Что бы нам ещё изгадить из лучших духовных побуждений?

https://ruskline.ru/news_rl/20...

Протоиерей Владимир Вигилянский: Издание первой редакции сказки Пушкина «О Балде» - вклад в изучение наследия поэта

01.03.2011 7

Переиздание сказки Александра Пушкина «О попе и его работнике Балде» в редакции Василия Жуковского, который по просьбе автора заменил главного героя с попа на купца, - вклад в изучение и популяризацию наследия великого русского поэта, считает руководитель пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси протоиерей Владимир Вигилянский, передает РИА Новости.

Впервые сказка увидела свет в 1840 году - оппонентом Балды в ней выступал купец Кузьма Остолоп. Версия сказки, где Балда поступил в услужение к попу, была напечатана в 1882 году в собрании сочинений Пушкина под редакцией П.Е.Ефремова. С приходом к власти большевиков именно она стала считаться канонической.

Пушкинскую сказку в редакции Жуковского, к которому после смерти поэта перешли права на публикацию его произведений, издал Свято-Троицкий собор города Армавир на Кубани тиражом в 4 тысячи экземпляров. По его словам заведующего кафедрой Армавирского православного социального института, кандидата философских наук, священника собора отца Павла, книги предполагается дарить воскресным школам и продавать в православных храмах.

«Если это была воля Пушкина и наследника, который был издателем и выпускал его неопубликованные вещи, то он (отец Павел) ничего не нарушил. Это не самочиние священника, а памятник литературы, который он перепубликовал», - считает отец Владимир Вигилянский. По его словам, «это вклад» (в изучение литературы).

Научные специалисты Государственного музея А.С.Пушкина в Москве пояснили, что Жуковскому пришлось изменить авторский пушкинский текст сказки «О попе и его работнике Балде» из-за церковной цензуры, существовавшей в России в XIX веке. «Наши научные специалисты не видят никакого криминала в том, что Жуковский изменил текст Пушкина. Жуковский понимал, что без этих изменений произведение просто не будет опубликовано. Кстати, он делал это не раз - чтобы пройти церковную цензуру, изменял и некоторые слова в стихах Александра Сергеевича», - сообщила РИА Новости руководитель пресс-службы музея Вероника Кирсанова.

Со своей стороны отец Павел полагает, что Пушкин, хотя и написал сказку «О попе», не хотел ее издавать, «как человек верующий» и просил после его смерти, если сказку все-таки решат напечатать, заменить персонажа.

«Жуковский, перед которым поставили задачу издать неизданные произведения Пушкина, в 1840 году, издал эту сказку под названием «Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике Балде», - рассказал РИА Новости отец Павел.

«В наши дни я искал сказку Пушкина в редакции Жуковского, нашел всего два экземпляра в Москве, в государственной библиотеке. Мне даже не поверили сначала, что есть такая книжка - думали, что опечатка», - сказал собеседник агентства. Он пояснил, что, издавая эту книгу, хотел восстановить историческую справедливость и доказать, что Пушкин «не был богохульником».

http://www.portal-credo.ru/sit...

17 марта 16:31 Распечатать

Александр Нежный. БЕЗ БАЛДЫ. Современная православная цензура точит поэтическое перо…

Клирик Свято-Троицкого собора г. Армавира священник Павел в один прекрасный день благочестивым взглядом прочел сказку А.С. Пушкина "О попе и о работнике его Балде" и, прочитав, задумался. В изображении нашего первого национального поэта поп был глуп, жаден и труслив. Как представителю клира о. Павлу стало больно за такой образ пусть далекого, но все же собрата, хотя, между нами, у него не было особого резона так уж пенять на зеркало.

Однако сейчас не об этом. Будучи не только священником, но и кандидатом наук, заведующим кафедрой Армавирского православного социального института, о. Павел принял на себя добровольное послушание, разыскал текст сказки, выправленный В.А. Жуковским, и тиражом по нашим временам немалым – четыре тысячи экземпляров – напечатал его для детей Армавира и ближайших местностей – с тем, чтобы они с малых лет не считали Александра Сергеевича богохульником.

Всей этой истории грош цена, коли бы возле нее тотчас не завертелась всякая околесица. Действительно, у Жуковского вместо "попа-толоконного лба" появился купец Кузьма Остолоп. Независимо от меры нашего воцерковления приходится все-таки признать, что в сказке поп-толоконный лоб куда как более к месту, чем купец Кузьма Остолоп. Понимал это прекрасный поэт Жуковский? Понимал ли, что пушкинские строки "Памятника" "в мой жестокий век восславил я свободу…" несравненно выше по смыслу и художественному достоинству строк, которые он вписал вместо них: "И долго буду тем народу я любезен, что прелестью живой стихов я был полезен…"? И спора тут никакого быть не может: понимал. Но была цензура, в том числе и церковная, и Василий Андреевич печальной рукой вымарал "жестокий век" и "поп-толоконный лоб".

Пушкин, записавший сказку со слов Арины Родионовны в Михайловском, отливший ее в поэтический текст в великую свою болдинскую осень, нарисовал к ней дурящего бесенка Балду, старого беса с отвисшей губой, усами и рогами, и попа, сжавшегося в ожидании мощного щелчка. Под рисунком так и указано рукой поэта: "Попъ – талаконный лобъ". Еще Александр Сергеевич успел прочесть сказку Гоголю, отозвавшемуся о ней: "Прелесть невообразимая", - и положил в долгий ящик. Там она пролежала до 1840 г. - покуда Жуковский не вставил вместо "попа" "купца".

В первозданном своем, пушкинском виде сказка явилась на свет лишь в 1882 г., и с той поры весь русский, а затем поголовно советский народ смеялся над попом, схлопотавшим за свою глупость и жадность три могучих щелбана в толоконный лоб.

А нам этак потихонечку, как бы между прочим, начинают внушать: Пушкин все-таки как человек верующий не хотел издавать сказку в таком виде и "просил после его смерти заменить персонажей" (цитирую по РИА "Новости"). У Александра Сергеевича после Черной речки осталась тьма неизданного, а он, видите ли, был озабочен, как бы после его смерти "Балда" не внес разлад в сыновьи отношения паствы к своим заботливым пастырям. Вся пушкинистика то ли смеется, то ли плюется. Протоиерей же Владимир Вигилянский, руководитель пресс-службы Патриарха, по сообщению того же агентства, кивает начитанной головой: да, Василий Андреевич потрудился над сказкой "по просьбе автора".

Бог ты мой, да они, похоже, всех нас держат за круглых невежд, ничего не знающих о пушкинской поэзии и никогда не думавших и ничего не читавших о Пушкине-христианине и Пушкине-поэте! В представлении людей, в XXI веке ревностно взявшихся обучать нас православию, Александр Сергеевич однажды нашалил с "Гавриилиадой", а затем неуклонно развивался в религиозном направлении. Будто бы нам неведом премиленький его стишок: "Мы добрых граждан позабавим и у позорного столпа кишкой последнего попа последнего царя удавим"; будто в стихотворном послании "В.Л. Давыдову" мы не отметили: "На этих днях, среди собора, митрополит, седой обжора, перед обедом невзначай велел жить долго всей России и с сыном птички и Марии пошел христосоваться в рай…"; будто мимо нас прошло его письмо к Чаадаеву со строчками, оставшимися, правда, в черновике: "Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам…", но важных, как знак, по которому можно судить о направлении пушкинской мысли. Он был суеверен, он вступил в масонскую ложу, у него был "дон-жуанский" список – иными словами, он никак не мог быть образцом православного христианина наподобие своего современника Серафима Саровского.

Но, господа мои, какое это имеет значение в сравнении с космосом пушкинского творчества, где сияющие небеса соседствуют с глубочайшими безднами, где волна счастья плещет рядом с мучительной тоской и где радость бытия омрачена сознанием несовершенства мира? Есть святость, и есть поэзия. Каждая из них являет собой особую форму Богопочитания, подмена которых совершается либо по незнанию, граничащему с наивностью, либо с умыслом, порожденным лицемерием. В прошлом столетии глава советских безбожников Емельян Ярославский усиленно тащил Александра Сергеевича в полк красноармейцев атеизма. Гнетущая бездарность посягала на обладание цветущей красотой пушкинской поэзии – и с тяжело срывающимся с губ словом будто в зеркальном отражении наблюдаешь сейчас точно такую же картину.

Пушкин хотел умереть добрым христианином, на смертном одре простил своих врагов и требовал от Данзаса отказаться от мести за свою смерть. Всё так. Но это вовсе не означает, что он с такой же настойчивостью велел вымарать из своих творений всё, что могло не понравиться беспощадно осмеянному им Фотию или даже самому Филарету. Он жил и умер свободным человеком – и, слава Богу, что на веселую курчавую его голову не нашлось какого-нибудь угрюмого русского Хомейни или хоругвеносцев, которые взялись бы обучать его истинному иконопочитанию.

Православная стерилизация литературы – занятие мало того, что исключительно пошлое, но еще и крайне утомительное. Надо сводить под корень буйные рощи "Русских заветных сказок", выстригать сказания – вроде "Сказания о попе Савве", в сравнении с которым поп-толоконный лоб – невинный агнец, вымарывать тьму пословиц наподобие одной из самых пристойных: "Поп втихомолочку нашел себе богомолочку". Надо что-то делать с Блоком, дабы в "Двенадцати" "товарищ поп" не тужил о временах, когда он "брюхом шел вперед, и крестом сияло брюхо на народ"; бдительно пройтись по "серебряному веку" с его богоискательством, Третьим Заветом и прочими невообразимыми вольностями; упрятать под замок Есенина; вычистить Маяковского…

Горестное смущение овладевает, однако, мной. В подмосковном храме, взяв одну из предназначенных для бесплатного просвещения народа книг ("Букварь. Слова". М. 2004 г.), я понял, что в мире нет таких крепостей, которые не могли бы взять истинные ревнители. Собственно, это даже не книга; это фолиант громадного размера почти в полторы тысячи страниц, напечатанный в Можайской типографии тиражом пять тысяч экземпляров, а вот кем изданный и оплаченный – тайна. Указана, правда, редакционная коллегия "Букваря". Люди достойные – архимандрит Никон (Иванов) и протоиерей Николай Лихоманов. Авторы же предпочли остаться неизвестными. Но потрудились они славно – этакий, знаете ли, коллективной Василий Андреевич, прошедшийся в православном духе по необозримому количеству стихотворений и песен разных времен.

Причем, приходится догадываться, кто на самом деле написал подвергшееся мощным православным прививкам произведение и как оно названо подлинным автором. Угадываешь, к примеру, что "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…", это Варламов вместе с Цыгановым. Ну, а дальше столбенеешь от изумления, ибо шаловливая девица вдруг начинает петь совершенно постным голосом и так объясняет, отчего ее не тянет под венец: "Буду я монашенкой, Бога воспевать, и, как ангел, пташкой мир всем возвещать". Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, вскричали бы Цыганов с Варламовым и уж, наверное, отправились бы искать управу на лихих молодцев с большой литературной дороги.

Ах, друзья мои! Поверьте, я даже допускаю, что архимандрит, протоиерей и иже с ними ставили перед собой благие цели. Но средства для их достижения они выбрали настолько некрасивые, что, как чеховского злоумышленника, их не оправдает ни один судья. Мне отчего-то кажется, что Судья Небесный тоже не благоволит к беззастенчивому литературному пиратству.

"Смело, товарищи, в ногу", - написал Л. Радин, а надо бы, как в "Букваре": "Кайтесь, товарищи, Богу".

"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат", - сочинили А. Фатьянов и В. Соловьев-Седой, даже и не задумавшись всерьез, почему надо беречь солдатский сон. Неведомый автор их дополнил: "Ведь это дети у Небесного Отца, сподобились нетленного венца".

"День Победы" Д. Тухманова и В. Харитонова, песни Б. Окуджавы и В. Высоцкого и многих, многих других авторов точно так же были изуродованы людьми без знаний, таланта и вдохновения. Золотое перо русской словесности, Федор Иванович Тютчев, - и тот угодил в православную переделку. "Я встретил вас…" – чье сердце не дрогнет? Однако находишь это стихотворение на страницах "Букваря" (само собой, без имени автора и авторского посвящения) и с чувством личного оскорбления вместо "с давно забытым упоеньем смотрю на милые черты" встречаешь невообразимую нелепость: "С давно забытым упованьем смотрел иконы с высоты". Куда они смотрят? Что видят? Чего хотят? Федор Иванович в гробу переворачивается, а они калечат его, как компрачикосы – младенцев. "И та ж в душе моей любовь!" - восклицает поэт, а они, угрюмо наморщась, марают: "То к Богу вся моя любовь!"

Можно было бы привести еще десятки извлеченных мной из "Букваря" перлов, но кончаю. И без того страшно перечитывать. Признаюсь, однако, что у меня есть слабая, но надежда. Патриарх Кирилл - не чета своему пресс-секретарю; он, мне кажется, человек с юмором. И познакомившись с моим изложением, он проречет нечто совсем простое, к примеру: "Ну, без балды, ребята… Разве такое допустимо в цивилизованном обществе?"