довольно систематично я исправлялся. Я начал собирать факты из жизни, складывать их уже по-другому, формируя свое мировоззрение.
– Ты сам осознанно шел путем покаяния или тебе кто-то направлял?
– Вначале сам, и довольно долго. Я окончил институт, отработал некоторое время, поехал в Москву, поступил в аспирантуру, защитил диссертацию и, уже отработав уже после диссертации некоторое время, вдруг совершенно ясно почувствовал, что я сильно неправ, продолжая строить свою карьеру. Этот путь мог быть и моим путем, и я многие вещи делал, и успешно делал, но что, действительно, это не путь к Богу и к небу. Путь к Богу и к небу связан для учения через Церковь. Обучившись основам, дальше приходится двигаться самому, потому что многие вещи в Церкви не озвучиваются в той мере, в которой надо было бы озвучивать. У нас прекрасное хранилище всех преданий, всех знаний, а как они изымаются для использования – это вещь актуальная, конечно. Давайте не будем делать это предметом сегодняшнего обсуждения – кто интересуется, тот может взять и использовать.
– Эти знания не для широкой огласки.
– Не для широкой огласки, совершенно верно. Многие должны сами проявить большое упорство, чтобы получить эти знания, использовать их уже как угодно им. Но сами знания не спасают, спасает умение. А дальше – общение с Духом Святым, то есть общение с Богом, тоже в какой-то мере описанное во многих церковных анналах, житиях святых, но опять всё-таки всё сводится к личному опыту.
Где то лет через 10–11 я взял и уволился из института, пошел в Церковь и устроился сторожем в Александро-Невскую лавру, в Троицкий собор.
– Так просто?
– Непросто. Мне пришлось просить одного священника, чтобы он дал рекомендации, чтобы подвел, чтобы сказал, что он гарантирует мою лояльность и отсутствие вредных привычек. Меня приняли, включили в череду сторожевую, я служил раз в 4 дня. Я стал сторожить – естественно, это было интересно и приятно, потому что я уже многие вещи видел. Начал я, будучи сторожем при входе. Однажды вошел один пожилой человек, в таком старинном пальто, которое в то время уже мало кто носил, полный такой, один. С трудом зашел, я увидел, что как-то неуверенно двигается, он довольно громко, приподнятым тоном сказал: «Где здесь сторож?», – чтобы услышали все. Я вышел из своего закутка, говорю: «Я сторож, что вам угодно?» И он сказал: «Мне бы хотелось, чтобы вы провели меня к одной иконе, к другой» – назвал иконы. Которые я знал, я к ним провел, а которые не знал, спрашивал, и он сам говорил – направо или налево. Я понял, что он плохо видит – потом я узнал, что у него была катаракта на обоих глазах – одна активная, другая еще не созревшая, но видел он действительно уже плохо. Когда я его подводил он стоял, немножко молился, целовал. Так мы обошли с ним весь храм – особых усилий и не надо было. Потом он говорит: «Я хочу в алтарь». Я сказал: «Нельзя в алтарь» – «Все равно веди до алтаря». Я его довел до алтаря, он подходит к двери – там такое помещение перед алтарем есть – пономарка, он открывает дверь таким уверенным жестом и идет туда. Я говорю: «Нельзя же туда!» Он говорит: «Постой здесь пока». Я стою, смотрю: он входит в алтарь, садится в кресло, в котором сидит митрополит, к нему бегут алтарники и говорят: «Владыка, благословите!» – и он всех благословляет. Это оказался архиепископ этой же епархии, заместитель митрополита – викарий. Я не знал его до этого. Дело в том, что он тогда был довольно сильно болен глазами, у него были катаракты, на один глаз готовили операцию, и он был короткое время не при делах. Он вдруг говорит: «А где тот сторож? Позовите-ка его». Меня позвали, я вошел в алтарь, он говорит: «Благословляю, входи в алтарь. Как тебя зовут?» – «Сергий». – «Да-да, слышал о тебе, Сергий – у тебя же высшее образование?» – «Да, высшее образование». – «Знаешь, у меня сейчас нет личного секретаря, очень бы хотелось, чтобы кто-то мне помог, я плохо вижу, а мне надо письма писать, отвечать. Согласен?» Мне все говорят: да ты что, согласен, согласен! Я говорю: «Владыка, ну если я справлюсь, конечно». – «Помогу, справишься. Ты-то согласен?» – «Согласен». – «Твои домашние не будут выступать?» – «Домашние уже повыступали, уже смирились с тем, что я из ученого стал сторожем». – «Ну вот, будешь секретарем у меня».
В итоге через 2-3 дня меня освободили, я пришел к нему, и он начал меня быстро-быстро вводить в курс дел, чтобы я понимал, откуда письма, какие и что. Я читал ему эти письма, он надиктовал, как писать – чтобы я писал, отдавал машинистке. В общем, дело пошло, более того – я с ним должен был гулять и с удовольствием гулял – у нас там есть архиерейский садик, недалеко от собора. И он много вещей рассказывал мне, обучая меня, воцерковляя. Буквально за год-полтора он так воцерковил, научил, что я многие вещи узнал. Естественно, я пользовался его библиотекой, он сам мне подсказывал, какие книги читать. Я узнал много духовных авторов, о которых раньше не слышал, это все как-то естественно прошло и сильно. Потому что такой архиерей, как владыка (это был архиепископ Мелитон). – совершенно уникальный учитель, который учил меня лично. А митрополитом тогда был Антоний – сразу после Никодима.
Через некоторое время я попросился домой – я у владыки служил почти год, познакомился со всем его окружением более-менее. Однажды я вернулся из дома и должен был зайти к нему, как полагалось, постучаться в дверь и сказать: «Молитвами святых, благословите». – «Господь благословит, Сергий, заходи». Я захожу. Он сидит на низком стуле, пожилой, розовая лысина седые волосы, спиной ко мне, со стола своего старинного дубового берет книжку, машет ею: «Смотри, что мне принес!» – один из его приближенных принес эту самиздатовскую книжку «Жизнь после жизни» Р. Моуди. И оказалось, что этот молодой человек – это Р. Моуди, о котором мне рассказывали, не называя его. И первая его книга – это совершенно честное описание нескольких секунд пребывания любого человека в клинической смерти. Другое дело – помнят они это или не помнят, потому что это воспринимается как шок. Но те, кто может вспомнить – они всегда вспоминают это как одно и то же – полет через туннель, видит свет, оказывается опять рядом с тем местом, где находится тело, и тому подобное. Р. Моуди написал свою первую книгу совершенно честно, как честный ученый. В дальнейших книгах уже очень сильное влияние и людей, и темных сил, и люди не всякого светлого ранга, и, конечно, и духи зла, и духи лукавства, а первая книга однозначно правильно описывает. И то, что наши некоторые адепты пытались критиковать – они не знают, что критикуют, они не испытывали этого. Эта книга издавалась, но без высшего архиерейского благословения. Еще раз говорю, что первая книга не вызывает ни капли сомнений. О других нечего говорить – там много надуманного, придуманного.
– А как ты попал в Лавру, в Духовную семинарию?
– Это уже когда меня рукополагали. Меня рукополагали без специального образования, я сдал в первый раз экзамен на пятёрки, но в семинарию не приняли, потому что оказалось, что в то время были специально поставленные люди – они назывались уполномоченными. «Это же ученый, у него не только институт, у него диссертация написана, он закончила аспирантуру – пусть работает дальше!» Я говорю: «Сколько же мне отрабатывать можно?» – «До конца дней своих». Рукоположили меня без его разрешения. Меня рукоположил митрополит Антоний. Ему пришлось довольно долго защищать меня от всех происков уполномоченного со своими помощниками – чтобы меня отовсюду исключили.
– То есть ты учился в семинарии, будучи уже дьяконом?
– Да. Потом меня вызвал митрополит Алексий и предложил быть строителем. Мне пришлось все оставить и заниматься только строительством, потому что объемы работы были большие. Но это уже не касалось моих дел с клинической смертью и возврата на землю. Я очень просил ангела – мне уже было разрешено вернуться на землю, – показать всё, что будет полезно для земли, и я дерзнул попросить, чтобы мне показали, дали хоть издалека, но посмотреть на одного из высших ангелов, на ангелов высших чинов. Мне не стали называть имя ангела. Они обратились и сказали: «Подождем». Довольно долго мы занимались своими делами, и вдруг показался шум – не страшный, но могучий, и я оказался перед огромной высоты ангелом. Во-первых, он был поразительно красив. Он был красив своим могуществом, своей внешностью, всем, что он делал. Он был очень красиво одет, ростом он был где-то с 10–14-этажный дом, если не выше. Я был чуть-чуть выше пальца его ноги – это если бы мы были здесь, на земле. Но оказалось, что я с ним разговариваю лицом к лицу. Как это? Это там возможно. И он со мной разговаривал практически лицом к лицу, очень уважительно, уважение тоже там присутствовало, но там настоящая любовь была. Когда я начал приглядываться к пальцу его ноги, я видел, что это и нога, конечно, неземная, и сандалия, и далее удивительное совершенство форм, красоты, жизнью это всё насыщено. Чем больше я смотрел даже на палец его ноги, тем больше я мог услаждаться этим удивительным совершенством, каким Господь сделал этого ангела.
Там можно, будучи очень маленьким, даже песчинкой, разговаривать практически лицом к лицу с Богом – если Бог благоволит это. Это особое свойство – его не назовешь демократией, но некое выравнивание этих свойств небесных братьев, как соработников Богу. Размер не довлеет над общением. Кроме одного – когда надо включить могущество, он начинает влиять, но могущество включается со сверхсправедливостью Божией, по воле Божьей. Мы с ним немного поговорили, он меня спрашивал, и сам немного что-то добавлял – очень любовно, любезно и благоговейно. В одно мгновение он сказал: «Прости, дорогой» – повернулся и что-то очень властным движением указал куда-то – видимо, приказ какой-то послал. У него в этот момент шевельнулись складки одежды и с них слетели молнии, полетели туда, куда он пальцем указал. Это было с таким определенным могучим шумом. На нём были потрясающей совершенной красоты одежды, и нет таких слов на земле. Можно только одно сказать – они имеют прямое отношение к его состоянию и мысли. Каким-то образом это все выражают. Если он собрался идти, то они определенным образом складываются на нём, если он собрался думать, то они тоже определенным образом складываются. Цвета насыщенные, красивые, в них можно вглядываться всю жизнь, и все это переливается таким особым цветом, фактурой, если это бархат – то это бархат небесного происхождения, если это шелк – то это шелк небесного происхождения. Если это золотое шитьё – то ты будешь смотреть на эту вышивку тысячами лет и только удивляться.
– А как же их классические крылья?
– Да, они есть, они являются и не являются, они могут быть видимыми и невидимыми. Это как он пожелает. Может стоять без крыльев, в то же время крылья при нем есть. Они как бы служат для передвижения, они могут быть прекрасно явлены. Например, ангел, когда был на земле, коснулся краешком пера – и я плакал сутки от умиления, какая была небесная чистота!
Еще раз могу сказать, что на небе совершенно другие категории качества чистоты и святости. В то же время человек может быть приобщен в свою меру, и эта мера позволяет ему, приняв в себя эти капли благодати дальше, они его очищают и увеличивают меру общения. С архангелом мне пришлось говорить – разговор был недолгим. Потом он меня как бы благословил и пропал с неким шумом. Я думаю, что это и был один из архангелов. Кто – не знаю. Мне не назвали, я не стал спрашивать – просто даже не дерзнул.
Хочу еще особо сказать. Те кто видел Матерь Божию, если они видели без долгой аскетической жизни и не очищенными Духом Святым, то Матерь Божия является для всех людей загадкой – в том числе и для меня. Ее девственность и одновременно материнство у Неё на лице написано совершенно ясно, и во всем облике и во всех движениях – это Дева Чистейшая, это Дева Девственница, Царица Девственница чистых, святых – Она над ними Царица. Она чище и святее ангелов.
– В чём материнство выражается?
– У Неё в руках Младенец, и Она Его за руку может держать, и Он рядом стоять с Ней может. Совершенно очевидно ты видишь, что это Ее Сын, Ее родной Сын. Это у людей не укладывается в голове. Эти небесные свойства Царицы Небесной совершенно неприемлемы для людей, думающих мирским образом и думающих, что только так дети могут быть у людей, и многие вещи, которые связаны у людей – там вообще их нет – связанные с материнством с деторождением – там их нет, там совершенно другое. Когда я это все воспринимал, то у меня сердце и душа разрывались. Потом я начал даже думать, не какая-то ли там мистификация или обман существует, поэтому мне не позволено было приблизиться, хотя бы притронуться к земле, на которой стояла Матерь Божия. Потому что то, мирское – оно близко не подходит.
– Наше время подходит к концу, поблагодарим отца Сергия за приятную беседу.
– Спаси, Господи, мир всем и мир вашим домам!
Итак, мы беседовали с дьяконом отцом Сергием, в миру – Сергеем Евгеньевичем Досычевым, вопросы задавал Владимир Якушевский, всего вам самого доброго.
Оценили 0 человек
0 кармы