УЗНИК ЗАМКА ЧУФУТ-КАЛЕ. (новая редакция)

                                                                       Другу Аркадию в день рождения!

Караван из нескольких десятков верблюдов и быков, запряжённых в одноосные арбы и двуосные мажары (татарские телеги), следовал из Бахчисарая в сторону Манкуша. Поскольку местные жители никогда не смазывали колес, то долина наполнилась отвратительной какофонией из скрипа и свиста, воспроизводимого трением дерева о дерево.

Татары-караванщики при этом пели, но их пение было больше похоже на тоскливый вой шакалов.

Спать уже было невозможно. Встревоженный узник потянулся к узкой щели, открывающей ему вид на белый свет. От постоянного сумрака его глаза слезились, но ему хотелось разглядеть в этой узкой веренице из людей и повозок, что-нибудь необычное, такое, что напомнило бы ему о другом праведном, не басурманском мире, где по-другому живётся и дышится.

И в этот раз его взор не обнаружил ничего примечательного. Крытые повозки, напрочь лишали возможности удовлетворить мучительное любопытство.

Внезапный клёкот горного орла, заставил пленника перевести взор на небо. Проследив взглядом за полётом свободной птицы, он особенно остро ощутил безнадёжность своего положения. Человек всхлипнул и беззвучно заплакал. Долгие годы сидения в каменном мешке татарской крепости Чуфут-Кале вычеркнули гордого воина из числа сильных мира сего, превратив его в безучастного сидельца.

Мысль о том, что уныние для христианина - смертный грех, заставила несчастного остановить приступ слёз и, глядя на выцарапанный в скалистой породе крест, обратиться к Богу:

«Господи, прости душу грешную и позволь мне после долгих страданий обрести покой в своём Отечестве!»

Да, мирские страсти долгое время не отпускали его, заставляя снова и снова переживать трагедию двадцатилетней давности. Поначалу ему казалось, что во всех случившихся с ним несчастьях виноваты подлый гетман, коварные поляки или, может быть, нерадивые подначальные людишки… Но, чем дольше страдалец размышлял о своей горькой судьбе, тем ощутимее для него было чувство собственной вины. Именно, его, боярина и царского родственника Василия Борисовича Шереметева, волей были порождены те обстоятельства, которые обернулись катастрофой для русского войска и государева дела на Малой Руси...

История великих государств в эпоху Ренессанса строилась на основе единения малочисленных правящих групп аристократов вокруг авторитета династических монархов. Этот особый слой людей был не только наделён властью и богатством, но и являлся духовным носителем государственности. Благодаря идейным аристократам, у власти возникал запас прочности, который позволял ей преодолевать внутренние и внешние кризисы. Если правящая династия деградировала и угасала, то элита формировала новую ветвь государственного развития. Примеров этому множество: в Англии в XV веке война Алой и Белой розы истребила под корень непримиримых Плантагенетов, Йорков, Ланкастеров и вознесла на трон худородных Тюдоров; через сто с лишним лет во Франции религиозные распри католиков и протестантов извели семейство фанатичных Валуа и возвысили более гибких Бурбонов из провинциальной Наварры.

В русской истории также, случались катастрофы власти, но каждый раз государственной иерархии удавалось выстоять, поскольку её надёжной опорой были бояре. Эту оценку подтверждают размышления историка и публициста Егора Холмогорова: «В Средневековье и Новое время Россия обладала исключительной по своим качествам национальной аристократией, каковой было русское боярство и, прежде всего, боярство двора московских государей. Именно этой аристократии Русское государство было обязано своим возвышением, своим единством и могуществом, своей устойчивостью в период смут».

Среди тех, кто верой и правдой служил Москве и России на протяжении многих веков были бояре Шереметевы. Их предком считается Андрей Кобыла, персонаж полумифический, никто не знает, откуда он явился в Москву - из Костромы, из Новгорода или из Пруссии. В летописях он упоминается лишь единожды: боярин был послан в Тверь за невестой для великого князя московского и владимирского Симеона Гордого, старшего сына Ивана Калиты.

Младший, пятый сын Андрея Кобылы - Фёдор Кошка, лицо более реальное. Он был близок к Дмитрию Донскому и даже оставался наместником в Москве, когда юный князь выступил в поход против Мамая. От одного из сыновей Кошки пошли Захарьевы-Кошкины, предки императорской династии Романовых; от другого сына, Александра Беззубца, - Беззубцевы, Епанчины и Шереметевы.

Родственные связи Шереметевых и Романовых легли в основу «вечного» политического союза, который вознёс обе боярские семьи на вершину русской иерархии. Особенно это проявилось во времена Смуты, когда Фёдор Иванович Шереметев, воспользовавшись заминкой в стане политических конкурентов, смог уговорить Земство отдать шапку Мономаха Михаилу Романову.

Благодарный Царь и его отец Патриарх не поскупились на милости в адрес всей шереметевской родни, среди которой заметное место занимали Никитичи - потомки казнённого Иваном Грозным боярина Никиты Васильевича. Сей знатный муж был весьма известен в кругу Избранной Рады, отличился под Казанью и Полоцком, но ответил за всех Шереметевых, попав под каток Опричнины. Его единственный сын Пётр особой славы не снискал, зато застолбил боярское место в Думе для себя и потомков. Так что его внуку - Василию Борисовичу Шереметеву, родившемуся в 1622 году, на роду сразу были написаны горлатная шапка и воеводская булава.

*****

Пленник вздрогнул от неожиданного металлического лязга, раздавшегося откуда-то сверху. Наверное, преданные ханские псы - крымские иудеи сменили караул и проверили засовы на дубовой ляде, запирающей вход в каменную яму. «Да уж, от этих странных евреев не спрячешься, не скроешься. Они ради своего хана-благодетеля готовы землю грызть!», - в который раз подумал обитатель пещерной тюрьмы.

*****

История удивительного союза между татарами и караимами спряталась в глубинах средневековья, когда монгольская орда под руководством темника Ногая захватила Крым и попыталась заставить разномастное население полуострова платить ясак. Однако наследникам воинской славы Чингисхана никак не удавалось найти общий язык с греками, готами, армянами и другими «коренными» народами. Каждый год баскаки тратили немало сил и нервов на сбор сравнительно небольшой дани. Мучились до тех пор, пока крымские иудеи-караи не предложили свои посреднические услуги. Многовековой опыт анклавного проживания практически на всех территориях полуострова позволил потомкам хазар убедить своих соседей в выгоде ханского покровительства, за что благодарные татары даровали им право на сбор ясака.

Эта привилегия не только обогатила иудеев, но и сблизила их с ордынской элитой, в том числе и с Гиреями.

Крымские ханы причислили караев к военной аристократии, которая освобождалась от всех налогов, от обозной повинности, от предоставления домов на постой и т.д. В сохранившихся ханских ярлыках указывалось, что за ними навечно закреплялись земельные владения, простирающиеся от Бахчисарая до развалин Корсуня.

За что же иноверцы получили такие привилегии? Ответ можно найти в самих ханских грамотах, в которых определялась их главная функция: «Ради охраны ими крепости». В течение веков караи, подобно турецким янычарам и египетским мамлюкам, выполняли роль гвардии, охраняя покой крымских ханов.

Но всё же, Гиреям крымские иудеи были более полезны, благодаря своей учености и обширным связям с иноземцами. Среди них были ханские казначеи, архитекторы, дипломаты, да и в соседних странах им случалось претендовать на высшие посты, например, запорожцы накануне событий Козацкой войны чуть было не вручили гетманскую булаву выходцу из карайской общины. Случилось это в то смутное для Малороссии время, когда козаки стояли на распутье – между волей и клятвой верности Речи Посполитой. Победу, как известно, одержали сторонники Богдана Хмельницкого, а вот его оппонентом, отстаивавшим пропольскую позицию, был полковник Эльяш Караимович из рода Узунов. Противостояние закончилось смертью карая, что впоследствии создало для Богдана немалые проблемы. Карайские советники отговаривали хана от авантюрного союза с восставшими козаками. Когда хитрый Хмель ударил с татарами по рукам, то оставил в Крыму заложником сына Тимофея. Хан вознамерился было поместить его, как обычно, в Чуфут-Кале, но караи предупредили, что жизнь сыну Хмельницкого они не гарантируют. Пришлось хану поместить Тимофея под ногайский присмотр - в крепости Ор-Капу (Перекопе).

Бесконечные войны, в которых иудеи-караи с фатальной обречённостью следовали за Гиреями, привели к тому, что к середине XVII века их численность резко сократилась. Возможность формировать гвардию из карайской общины иссякла и своим испытанным союзникам ханы доверили роль сторожевых псов на обособленной территории. Татары ушли из Чуфут-Кале, предоставив его жителям внутреннюю автономию.

Всё, что происходило в крепости было тайной для подданных хана, но не для него самого. Вероятно, Гиреи предполагали использовать это неприступное плато, как временное укрытие от политических неурядиц и место содержания пленников.

*****

Засовы снова звякнули. Петли заскрипели, ляда распахнулась, вызвав волну сквозняка, который унёс наверх смрадный воздух узилища. В проёме показались два силуэта стражников, один из которых низким голосом протрубил: «Давай, дядька, вылазь! Сам Агмет-ага желает тебя видеть.» Василий Борисович про себя усмехнулся: «Эка важная птица - жидовский бий! Желает видеть...» Однако плен приучил царского родственника и воеводу к смирению, поэтому внешне он своего пренебрежения к чуфуткалинскому наместнику не выдал.

Шереметева вывели из каземата и сопроводили до крепостных ворот в Старый город, который имел весьма оригинальный вид: по обеим сторонам улицы тянулись высокие сплошные заборы, как бы предназначенные для того, чтобы скрывать от нескромного взгляда то, что делается за ними.

Изредка попадалось в стене крохотное окошечко с решёткой, крылечко в несколько ступенек, и опять тянулась голая белая стена. Дома жителей были большей частью двухэтажные, окнами, обращёнными во двор. Первый этаж отводился для скотины и хозяйственных нужд, а на втором обитали иудейские семьи, разросшиеся до двух-трёх поколений. Впереди высился минарет брошенной татарами мечети. Трава и кустарник медленно, но необратимо стирали следы магометан на скалистом пятачке Чуфут Кале.

Василий Борисович окинул взглядом унылую постройку и подумал: «Да, силён человек! Однако плоды его трудов существуют, покуда в них жив и неизменен дух. Стоит отступить и нет ни человека, ни земства, ни царства...»

*****

Для наследника боярской славы служба началась рано. Уже в 15 лет Василия Шереметева женили и отправили служить стольником при дворе царя Михаила Фёдоровича.

Красивый и статный юноша быстро обратил на себя внимание Государя, став незаменимым в пышных дворцовых церемониях. Он был, то телохранителем - рындой на официальных приёмах, то разносчиком напитков за «государев стол» и, наконец, занял место царского возничего.

За свой карьерный рост Василий Борисович особо не переживал. Его дядя - Фёдор Иванович был «тайнейшим и начальнейшим боярином в царстве». Если кто-то и пытался поприжать молодого Шереметева, то потом горько сожалел о содеянном. Как-то князь Хилков, а затем и воевода Плещеев посмели осадить молодца, и моментально угодили в тюремный подвал. Примерно наказали выскочек, чтобы другим неповадно было!

Даже смерть царя Михаила Фёдоровича не пошатнула могущества главы Шереметьевского клана, но сил у него оставалось всё меньше и меньше. Старик поспешил отправить племянника на большое дело - в Сибирь, дабы помочь ему утвердиться на государственном Олимпе. Проверка воеводством в Тобольске стала настоящим испытанием для молодого царедворца. Дел невпроворот, советчиков рядом нет, а за «государево дело» ответственность одна - своя «буйна голова».

Огромные расстояния, неустроенность быта (перед самым его приездом город Тобольск выгорел) не стали помехой Шереметеву, благодаря настойчивости и планомерной деятельности нового воеводы многие стороны административно-хозяйственного и военного положения в крае были улучшены. Восстановилась торговля, которая вращалась вокруг двух товаров - пушнины и хлеба. Однако купцы ориентировались не только на эти товары. В Сибири была высокая потребность фактически во всем, поэтому на берега Тобола и Иртыша потянулись бухарские купцы, привозящие в большом количестве ткани, одежду, металлы, предметы домашнего обихода и пряности.

Проблема была в том, что дорогу для развития торговли на юг перекрывали татары и калмыки. Если первые были разрознены и серьёзной опасности не представляли, то калмыцкая орда своими опустошительными набегами вытеснила русскую жизнь в тайгу и разорила караванные пути. Исправить положение можно было либо силой, либо уговором. Стрельцов и казаков в острогах было на перечёт, да и особого рвения воевать у них не было, поскольку жалованье не платили годами.

Стал воевода калмыков в гости звать, разговорами склонять их к мирной жизни. Калмыки мигрировали в Сибирь в конце XVI века из-за междоусобных войн в Джунгарии (Китай). На новых местах их никто не ждал и пришлось степнякам силой вытеснять местных кочевников. Однако, воевать со всем белым светом невозможно, поэтому в 1609 году калмыцкие князья признали подданство русского царя.

И не прогадали! В России началась Смута, которая ослабила центральную власть и превратила зависимое положение калмыков в формальность. Зато, при каждом удобном случае они щемили соседей, как «законные» защитники царских интересов.

Шереметев напомнил контайше Юрденю на чьих землях пасутся калмыцкие кони и посулил государеву поддержку, если тот наведёт порядок на границе. Князёк малость покочевряжился, но уступил, поскольку понимал, что Сибирь необратимо пропитывается русским духом.

*****

Всё пришли. Стражники остановились у высокого забора, за которым виднелась крыша Кенассы - карайского храма.

Старший из служивых постучал в калитку и что-то шепнул появившемуся привратнику. Тот неспешно удалился, вероятно для того, чтобы известить Наместника об их прибытии. Опять ожидание. «Ждать нужно уметь», - подумал Василий Борисович.

*****

Тогда, в Сибири, он с нетерпением ждал вызова в Москву. Ему казалось, что настоящая жизнь проносится мимо и он не успеет поймать птицу-удачу за хвост. Как только прибыл гонец с «величайшим повелением» в Тобольск - вскочил на коня и, не дожидаясь приемника, умчал в Белокаменную.

Там его ждала царская милость: 21 мая 1653 г., Шереметев прямо из стольников был пожалован в бояре. Стать в тридцать с небольшим боярином - это редкостная фортуна. Причиной тому был дефицит энергичных, грамотных управленцев. Россия переживала эпоху реформ и активного продвижения на западных рубежах и всюду нужны были «царёвы люди».

Алексей Михайлович готовился отвоёвывать Смоленск и забирать под крыло Малую Русь, поэтому его беспокоила безопасность южных рубежей страны, которым угрожали крымские татары. Василию Борисовичу доверили защиту белгородской засечной линии и намекнули на возможное военное приключение в приднепровских степях. Опять наступила пауза. Пришлось крепить боеготовность немногочисленных стрельцов и казаков, приручать к несению службы калмыков и ждать.

*****

Калитка, ведущая во двор кенассы, отворилась и боярина пригласили войти. Василий Борисович вошёл один, поскольку вооружённые люди в храм не допускались. Двор был достаточно велик, учитывая стеснённые условия крепости. Кенасса представляла собой огромную каменную избу без архитектурных излишеств. Единственным её украшением было резное крытое крыльцо с мраморной скамьёй.

Там его ожидал Наместник - старец высокого роста, величавого вида, в костюме настоящего Мельхиседека. Он был одет в длинный хитон, на голове его была белая круглая шапка с широким бархатным околышем, фиолетового цвета, что-то среднее между чалмою и митрой библейских первосвященников.

Опираясь на посох, он твердыми шагами приблизился к пленнику и приветствовал его на чистом русском языке: «Светлый день тебе, Боярин!» Измученный долгим сидением в каменной яме, Шереметев учтиво промолвил: «Гой еси!» Даже в жалком положении пленника, он казался человеком необыкновенным, располагающим к разговору.

*****

Такая особенность помогла ему при первой встрече с Хмельницким. Высокорослый, могучий Богдан испытывал пренебрежение ко всем, кто физически был его слабее. Шереметев не был великаном, но обладал превосходной статью и красотой. Когда они повстречались, то вспыльчивый гетман, увидев необычного боярина, разулыбался и принял того с большим доверием.

Это помогло их общему успеху в январе 1655 года в битве на Дрожи поле. Тогда казалось, что неожиданный союз поляков и татар изменит ситуацию в войне и возродит Речь Посполитую. Шереметев с Хмельницким угрозу осознавали, но действовали смело и слаженно. Русские и козацкие полки построили укрепление из повозок (табор) и доблестно отбивались в течение четырех дней, несмотря на ледяной дождь и ветер. Поляки и крымцы неоднократно врывались в расположение передвижного лагеря, но каждый раз вытеснялись под напором рукопашной схватки. В конце концов, русско-козацкая армия сумела прорваться к Белой Церкви, где стояло войско под командованием воеводы Федора Бутурлина. Пришлось изрядно потрёпанным полякам и татарам отступить, а затем и возвратиться по домам, поскольку зимовать в голой степи было гиблым делом.

С Богданом было непросто, но надёжно. Гетман в пылу политических и военных разборок мог наговорить разного, но что-то решив, слов на ветер не бросал. Шереметев сумел подладиться под импульсивный, вспыльчивый характер козака. Боярин не обрывал его гневливых тирад в адрес неуклюжей политики царских чиновников, а выслушав - объяснялся и искал слова для примирения. Равное, уважительное отношение царского родича к козацкому шляхтичу льстило Хмельницкому и делало того податливым.

Доверительные отношения Шереметева с малороссами не понравились ближним боярам, которые смогли убедить царя в том, что молодой воевода своевольничал и пренебрегал государевыми интересами в угоду черкасам (жителям Приднепровской Козачины). Алексей Михайлович поддался на уговоры и подверг недавнего триумфатора опале, отправив того в коломенскую вотчину, дабы тот остыл и смог перебороть грех, снедающей его гордыни.

Хмельницкий боевого товарища не забыл, писал письма, в которых называл воеводу другом и сожалел, что того нет рядом. В своём окружении гетман часто говорил о Шереметеве, как о защитнике козацких интересов. После смерти Богдана промосковские полковники направили Царю челобитную, в которой просили вернуть воеводу Василия Борисовича «для успокоения междоусобия в Малороссийских городах».

Но к тому времени Царь простил героя и не отпускал его от себя, поскольку опытные воины были нужны в делах шведской кампании. Зря Алексей Михайлович это делал. Отсутствие в Малороссии своих людей предопределило старшинскую свару за гетманскую булаву. Выиграл коварный войсковой писарь Иван Выговский, который возобновил торг с поляками за почётную капитуляцию в ущерб русским интересам.

*****

«Милостью Аллаха - хан Мурад Гирей повелел мне переговорить с тобой, боярин! Да будет тебе известно, что армия Великого Султана вышвырнула неверных московитов за пределы Днепра и твой несчастный государь запросил мира. Московские послы уже месяц живут в караван-сарае, ожидая решения Хана. Неразумные царские рабы не могут понять своего несчастного положения и просят невозможного. Хан повелевает тебе растолковать гяурам, что его гостеприимство имеет границы. Неблагодарные собаки получат по заслугам, а их самонадеянный господин будет, как трусливый шакал, искать убежище в степях за Итилью.»

Слушая «официальное заявление» Агмет-аги, Шереметев понимал, что вытащили его из ямы не случайно и «мирная передышка» басурманам нужна позарез. Пробыв в Крыму 20 лет, Василий Борисович хорошо представлял внутреннюю кухню местной политики. Грозные Гиреи, лишь из Москвы казались вольными и неукротимыми повелителями причерноморских степей. На самом деле, каждый свой шаг любой хан сверял с политикой Стамбула. Попытки своевольничать заканчивались либо шёлковым шнурком, либо ссылкой в турецкую глубинку. Хотя последнее нужно было еще заслужить.

*****

Бунт Богдана Хмельницкого взорвал сонную тишину диких степей Северного Причерноморья и втянул туда политические интересы Блистательной Порты. Турки поначалу сами в пекло не лезли, зато обязали крымчаков помогать гетману. Эта «почётная» обязанность стала роковой для ханства. Никакие трофеи не могли компенсировать многотысячных потерь бесшабашных татар. За 30 лет постоянных войн их селения обезлюдели, хозяйства пришли в упадок. Зато на «священной войне» с неверными наживались крымские иноверцы: греки, армяне, иудеи и даже славяне, коих было немало. Поскольку ханство нуждалось в мастеровитых людях, то часть полонённых русских людей оставалась в Крыму. Татары быстро смекнули, что искусного труда от раба ожидать не приходится поэтому дарили некоторым счастливчикам свободу. Со временем в Бахчисарае возникло поселение русских мастеров, которые прижились, обросли семьями и почти не вспоминали Родину.

Но судьба их была незавидною: татары за людей не считали, а свои не уважали за прислужничество исконным врагам. Показательным стал случай с «русскими христианами» после набега запорожцев. Атаман Сирко, никого особо не спрашивая, увёл почти 10000 соотечественников из басурманской неволи.

Однако, в дороге запорожский вожак с удивлением узнал, что не все им спасённые довольны внезапной переменой судьбы. Пораженный до глубины души столь неприятным известием, Сирко отпустил всех желающих (свыше 3000 человек) обратно в Крым, но немного погодя, велел хлопцам догнать их и перебить всех до единого. Затем лично убедившись в исполнении приказа, он произнёс над убиенными скупые покаянные слова: «Простите нас, братья, да лучше спите здесь до страшного суда Господня, чем было вам между басурманами размножаться на наши головы христианские молодецкие, да на свою вечную погибель, без крещения».

*****

Раздумья Шереметева были прерваны очередной тирадой карайского бия: «Тебе, боярин, представился шанс оправдать доверие Великого Хана и заслужить возвращение домой. Ты ведь хочешь вернуться домой, старик?»

Василий Борисович промолчал, тогда ханский чиновник продолжил: «Растолкуй своим одноземцам, что в их жалком положении не торгуются. Худой мир лучше доброй войны. Ты-то это понял?»

*****

Да, в жизни Шереметева войны было много. Не успели усмирить шведов, как поляки расправили крылья, черкасы взбунтовались, татары пошли в набеги...

Двойная игра козацкого гетмана Ивана Выговского закончилась. Двуликий Янус сделал выбор в пользу Яна Казимира. Чтобы спасти ситуацию Шереметева «в пожарном порядке» назначили воеводой Киева. Город почти сразу был осаждён 20-тысячным войском Данилы Выговского.

В двухдневном сражении брат гетмана был разбит. Василий Борисович не стал изничтожать пленных козаков, отпустив их под честное слово. Благородство воеводы оценили и свои и чужие. Царь назвал его «благонадежным архистратигом», а поляки видели в нём «полководца искусного и испытанной храбрости».

Рыцарство Шереметева ответную реакцию у врагов не вызвало. Братья Выговские через пару месяцев вновь штурмовали киевские стены. Но и на этот раз их предприятие провалилось.

Проигранные битвы для Ивана Выговского обернулись политическим фиаско. В 1659 году Переяславская Рада вновь избрала гетманом войска Юрия Хмельницкого (младшего сына Богдана), который присягнул на верность Московскому Царю.

Про Юрия можно было сказать: «На безрыбье и рак – рыба!». Слабая стать, и невнятная речь выдавали в нём случайного в политике человека. Однако, славное имя отца не позволяло ему уйти в тень. Молодой человек мечтал о тиши монастыря, а его превратили в знаменосца малорусской громады.

Отношения Шереметева с Богдановым наследником сразу не заладились. Воевода-красавец, умник и герой физически и нравственно подавлял Юрия и тот старался держаться от Киева подальше. Общались письмами, в которых гетман клялся в верности, просил денег и путано рассуждал о политике. Василий Борисович читал послания, усмехался и с раздражением думал: «Ему бы гусей пасти!». Знал бы он, как жестоко ошибался в оценке этого ничтожного, но себялюбивого малоросса.

Юрий, утвердившись в гетманском звании, продолжил излюбленную политику предшественников, заключённую в поговорке: «ласкове теля двух маток сосет». Ластиться он стал ко всем подряд: и к польскому королю, и к турецкому султану, и даже к молдавскому господарю. Всем обещал с три короба и просил, просил, просил...

*****

«В общем, так, боярин, ты эту войну начал - тебе самое время её закончить. Пора твоему царю забыть о мечтах отца и навсегда успокоиться в своей берлоге. Там ему дел хватит!», - Агмет-ага продолжал сыпать соль на старые раны.

*****

В 1660 году Шереметев получил указ Царя идти в глубь Польши вместе с козаками Юрия Хмельницкого. Они договорились встретиться под Меджибожем (современная Хмельницкая область). Оттуда союзники должны были двинуться на Львов, где располагалась ставка польского короля Яна Казимира.

Василий Борисович располагал сильной, хорошо вооруженной армией (всего 15 000 русских воинов и 20 000 козаков наказного гетмана Тимофея Цецюры), в которой были и солдатские полки, обученные немцами на европейский манер, и закованные в броню рейтары – достойные противники польской панцирной конницы, и, конечно же, русские стрельцы, в то время известные и мужеством, и стойкостью. Поляки высоко оценивали боеспособность этого войска: «Вообще войско было хорошо выправлено и обучено, то были не новобранцы, а почти ветераны».

Шереметев, окрылённый мощью своих солдат, самоуверенно пообещал привести короля в серебряных кандалах. Эх «не говори гоп, пока не перепрыгнешь!»

Наступление августа-сентября 1660-го было спланировано не слишком удачно. Шереметев не успел воспользоваться благоприятной для него обстановкой на Волыни и в Галиции, когда поляки и татары еще не успели сконцентрировать там свои войска. В поход выступили, когда на помощь оборонявшим Галицию войскам Станислава Потоцкого пришел Ежи Любомирский. Теперь вместо одной армии Шереметеву противостояли две. Но страшнее было другое: на Волыни появилась огромная татарская орда, на этот раз – союзная полякам. Татар должен был сдерживать Юрий Хмельницкий, но его войско татар упустило.

У армии Шереметева и приданных ему казаков Цецюры были два недостатка, которые оказались весомее всех боевых достоинств. Во-первых, у них не было разведки. Шереметев не подозревал ни о прибытии армии Любомирского, ни о татарах – отсюда и его уверенность в успехе похода, на который не хватало сил. Зато противник знал всё о передвижениях армии Шереметева. Разведку полякам наладил Иван Выговский. Во-вторых, союз русских с Войском Запорожским оказался ненадежен. Собственно, эта ненадежность была русским хорошо известна: «Нельзя полагаться на верность черкасов, которые весьма легко передаются в ту или другую сторону. К кому только из государей ни обращались они, каждый раз вероломно нарушая данную присягу», – говорил на военном совете воевода князь Григорий Козловский. Он благоразумно предлагал отказаться от наступления на Львов и подготовиться к обороне Киева, укрепить гарнизоны других городов, чтобы встретить неприятельское войско на заранее подготовленных позициях. Но Шереметев, прежде не знавший поражений, уверенно повел свою армию на запад.

*****

«Послушай, Ага, я тебе вот, что скажу. Все мы на этом свете - гости. Нам по силам одерживать победы и переживать поражения, но никому из смертных не дано жить и решать за внуков. Ты мудрый человек и должен понимать, что прекратить эту войну нельзя, поскольку, то, что для вас тимар - для нас "колыбель земли Русской», - ответная речь измученного заточением, но несломленного старика, произвела на карая большое впечатление. Он понял, что этот человек по-прежнему готов сражаться, даже в том случае, если нет шансов на успех. Привычка - вторая натура!

*****

4 (16) сентября под местечком Любар на Волыни произошло первое сражение «Шереметевской войны». Русско-козацкое войско вступило в бой с огромной вражеской армией.

«И бой у нас с ними был весь день, и на том бою ляхов и татар многих побили. И на тех полях стали мы и наказный гетман обозом, а салтаны и гетманы стали обозом своим от нас неподалеку и билися с нами беспрестанно», – сообщал в своем донесении государю Василий Шереметев. Русские и козаки, столкнувшись с противником, превосходившим их более чем вдвое, перешли к обороне. Поляки раз за разом штурмовали лагерь Шереметева. В том сражении отличился генеральный хорунжий Ян Собеский, будущий король, будущий спаситель Вены и всей Центральной Европы. Многочисленная татарская конница блокировала войско Шереметева. Оборонительное сражение превратилось в осаду. Ратники начали голодать, кони – падать от бескормицы. Шереметев тщетно ждал помощи от войск Юрия Хмельницкого. Татары принялись жечь окрестные рощи и стога сена, чтобы лишить русскую конницу корма, а ратников – хвороста и дров. После десяти дней боев Шереметев принял единственно правильное решение: пробиваться на восток, навстречу Хмельницкому, чей лагерь находился неподалеку от местечка Слободищи.

Русские и козаки связали телеги и повозки цепями, образовав огромный квадрат, поставили на них пушки, между рядами повозок разместили пехоту и конницу и начали медленно отступать. Часть пути пришлось проделать через лес. Ратники, взяв в руки топоры, прорубали дорогу войску, пока остальные отбивали всё новые атаки врага. «Москаль убегает от нас не по-заячьи, а по-волчьи, оскаливши зубы», – говорил Ежи Любомирский, фактически взявший на себя командование польско-татарским войском.

Наконец войско Шереметева достигло местечка Чуднов, всего в трех милях от войска Юрия Хмельницкого. Построили новый укрепленный лагерь.

Любомирский оставил половину армии блокировать русских, а сам с польской кавалерией и половиной татарской орды выступил против Хмельницкого. Гетман Войска Запорожского располагал по крайней мере 30 000 козаками. Если бы природа наградила Юрия Богдановича хотя бы частью полководческого дарования и политической мудрости своего отца, он мог бы разгромить Любомирского и ударить по татарам и полякам, осаждавшим Шереметева и Цецюру. Тогда война окончилась бы разгромом Речи Посполитой и Крымского ханства.

27 сентября Любомирский атаковал козаков Хмельницкого, но не сумел их разбить. Судьба кампании еще не была решена. В тылу у Любомирского теперь стоял Шереметев, готовый в любой момент пойти в наступление. И он перешел в наступление. Потоцкий, блокировавший русский лагерь, дважды бросал в атаку гусар, и дважды гусар отбили с потерями. Татары осыпали русских и козаков тысячами стрел. Но царёво воинство шло вперед, не считаясь с потерями.

Однако в решающий момент, когда поляки нанесли новый контрудар, козацкие полки не выдержали натиска и бежали, бросив обоз. Шереметев вынужден был отступить к лесу. Всю ночь его воины не спали, окапывались, строили новый лагерь, на этот раз – последний.

Козаки-малороссы стали слабым звеном в шереметевской обороне. Почему? Скорее всего сказалась их вековая привычка служить тому, кто богаче и сильнее.

Первым русских предал Юрий Хмельницкий. Пока полки Шереметева сражались и погибали, он и его старшины заключили сепаратный Слободищенский договор. Договор, вообще-то Гетманщине невыгодный, но избавлявший её от необходимости продолжать войну.

Узнав о политической сделке гетмана с поляками, Цецюра решился на измену – договорился с Хмельницким, а затем подбил козаков переметнуться к врагам. Однако эта подлость дезертирам вышла боком. Татары, ничего не знавшие о существующем сговоре, подумали, что бегущие козаки из «тележной крепости» двинулись на прорыв, поэтому быстрой атакой разметали бегунов, а затем устроили на них охоту: одних поймали на аркан, других побили стрелами. Сам Цецюра, с частью своих людей, едва спасся, чудом успев домчаться до польских шатров.

Безвольного Юрия Хмельницкого поляки направили в русский лагерь с предложением о капитуляции. Но гордый русский боярин ответил ему: «…умру сам и со всеми ратными людьми, а знамен царских не отдам».

У русских давно уже не было другой пищи, кроме мяса павших лошадей. Конница перестала существовать. Рейтары сражались в пехоте. Затем и этого мяса не стало. Солдаты «з голоду ремни от мушкетов едали». Каждый день лили осенние дожди, ночные холода превращали воду в лед. Поляки и татары взяли русских в столь тесную блокаду, что не было возможности даже раздобыть дров и хвороста, чтобы разжечь костер.

*****

После достойного ответа Воеводы карайскому бию установилась тягостная тишина. Иудейский князь поменялся лице, потеряв самообладание вскричал: «Одному Богу известно, что нас ждёт в будущем, боярин. Но ты, сейчас, можешь прекратить войну и уберечь тысячи своих земляков от смерти и разорения. Прояви смелость, убеди послов не перечить султанскому фирману и отправляйся доживать свой век в вотчину». Затем Наместник резко повернулся спиной к Шереметеву, как бы давая понять, что аудиенция закончилась. Стоявший сзади, безмолвный слуга жестом показал Василию Борисовичу на выход.

*****

Тогда в 1659 году, ситуация под Чудновым была безвыходной. На помощь рассчитывать не приходилось. О бедственном положении армии Шереметева свои узнали слишком поздно. На правом берегу Днепра русских войск было очень мало. Более-менее значительный отряд стоял в Киеве: около 5 000 человек. Но киевские воеводы Барятинский и Чаадаев не могли оставить город без русского гарнизона.

В лагере под Чудновым кончились запасы пороха. Польская артиллерия теперь безнаказанно расстреливала позиции русских, а воинам Шереметева уже нечем было отвечать. Гибнуть, не имея возможности отплатить кровью за кровь, смертью за смерть, – худшее наказание. Сражение превратилось в методичное и безнаказанное истребление русского воинства.

Жалеючи людей, Шереметев пошел на переговоры с поляками, заключив мир, в большей степени схожий с капитуляцией. Русские должны были вывести свои войска из Киева, Чернигова, Переяслава, Нежина. Фактически это означало признание поражения в войне, начатой ещё в 1654 году. Шереметев и другие знатные русские должны были оставаться в плену польских гетманов Потоцкого и Любомирского и у татарского нурэддин-султана Мурад-Гирея до тех пор, пока не будут исполнены условия договора.

Василий Борисович прекрасно осознавал тяжесть содеянного, но поступал так, поскольку был убежден в том, что этот край не стоит русской крови. Нет смысла гибнуть за чужую землю, нет никакого резона помогать неверным черкасам, которые «москалей» не считают своими, а потому готовы бросить их в самую тяжелую минуту. Знал воевода и о ничтожности своей подписи под польской грамотой, поскольку только Государь-Самодержец может решить судьбу своих владений.

Польские грёзы, относительно возвращения окраинных земель, растаяли как дым, в тот момент, когда киевский воевода Юрий Никитич Барятинский в ответ на требования королевских послов вывести войска из города, стукнул по столу буздыганом (булавой) и изрёк крылатую фразу: «Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!» Осудили и не признали договор и в Москве. Однако Василия Борисовича в измене не обвинили, поскольку всем была ясна причина Чудновской катастрофы – отступничество ветреных малороссов. В приднепровские крепости и города был направлен приказ «Держать оборону!», а «на черкас надеятца никако невозможно и верить нечему».

*****

Всю обратную дорогу до пещерной темницы Шереметев размышлял о случившемся: «Видно крепко Султан припёр местного хана, ишь как шакалы суетятся! Им привычнее напаскудить и смыться за Перекоп, а тут тонкости нужны. Головой за слова ответить придётся. Султан не зря мирится через посредников, чтобы в случае, чего спихнуть на них негоразды и развязать себе руки». Горький опыт договоров с врагами убедил боярина в их подлом коварстве.

*****

Шереметев надеялся спасти людей, сохранить их для будущих сражений. Увы, он явно переоценивал благородство своих противников. Согласно условиям капитуляции русские ратники, кроме воевод и командиров полков, должны были сложить оружие. Им позволили оставить только сотню топоров, необходимых, чтобы нарубить дрова. Безоружные русские были слишком ценной добычей, чтобы ее можно было выпустить из рук. Дело в том, что в те времена русские, как и поляки, отправлялись на войну в дорогих одеждах, украшали оружие, доспехи, парадную одежду золотом, жемчугом, драгоценными мехами. Когда польские гетманы пригласили Шереметева на обед, то были поражены роскошью его наряда, сверкавшего золотом и подбитого драгоценными соболями. Князья Козловский и Щербатов ему мало в чем уступали. Видимо, было что пограбить и у командиров солдатских и рейтарских полков, и даже у простых ратников. «У нас добыча пропадает!», – кричали татары: «Поляки милостивее к врагам своим, москалям; за столько трудов, за столько страданий, за столько крови хоть бы обоз московский облупить дали!»

Татары не преминули воспользоваться беспомощным положением русских, как только представилась возможность. Поляки обещали охранять безоружных от хищных крымцев, но слова своего не сдержали. Их караулы не сумели или не захотели помешать ордынцам, жаждущим ясака и дувана. Русские и тут не сдавались, отбивались от крымских грабителей и работорговцев поленьями, ножами, однако силы были неравны. Многих воинов вероломно убили, но большинство попало в плен и было продано в рабство. Самого Шереметева «ясновельможные паны-рыцари» Любомирский и Потоцкий решили передать «степному царю» Гирею в знак благодарности за помощь в борьбе с варварской Московией.

В Москве были потрясены случившимся. А как реагировали в Европе? Ответ найдём в книге шереметевского летописца Александра Барсукова: «Несчастье, постигшее московскую рать и её главного воеводу Василия Борисовича Шереметева, принято было в католической Европе за «милость Божию ко всему христианскому миру»».

*****

Наутро боярина разбудили, дали ему умыться и привести себя в порядок. Его кафтан поизносился до дыр, портки и сапоги, хотя и были справлены прошлый год на царёвы пожертвования, выглядели убого. Изделия местных портных и скорняков не выдерживали испытание пещерной жизнью. Боярин попросил стражников постричь бороду, дабы выглядеть достойно при встрече с царёвыми посланниками. Прочитав молитву, старик сел в крытую арбу и вспомнил о том, как татары его препроводили в Крым после Чудновского побоища.

*****

В сущности, судьбу Шереметева решила жадность поляков, которые обещали крымским татарам за участие в войне 200 000 ефимков, но после победы деньги зажали предложили союзникам расплатиться трофеями. Самым дорогим призом в их добыче был русский боярин и стратег.

Воеводе было объявлено, что он должен быть выдан Гиреям и оставаться у них в качестве заложника до исполнения условий капитуляции. Так неожиданно судьба направила боярина в басурманский Крым.

Шереметев сел в свою карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. За ним следовали пять телег с поклажею и одиннадцать его слуг, а далее ехали в особых повозках, около ста человек, особенно преданных Шереметеву и пожелавших остаться с ним и в неволе. Поезд замыкал татарский конвой, состоящий из трехсот всадников.

Семь недель татары везли Шереметева по степи, окольными дорогами, из опасения преследования и потери столь ценной добычи. Наконец, 13-го декабря 1660 года Шереметев приехал в Бахчисарай и в тот же день был призван ханом Мухаммед-Гиреем, который на первый раз обошелся с ним как будто даже ласково.

После ханского приёма, Василий Борисович был приглашен к «ближнему человеку» Гирея, Сефер Гази-аге, и там, в присутствии турецкого посланника, между агой и боярином произошел разговор, имевший для пленённого весьма печальный последствия. Сефер Гази-ага, думая вероятно произвести впечатление на турецкого гостя, сказал: «Русские так часто терпят поражение на ратном поле, что у вашего Царя скоро людей не останется. Ещё немного и Москву можно будет захватить голыми руками». Шереметев резко возразил ему и закончил свою речь так: «Ваш случайный союз с поляками стал причиной моего поражения, но угрожать великому государю у всех вас кишка тонка!» По-видимому, ага сильно рассердился на резкие слова Шереметева и решил отомстить ему, усложнив требования выкупа. За голову воеводы крымцы потребовали уплаты казны за четыре года вперед и уступки Казани и Астрахани.

Ссора с Сефер Гази-агой обернулась для Шереметева кандалами и ссылкой на охотничью заимку. Он сам варил себе пищу и, не имея никаких денежных средств, должен был довольствоваться татарскими подачками.

А тем временем шёл торг за выкуп боярина между Москвой и татарами. Царь Алексей Михайлович очень хотел выкупить Василия Борисовича, но беспрестанные войны опустошили казну и свободных денег не было. Вместо 50 000 ефимков удалось наскрести 25 000, а остальную сумму должны были уплатить Шереметевы из своих средств. Тут нужно сказать, что их большая родня давно жила недружно. Делёжка вотчин перессорила наследников и создала напряженные имущественные отношения.

Жена крымского узника - Прасковья Васильевна, рожденная Третьяковой, помыкалась по теремам Одоевских (могущественный Никита Иванович наследовал от тестя Фёдор Ивановича бОльшую часть шереметевских родовых вотчин) и двоюродных Васильевичей, и поняла, что помощи от них не дождёшься. Осталась одна надежда на народ. Хворая, но сильная духом женщина открыла в Москве сбор пожертвований.

В Московском государстве выкуп пленных считался делом душеспасительным, и «Уложением» царя Алексея Михайловича был установлен сбор полоняничных денег со всего государства. Так как за Шереметева надо было уплатить крымцам крупную сумму, то в Посольском приказе сидел особый подьячий, «у кого боярина Василия Борисовича окуп ведом»; пожертвование принимались и деньгами, и мехами.

Для облегчения участи воеводы в Крыму, туда была направлена взятка из собранных средств. Деньги растопили лёд в сердце Сефер Гази-аги и тот отдал приказ Шереметева расковать и отправить в «жидовский городок». Так Василий Борисович оказался в Чуфут Кале.

*****

Из Крепости в Бахчисарай вела утопающая в зелени деревьев дорога, что даже в летний зной позволяло наслаждаться неспешной прогулкой в тени. Каменное ложе ущелья было устлано небольшим слоем благодатной почвы, благодаря чему его затянуло зарослями кустов и деревьев.

Шереметев взирал с высоты арбы на непривычную для Крыма буйную растительность и думал о предстоящей встрече с царёвыми посланниками: «Тяжко им - горемычным. Татарская дипломатия обходительностью не отличается. главный приём: запугать переговорщиков, заставить ради спасения собственной шкуры забыть о государственных интересах».

Сам-то он сполна хлебнул горя от бахчисарайской дипломатии.

*****

Шум вокруг торга из-за Шереметева дошёл до ушей султана и тот потребовал выслать пленника в Стамбул. Такой поворот событий не устраивал хозяина Бахчисарая. Мухаммед-Гирей IV справедливо опасался, что османский повелитель оставит его ни с чем. И ещё хана мучал вопрос: «кто выносит сор из избы?». Под подозрение попал Сефер Гази ага, который постоянно путался с турками.

Помучавшись в сомнениях пару дней, Мухаммед решил, что «нет человека - нет проблемы». Хан нанял двух черкесов, те ворвались в дом Сефер Гази и насадили его на какое-то подобие вертела. Везир скончался в страшных муках. Мухаммед IV присвоил его богатства, а в Стамбул написал, что Шереметев умер. Для Василия Борисовича такой поворот имел печальные последствия, поскольку его упрятали от любопытных глаз в каменный мешок чуфуткалинской тюрьмы. Переговоры по поводу освобождения воеводы были прекращены.

Все, кто хлопотал об освобождении Шереметева погрузились в уныние. Польский пленник Павел Потоцкий, ожидавший в ту пору своего размена в Москве, сочувственно высказался по этому поводу: «Московское правительство с одной стороны, назначило Шереметева на роковую должность, от которой отказывались все его товарищи; с другой стороны, отнеслись к нему недостаточно внимательно и поскупилось освободить его от бедствия, которому подвергался он, доблестно сражаясь за Русское государство».

Судьбу пропавшего героя прояснил грандиозный скандал в Бахчисарае.

У Сефер Гази остался сын – Ислам-ага, который бежал в Стамбул и сочинил умелый донос на хана Мухаммеда IV. В столице и без того были недовольны поведением бахчисарайского правителя. Хана решили отставить, а на его место прислать очередного резервиста из клана Гиреев.

Узнав о своей отставке, хан взбунтовался, но за непопулярного интригана и скупердяя никто не заступился. Он обратился за помощью к Польше, к козакам и даже к России… Все проигнорировали этот отчаянный призыв. Мухаммед-Гирею IV оставалось только бежать, забрав с собой всё самое ценное, в том числе и Шереметева.

В письме к царю Василий Борисович, так описал это приключение: «Мухаммед-Гирей возил меня более пятисот верст в телеге, в кандалах; едва было не замучил до смерти». Узнав, что низложенный хан увез Шереметева, крымские беи, считая его государственной собственностью, пустились в погоню за казнокрадом и настигли его у кубанских берегов. Сыновья отставного Гирея, замыслили убить боярина; чтобы он никому не достался, но беи отговорили; доказав, что такая же участь постигнет впредь всякого знатного крымца, который попадет в плен в Московское государство.

19 мая 1666 года Шереметев был привезен обратно в Крым и встретил хороший прием, со стороны нового хана Аадиль-Гирея. Его накормили, одели и вернули в Чуфут Кале.

Туда он уехал обнадеженный, что его в Крыме долго держать не будут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Хана тут же отвлекла малороссийская авантюра султана, который пожелал расширить империю за счёт мятежной Гетманщины. Аадиль-Гирею идея не понравилась, и он устроил конфликт со ставленником Стамбула - гетманом Дорошенко. Малорусская коллизия обернулась для хана опалой сюзерена и финансовыми потерями. Чтобы ликвидировать дыру в бюджете Гирей решил продать Алексею Михайловичу мир на «южных рубежах».

27 апреля 1670 года был заключен договор, по которому Московское государство обещалось доставлять ежегодно «поминки» в Крым, и выкупить Шереметева за 60 000 ефимков или 30 000 золотых. Местом общего размена были указаны Валуйки.

Всё бы ничего, но татары потребовали произвести расчёты на берегах Донца, ближе к своему логову, поскольку боялись, что на денежный куш позарятся беспокойные соседи: калмыки, ногаи, черкесы или казаки. Дело вновь утонуло в бесконечных переговорах.

Аадиль-Гирей в конце концов согласился с русскими условиями. 29 апреля 1671 года, он отпустил Шереметева «с великою честью». Боярин выехал из Бахчисарая в ханском рыдване, сопровождаемый разменным князем Адильшей Сулешевым и Мамет-агою, которому было поручено принять от окольничего Скуратова государеву казну и «окуп».

Не успели ханские переговорщики достигнуть Перекопа, как их догнал султанский гонец с известием об отставке Аадиль-Гирея и назначении новым правителем Селим Гирея. Обмен откладывался до тех пор, пока преемник не разберётся с запутанными делами предшественника.

Расстроенный Шереметев был снова отвезен в Жидовский городок, где 8 октября получил от царя милостивую грамоту и двести золотых червонных.

Воцарившийся Селим Гирей подружился с Дорошенко и увяз в бесконечных войнах с Польшей. Его приближенные, оставшиеся на хозяйстве, прежде всего заботились о своих, а не ханских интересах. Судьба Василия Борисовича их не интересовала, поскольку расчёты за него нельзя было произвести без ханского ведома.

Лишь четыре года спустя, ближний ханский человек Батыр-ага стал упрашивать хана отпустить Шереметева на «окуп», и отписка об этом Шереметева царю Алексею Михайловичу была отправлена в начале декабря 1675 года.

В Москве она была получена 24 февраля 1676 года, но к этому моменту царь скоропостижно скончался от горячки. Так и не исполнилось желание Шереметева снова увидеть «государевы очи и пресветлое государево лицо» царя Алексея Михайловича...

Война за Малую Русь не прекращалась. Гибли тысячи козаков, татар и поляков. Геройский Дорошенко понял, что его план провалился. От всей Гетманщины остался один Чигирин, а люди разбежались. Пора было подумать о себе. Дорошенко сдал город русским войскам и уехал в Москву, где наградой ему стало воеводство в далёкой и спокойной Вятке.

Ответить за провал пришлось незадачливому Селиму Гирею. Его поменяли на тихого и рассудительного Мурад Гирея I, которому султан поручил развязаться с гетманской авантюрой и замириться с русскими.

*****

Посольский стан находился в начале Иосафатовой долины, неподалёку от Успенского монастыря (фантастическое существование данной обители в сердце Крыма объясняется её древним происхождением, когда ни татар, ни караев в этих местах ещё не было).

Шереметев вошёл в каменный дом и оказался в объятиях стольника Василия Тяпкина и дьяка Никиты Зотова. Для них этот седовласый старик был настоящим былинным героем, о судьбе которого на родине складывались легенды.

Послы передали боярину послание и государево жалованье - сто червонцев золотом и 40 собольих шкурок ценой 50 рублей каждая. Сумма немалая, только в положении Шереметева распорядиться ею было непросто. Татары всегда были наготове, чтобы обобрать пленника и ничего не дать взамен. Василия Борисовича до слёз растрогало, то, что преемник Алексея Михайловича - царь Фёдор Алексеевич помнит о нём и рассчитывает выкупить, как только наладится мир.

*****

Послы рассказали, что татары приняли их плохо. Ближайшее окружение хана попыталось силой не допустить русских гонцов на прием.

По мнению посольских - этому инциденту были возможны две причины…

Первая - попытка унизить русских послов (а через это и русского Царя), инициированная ханом. Московские гонцы, дескать, имеют столь низкий для него статус, что он считает недозволительным тратить на них свое драгоценное время. Пусть с русскими посланниками разбираются ближние люди, а то и разменный бей — лицо, весьма низкое в придворной иерархии.

Вторая причина - более правдоподобна. Это желание ближних людей к самовозвышению, потребность казаться более значимыми, чем они есть.

Во время встреч с Зотовым и Тяпкиным некий ближний человек спросил про прямое к нему письмо от «думного царского величества дьяка», и сердился, что такого письма нет, и даже обвинил русских послов в его сокрытии.

Но русские послы были непреклонны. Когда аталык и разменный бей прибыли в посольский стан и опять потребовали грамоту, чтобы передать ее хану, они получили отповедь Зотова и Тяпкина: «Мимо ево Ханской руки никому из ближних ево людей Великого Государя нашей грамоты не дадим».

Крымцы разозлились, стали кричать, размахивать руками и даже плевать сторону неверных. Однако послы не испугались и сдержано ответствовали: «И мы говорили: где головы наши будут, там и грамота Царского Величества при нас, а когда уже увидите нас мертвых пред собою, тогда и грамоту Царского Величества возьмете».

Аудиенция с ханом состоялась, подарки были вручены (шубы и водка), но переговоры о мире застряли вокруг вопроса о границах. Турецкий султан (и его вассал крымский хан) желали иметь границу по Днепру, русская сторона настаивала на границе по рекам Рось, Тясмин и Ингул.

Договориться о границе не удалось. Если царские послы были готовы идти на уступки, то зависимые от султана крымцы стояли за интересы Стамбула насмерть, памятуя, что за ошибку заплатят головой.

Время шло, а результата не было. Напившись русской водки, Мурад-Гирей вспомнил про Шереметева и велел карайскому Наместнику устроить встречу старика с земляками.

*****

Шереметев выслушал молодежь и после паузы начал говорить: «Я думаю, что у Хана нет выбора. На Западе османы затевают большую войну и им необходим мир с Россией. Однако допустить капитуляцию на северных границах турки не позволят и будут воевать с нами до последнего татарина. Ни нам, ни ордынцам это не выгодно. Лучше уступить и использовать замирение для укрепления земства». По выражению посольских лиц было видно, что они не совсем понимают, как может многолетний сиделец помочь им развязать «гордиев узел» восточной политики. Василий Борисович вздохнул и продолжил: «Восточный этикет требует торга, и вы правильно всё сделали. Слабины не показали. сейчас пришло время уступить». Тяпкин и Зотов встревоженно переглянулись почти одновременно произнесли: «Как так!?»

продолжил: «Если бы я проявил разумную гибкость под Чудновым, то не сидел бы в жидовской яме двадцать лет. Тогда можно было пойти на попятную, да гордыня помешала. Разум застлала проклятая! Вам государево дело доверили и не важно, как вы будете выглядеть и что будут думать про вас. Важно, как вы старания свои сможете обратить на пользу Отечеству!»

Василий Тяпкин, как старший в посольстве, молвил: «Слушаем тебя, боярин! Не зря нам в Москве говорили о том, что ежели совсем худо станет - добиться встречи с тобой».

Шереметев доброму слову был рад, но виду не подал: "Мурад Гирей требует границу по Днепру? Соглашайтесь! Для конницы хана дальше Ингула - чужая земля. Права заявят, а обустраиваться не захотят. И Киев им не нужен. Зачем им городские хлопоты? Им - кровососам только поминки нужны!»

Никита Зотов, внимательно слушавший воеводу, возмутился: «Как же, боярин, отдать? Неверные, желаемое заполучив, дальше борзеть начнут. Дашь им палец – откусят руку по локоть!»

«А вы не спешите! Торгуйтесь, обнадёживайте. Дайте им понять, что уступаете себе во вред. Если в ваш приезд Мира не случится, то договоритесь со второго раза! Коли яблоко созреет, то само с ветки к ногам упадёт», - выговаривал старик.

Шереметев ещё долго наставлял молодёжь, раскрывая им секреты ханского двора, а в конце сказал: "Царь у нас молодой. Ещё в силу не вошёл. Нужно время. Вот мы и должны ему помочь!"

Прощались с надеждой на новую встречу в Москве...

Всю обратную дорогу в Чуфут Кале Шереметев думал о посольских, бормоча про себя: «Молоды, но не зелены! Всё поняли и пользу извлекли. С такими людьми можно стократ царство преумножить!»

*****

Боярин в предчувствиях не ошибся. Тяпкин и Зотов дипломатическую задачу решили: мирный договор на 20 лет подписали, границу по Днепру установили. И даже Киева не уступили. Поэтому поводу в договоре было сказано следующее: «А Киев город и с принадлежащими ево изстари пределами и городками, разоренные городки Васильков, Триполье, Стайки, Киевская старая граница под его царскою державою бытии». Пером на века написали, чтобы у потомков сомнений не было.

Мирный договор, подписанный в Бахчисарае в 1681 году, стал четким свидетельством усиления позиции России. Крымское ханство фактически заперли за Перекопом и к 1685 году унизительные поминки сошли на нет. Больше Россия не кормила потенциальных врагов, а осваивала "Дикое поле", подготавливая русскую реконкисту.

ЭПИЛОГ.

Мир с татарами обернулся для Шереметева долгожданным освобождением. Выкуп произошёл на одной из Днепровских переправ, где князь Пётр Хованский устроил герою торжественную встречу.

Летописец шереметевского рода - А. П. Барсуков, так описал это событие: «Князь Хованский встретил боярина Шереметева у самого шатра и «здравствовал ему освобождением». Тот, ссев с коня, горячо благодарил и «много кланялся до земли». В государевом шатре все сели за обеденный стол и долго тешились дружескою беседою, «учиняя освобождению боярина здравствования»».

В Москве боярина встретил сам Царь Фёдор Алексеевич и представил его членам Думы. Там среди сорока виднейших людей России ему отвели почётное пятое место. Однако Шереметеву это было не в радость, поскольку и сын его и жена умерли, так и не дождавшись отца и мужа из плена. Дела в вотчинах были расстроены, да и здоровье подкачало.

Прожив на родине всего несколько месяцев, он вскоре занемог и умер.

Перед тем как оставить этот мир Василий Борисович решился на небывалое – выписал вольные всем своим людям. Последние строки его завещания были наполнены истинным христианским состраданием к тем, кто волею судьбы был лишен главного божественного дара – быть свободным: «А людем моим крепостным и купленным, и полонным, с женами их и с детьми и до их пожитки, всем ВОЛЯ, и дать прикащикам моим, за своими руками, отпускные».