Фольклор.- Тайные знания русской деревни. - Русские предания и легенды.

На вопрос, откуда же пошли русские мифы и легенды, принято отвечать, что их, как и весь европейский эпос, сформировала греко-римская культура. Однако ответ этот не совсем правильный.

Сознание древних людей по отношению к природе и окружающему их миру было достаточно условным и примитивным, и потому у многих древних народов культура очень похожа. Отсюда налицо схожесть древнерусских мифов с мифами античной культуры. И для тех, и для других, такие основные силы природы, как, например, огонь, играли очень важную роль, ведь, с одной стороны, огонь помогал людям готовить пищу, изготовлять орудия труда, но в то же время он мог стать настоящим бедствием, если с ним недостаточно аккуратно обошлись. Потому-то наши предки возносили и восхваляли силы природы, надеясь тем самым задобрить их и привлечь на свою сторону, чтобы было легче жить, не терпеть убытков от природы.

Произведения фольклорной несказочной прозы, с точки зре­ния народа, важны как источник информации, а в отдельных случаях еще и как предостережение, назидание. Следовательно, в несказочной прозе познавательная и дидактическая функции преобладают над художественной. Несказочная проза имеет иную, нежели сказки, модальность: ее произведения приурочены к ре­альному времени, реальной местности, реальным лицам. Для несказочной прозы характерна невыделенность из потока обы­денной речи, отсутствие специальных жанровых и стилевых ка­нонов. В самом общем смысле можно сказать, что ее произведе­ниям свойственна стилистическая форма эпического повество­вания о достоверном: Старики говорили...; Старичок выксунский рассказывал мне...; Видел я чудеса, представлялись мне...; Говорят, что будто...; Моя мама рассказывала...; Вот у нас в нашей деревне у одной женщины...; Вот я была сама в переделе.

Наиболее устойчивым компонентом является персонаж, вок­руг которого объединяется весь остальной материал. Важный признак несказочной прозы — сюжет (содержание). Обычно сю­жеты имеют эмбриональную форму (одномотивные), но могут передаваться как сжато, так и подробно. Произведения неска­зочной прозы способны к контаминациям. Иногда образуются сюжетные циклы — вокруг персонажа или события. Многие сю­жеты народной несказочной прозы — типологического характе­ра, они закономерно возникали в мировом фольклоре. Встреча­ются также "бродячие сюжеты", зафиксированные у разных на­родов в разные периоды их истории.

Жанры несказочной прозы не обладают той устойчивостью поэтической формы, которая присуща сказкам, поэтому обычно они определяются по характеру содержания произведений. Для раннетрадиционного фольклора были характерны мифы. В клас­сическом фольклоре известны предания, легенды, демонологи­ческие рассказы.

Тематическим и сюжетным фондом несказочной прозы яв­ляются устные народные рассказы — произведения, обычно не содержащие элементов фантастики и оформленные как рассказ о современности или о недавнем прошлом. Устные народные рассказы нельзя назвать собственно фольклором, они — своего рода "сырье" для легенд, преданий и проч., которое по необхо­димости могло быть востребовано.

Проблема разграничения жанров несказочной прозы — слож­ная. Это вызвано нечеткостью самого материала, большой гибко­стью произведений. Общая и характерная черта народных пове­ствований несказочного характера — непостоянство, текучесть формы. Они легко приспосабливались к местным условиям. Раз­мытость жанровых границ часто приводила к взаимодействиям жанров несказочной прозы как между собой, так и со сказками. Один и тот же сюжет мог принимать разные формы, периоди­чески выступая в виде былички, легенды, предания или сказки. Не случайно легенды, предания и особенно былички в XIX в. публиковались в сказочных сборниках вперемежку со сказками.

Предание — это рассказ о прошлом, иногда очень отдален­ном. Предание изображает действительность в обыденных фор­мах, хотя при этом обязательно используется вымысел, а иногда даже фантастика. Основное назначение преданий — сохранять память о национальной истории. Предания стали записываться раньше многих фольклорных жанров, так как были важным ис­точником для летописцев. В большом количестве предания бы­туют в устной традиции и в наши дни.

Предания — это "устная летопись", жанр несказочной прозы с установкой на историческую достоверность. Само слово "пре­дание" означает 'передавать, сохранять'. Для преданий харак­терны ссылки на старых людей, предков. События преданий кон­центрируются вокруг исторических деятелей, которые незави­симо от своего социального положения (будь то царь или пред­водитель крестьянского восстания) предстают чаще всего в иде­альном свете.

Любое предание исторично в своей основе, потому что толч­ком к его созданию всегда служит подлинный факт: война с иноземными захватчиками, крестьянский бунт, крупное строи­тельство, венчание на царство и проч. Вместе с тем предание не тождественно реальности. Как фольклорный жанр оно имеет право на художественный вымысел, предлагает собственную интерпретацию истории. Сюжетный вымысел возникает на ос­нове исторического факта (например, после пребывания в дан­ном пункте героя предания). Вымысел не противоречит истори­ческой правде, а, напротив, способствует ее выявлению.

В июле 1983 г. во время фольклорной практики студенты МПГУ в подмосковном Подольске записали от А. А. Воронцова, 78 лет, предание о происхождении названия этого города. Исторически достоверно, что Петр I посещал Подольск. Предание выражает негативное отношение народа к его жене-иноземке (Екатерине I), ради которой законная цари­ца была сослана в монастырь (см. в Хрестоматии).

Известны два основных пути создания преданий: 1) обобще­ние воспоминаний; 2) обобщение воспоминаний и их оформле­ние с использованием уже готовых сюжетных схем. Второй путь характерен для многих преданий. Общие мотивы и сюжеты пе­реходят из века в век (иногда как мифы или легенды), будучи связываемы с разными событиями и лицами. Существуют по­вторяющиеся топонимические сюжеты (например, о провалив­шихся церквах, городах). Обычно такие сюжеты окрашивают по­вествование в сказочно-легендарные тона, однако они способ­ны передавать что-то важное для своей эпохи.

Одним из международных является сюжет о том, как царь усмирил разбушевавшуюся водную стихию. (Его, например, относили к персидс­кому царю Ксерксу.) В русской устной традиции сюжет стал фигуриро­вать в преданиях об Иване Грозном и о Петре I (см. в Хрестоматии).

Сюжеты о Степане Разине также впоследствии прикреплялись к дру­гим персонажам. Например, В. И. Чапаева, подобно Разину, не берет никакая пуля; он фантастически освобождается из плена (нырнув в ков­шик с водой или уплыв в нарисованной на стене лодке) и проч.

И все же событие предания изображается как единичное, за­конченное, неповторимое.

Предание повествует об общезначимом, важном для всех. Это влияет на отбор материала: тема предания всегда общенародно­го значения или важна для жителей данной местности. Харак­тер конфликта — национальный либо социальный. Соответствен­но персонажи — это представители государства, нации, конк­ретных классов или сословий.

В преданиях выработались особые приемы изображения ис­торического прошлого. Проявляется внимание к частностям боль­шого события. Общее, типическое изображается посредством частного, конкретного. Преданиям свойственна локализация — географическая приуроченность к селу, озеру, горе, дому и т. п. Достоверность сюжета подкрепляется разнообразными матери­альными свидетельствами — так называемыми "следами" героя (им построена церковь, проложена дорога, подарена вещь).

В Олонецкой губ. показывали серебряные чарки и полтинники, якобы подаренные Петром I; в Жигулях все находимые в земле старинные вещи и человеческие кости приписывались разинцам.

Распространенность преданий неодинакова. Предания о ца­рях бытовали на всей территории государства, а предания о дру­гих деятелях русской истории рассказывались преимущественно в той местности, где эти люди жили и действовали.

Так, летом 1982 г. фольклорная экспедиция МПГУ записала в д. Дорофеево Островского р-на Костромской обл. от крестьянина Д. И. Яровицына, 87 лет, предание "Об Иване Сусанине" .

Сюжеты преданий, как правило, одномотивные. Вокруг пер­сонажа могли развиваться сводные (контаминированные) пре­дания; возникали сюжетные циклы.

В преданиях существуют свои способы изображения героев. Обычно персонаж только называется, а в эпизоде предания по­казывается какая-то одна его черта. В начале или в конце пове­ствования допускаются прямые характеристики и оценки, необ­ходимые для того, чтобы образ был правильно понят. Они выс­тупают не как личное суждение, а как общее мнение (о Петре I: Вот оно царь — так царь, даром хлеба не ел; лучше бурлака рабо­тал; об Иване Сусанине: ...ведь он спасал не царя, а Россию.).

Портрет (наружность) героя изображался редко. Если порт­рет появлялся, то был лаконичен (например: разбойники — си­лачи, красавцы, статные молодцы в красных рубахах). Портрет­ная деталь (например, костюм) могла быть связана с развитием сюжета: неузнанный царь ходит переодетым в простое платье; разбойник является на пир в генеральском мундире.

Ученые выделяют разные жанровые разновидности преданий. Среди них называются предания исторические, топонимичес­кие, этногенетические, о заселении и освоении края, о кла­дах, этиологические, культурологические — и многие другие. Приходится признать, что все известные классификации услов­ны, так как универсального критерия предложить невозможно. Часто предания подразделяются на две группы: исторические и топонимические. Однако историческими являются все преда­ния (уже по их жанровой сущности); следовательно, любое то­понимическое предание также исторично.

По признаку воздействия формы или содержания других жан­ров среди преданий выделяются группы переходных, периферий­ных произведений. Легендарные предания — это предания с мотивом чуда, в которых исторические события осмыслены с ре­лигиозной точки зрения. Иное явление — сказочные сюжеты, при­уроченные к историческим лицам (см. в Хрестоматии сюжет о Петре I и кузнеце — известного сказочника Ф. П. Господарева).

В репертуаре русских преданий можно выделить следующие основные циклы: древнейшие предания, предания о "справед­ливом царе", предания о предводителях народных движений, предания о разбойниках и кладах.

Древнейшие предания появились в то время, когда сверхъес­тественные персонажи родоплеменных мифов были заменены обычными людьми (А. Н. Афанасьев назвал этот процесс "низ­ведением богов с неба на землю"). Предания повествуют о рас­селении славянских племен и об их родоначальниках, с имена­ми которых связывалось название самих племен: Чех, Лех, Рус, Радим, Вятка. В преданиях о первых русских князьях фиксиру­ется их близость к народу (перевозчики Кий, Ольга; сын князя и рабыни Владимир I). Рассказывается о важных событиях их жизни, о смерти князей (смерть Олега от любимого коня; убий­ство древлянами Игоря и месть его жены Ольги). Сообщается о построении и укреплении первых русских городов (Киева, Переяславля и других); об обороне этих городов и военных хитро­стях осажденных жителей (например, предание "О Белгородс­ком киселе" — см. в Хрестоматии). Большое количество преданий посвящено борьбе Древней Руси с внешними врагами, а также междоусобным войнам. Прославляются подвиги отдель­ных людей, не покорившихся врагам — мужчин, женщин и даже детей. Это подвиг киевского отрока, жившего в X в., который пробрался через лагерь печенегов к русскому войску за подмо­гой; поединок молодого силача Кожемяки с громадным печенежином (см. в Хрестоматии); подвиг рязанцев в XIII в.: Евпатия Коловрата и княгини Евпраксии — и другие.

Предания о справедливом царе связаны с именами Ивана IV (Грозного) и Петра I.

Предания об Иване Грозном отразили борьбу царя с фео­дальной верхушкой, боярами. Ряд преданий связан с Казанским походом (в их числе и фантастический сюжет о наказании Вол­ги). Иван Грозный становится кумом приютившего его крестья­нина, и даже известно предание об избрании Ивана Грозного в Цари из мужиков (см. в Хрестоматии). Особую группу составля­ют предания новгородцев о разгроме Новгорода в 1571 г. В них выражено резко отрицательное отношение к царю и опричнине (о Марфе Посаднице; о потоплении новгородцев в Волхове; о чуде, заставившем Ивана Грозного раскаяться: убитый митро­полит Корнилий взял в руки свою отрубленную голову и шел за царем по пятам; о происхождении валдайских колокольчиков из разбитого вечевого колокола; о юродивом Миколке, обличав­шем царя при его въезде во Псков: "Ивашка, Ивашка, ешь хлеб-соль, а не человечью кровь!").

Предания о Петре I сформировались позднее, поэтому образ царя в них более конкретен. Группа сюжетов сохраняет память об исторических фактах: русско-шведской войне, строительстве Ладожского канала (канавы), строительстве корабельных верфей. Самая многочисленная группа преданий — о взаимоотношени­ях Петра I с представителями разных социальных групп и про­фессий. Царь ест у бедной крестьянки мурзовку (хлеб в квасу); ценит полезные советы солдата; крестит солдатских детей; зас­тавляет бояр работать в кузнице; псковским монахам велит стро­ить оборонительные укрепления — и проч. Известны предания на тему "Петр I—мастер". Царь учился за границей лить пушки, строить корабли; инкогнито работал на заводах и верфях. Он перенимал ремесло и у русских мастеровых. Вместе с тем Петр I так и не смог сплести лаптя.

С образами Ивана Грозного и Петра I связаны многие топо­нимические предания; к этим персонажам прикреплены ска­зочные сюжеты ("Гуси с Руси", "Беспечальный монастырь", "Горшеня", "Грозный и вор", "Петр I и солдат").

Предания о предводителях народных движений дополняли уто­пическую мечту народа о справедливом царе.

В фольклоре самый ранний исторический образ народного предводителя — атаман сибирских казаков Ермак Тимофеевич, победивший сибирского хана Кучума. Цикл преданий о Ермаке складывался одновременно с циклом об Иване Грозном (в кон­це XVI — начале XVIII в.). Образ Ермака впитал эпические чер­ты былинных богатырей и окрашен народными представления­ми о "благородном разбойнике". Основная группа сюжетов о Ермаке связана с его Сибирским походом (кто был Ермак; цель похода; с кем шел Ермак; победа Ермака; гибель Ермака).

Предания о Степане Разине соединяли историческую досто­верность с фольклорным типом удалого разбойника, не случайно А. С. Пушкин назвал Разина "единственным поэтическим ли­цом в нашей истории". Предания рассказывают о том, как Ра­зин стал атаманом, о его походе на Астрахань и казни астрахан­ского архиерея, о действиях разинцев, грабивших на Волге и на Дону купеческие и царские суда. Известны предания о том, что Разин помогал бедноте и наказывал жестоких помещиков. Вместе с тем Разин изображается как чародей, колдун: его не берут пули, он останавливает суда волшебной силой, плавает и летает на кошме — и проч. В преданиях о поражении восстания и кон­це жизни Разина существует несколько версий: он умер своей смертью; его выдала коварная женщина (жена, любовница); на­конец, Разин бессмертен (согласно одной версии — потому, что он великий грешник и его земля не брала; согласно другой — он явится как "возвращающийся избавитель"). Много преданий о кладах, заклятых Разиным.

Предания о Емельяне Пугачеве рисуют более реалистичес­кий образ, хотя и обнаруживается их связь с преданиями о Ра­зине (иногда даже утверждается, что Пугачев — это Разин, объя­вившийся в положенный срок). Предания создавались и рас­пространялись в местах восстания. Предания Поволжья выра­зили антикрепостнический пафос восстания. В них говорится не об изгнанном Петре III, а именно о Емельяне Пугачеве, ко­торый жестоко расправлялся с помещиками ("он тут ходил и душил господ'). Предания горнозаводских рабочих Урала пове­ствуют об участии того или иного завода в восстании: рабочие переходили на сторону пугачевцев, отливали для них пушки, делали снаряды; когда пугачевцы вынуждены были отступать — с ними уходило все население, а завод взрывали. Особенно много преданий яицких (уральских) казаков. В них выражено убежде­ние, что Пугачев — это Петр III. Казаки ждали от "законного царя" возвращения своих прежних порядков и передачи казачест­ву Яика со всеми угодьями. Предания окрашены социально-уто­пическими представлениями о "возвращающемся избавителе".

Осенью 1833 г. в Поволжье и Оренбургском крае (станицах Татище­вой, Берде, Нижне-Озерной) народные рассказы о пугачевщине записы­вал А. С. Пушкин. В Берде ему показали "золотые палаты" Пугачева — избу, обитую медной латунью. Материалы экспедиции были использова­ны в "Истории Пугачева" и в "Капитанской дочке".

Предания о разбойниках и кладах рассказывались повсюду в России, так как повсеместно были известны места, связанные с разбойниками, и места, где они будто бы зарыли клады. Типо­логический образ "благородного разбойника" (герой грабит бо­гатых и заступается за бедных) представал в многочисленных локальных вариациях (Чуркин, Рощин, Сорока). При этом ис­пользовались общие сюжеты, воссоздающие типическую био­графию разбойника. В ней обязательно разъяснялось, что имен­но побудило героя сделаться разбойником; изображалась чисто русская картина речных разбоев, разбойная удаль и ловкость. Трагический конец судьбы разбойника обязателен.

Широко распространены предания о разбойнике Кудеяре, которые отразили генетическую связь сюжетов о кладах с мифо­логией.

Древний пласт образа Кудеяра восходит к таинственному и могуще­ственному существу, хозяину земных недр и скрытых в них ценностей. Само слово "Кудеяр" означает буйного мятежника, волшебника, близко­го к темным силам ('куд' — злой дух, 'яр' — пылкость, буйство). Отсюда и появился поздний смысл образа — "разбойник".

Легенды — это прозаические произведения, в которых фан­тастически осмыслены события, связываемые с явлениями неживой природы, с миром растений, животных, а также людей (племена, народы, отдельные личности); со сверхъестествен­ными существами (Бог, святые, ангелы, нечистые духи). Основ­ные функции легенд — объяснительная и нравоучительная. Ле­генды связаны с христианскими представлениями, но в них ощущается и языческая основа. В легендах человек оказывается неизмеримо выше нечистой силы.

В качестве примера можно привести легенду о том, как новгородский архиепископ Иоанн "закрестил" черта в медном чайнике, а потом заста­вил его свозить себя в Иерусалим. Источником этого устного произведе­ния является "Сказание о великом святителе, о Иоанне, архиепископе Великого Новаграда, како был единой нощи из Новаграда в Иерусалим-граде и паки возвратися". Сказание было занесено в Четьи-Минеи и во многие старинные житийные сборники. (А чайник, в котором якобы был закрещен черт, и сейчас хранится в Новгороде, в музее).

Легенды бытовали как в устной, так и в письменной форме. Сам термин "легенда" пришел из средневековой письменности и в переводе с латинского языка означает "то, что должно быть прочитано" (legenda). Церковные книги способствовали между­народной распространенности многих сюжетов. Вместе с тем народные письменные легенды церковь относила к "отречен­ным книгам", так как их содержание не вполне совпадало с официальным вероучением. Такие книги назывались апокрифа­ми (от греч. apokryphos — "тайный").

Е. В. Аничков отметил, что апокриф, придя на Русь с греко-славян­ского юга, "дал нам все эти представления о премудром царе Соломоне и его борьбе с Китоврасом-Асмодеем, о создании мира Богом при помощи Сатанаила, о Крестном Древе, выросшем из главы Адамовой, о победи­телях мистического дракона, святых Феодоре, Никите и Георгии Храбром, о Николе Угоднике и громовержце Илии и проч."

В апокрифических легендах была важна не догматическая верность христианскому учению, а, как справедливо подчеркивал А. Н. Афанасьев, "правда гуманного христианского одушевления, проникающая собой все поэтическое создание".

Природа фантастического вымысла в легендах была разной. Некоторые легенды восходят к мифам о сотворении мира (космогоническим), о начале человеческого рода (этнологическим), о "конце света" (эсхатологическим) и др. Их выделяют в общую группу этиологических легенд (от греч. aitia — "причина" + logos — "слово, понятие"). Большинство легенд определяется религиозными верованиями людей (их сюжеты заимствованы из христианской литературы или связаны с нею), они образуют группу религиозно-назидательных легенд. Наконец, фантасти­ческий вымысел мог быть вызван социально-утопическими идеями народа: по этому признаку выделяется группа социально-утопических легенд.

Этиологические легенды имеют познавательный характер. В них фантастически объясняется происхождение окружающего мира, человека, а также предметов и явлений. В восточнославянской традиции часто разъясняется происхождение разных представителей фауны, и тогда сюжеты легенд сливаются со сказками о животных.

А. Н. Афанасьев в предисловии к сборнику «Народные русские легенды» привел ряд подобных примеров: собака первоначально была создана голою, но черт, желая ее соблазнить, дал ей шубу, т. е. шерсть; когда архангел Гавриил возвестил Пресвятой Деве, что от нее родится божественный Искупитель, она сказала, что готова поверить истине его слов, если рыба, одна сторона которой была уже съедена, снова оживет. И в ту же минуту рыба ожила и была пущена в воду: это однобокая камбала — и т. д.

К религиозно-назидательным легендам относится большое ко­личество произведений, разнообразных по содержанию и фор­ме. Это рассказы о Боге-отце, о Христе, об ангелах и святых; сюжетные толкования церковного календаря, имен святых; рас­сказы, предостерегающие от нарушения церковных запретов. Известны также легенды о святых старцах и легенды о юроди­вых (они нашли отражение в творчестве А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и других русских писателей).

Во время экспедиций кафедры русской литературы МПГУ (в то вре­мя МГПИ им. В. И. Ленина) в 1982 и 1983 гг. в Островский р-н Костромской обл. было выявлено три цикла местных легенд о юродивых: о прядильщике на фабрике Максимке Прозорливом (д. Дорофеево); о Васеньке — прозорливом человеке (с. Покровское; см. в Хрестоматии); о художнике Ефиме Честнякове (Ефимке), жившем в д. Шаблово Кологривского р-на.

В устной традиции христианские легенды могли принимать форму сказок. Отчасти это способствовало расширению сказоч­ного репертуара, даже обозначилась тенденция оформления но­вого жанра — легендарной сказки. С христианской письменной культурой связано обогащение русского сказочного репертуара такими сюжетами, как "Марко Богатый", "Безручка", "Соло­мон Премудрой" (см. в Хрестоматии), "Поп в козлиной шкуре" и рядом других. Традиционный нравственный мир русских ска­зок, их глубокое сочувствие к невинно гонимым могло есте­ственно приобретать христианскую окраску. Вместе с тем фан­тастика, связанная с образами Бога, Христа, святых, ангелов, чертей, часто служила в сказке осмыслению социально-бытовых отношений и противоречий, поэтому сказки легендарного про­исхождения нередко приближались к бытовым.

Например, в сборнике А. Н. Афанасьева "Народные русские леген­ды" опубликована сказка легендарного происхождения "Илья-пророк и Никола". В ее сюжете, построенном на взаимоотношениях хитреца и простака, эта классическая пара продублирована: с одной стороны — мужик и поп, с другой — Никола и Илья.

Мужик почитал Николу, а про Илью-пророка и думать забыл. Илья решил погубить мужиково поле, но Никола посоветовал мужику, каким образом переслать эту беду на попа (ильинского батюшку). Поп купил y мужика хлеб на корню — Илья наслал тучу, и град уничтожил посев. (Узнав, что наказал не мужика, а попа, Илья собрался поправить поле — однако Никола велел мужику купить поле назад за полцены... и т. д. В конце концов Никола посоветовал мужику купить для Ильи рублевую свечу, а для него (Николы) — копеечную. После этого Илья перестал грозить мужику бедой, а мужик стал одинаково почитать и Ильин день, и Николин день.

Социально-утопические легенды выразили страстную, но не­сбыточную мечту угнетенного крестьянства о справедливом об­щественном устройстве. Подобные идеи и иллюзии нашли воп­лощение в Библии — возможно, поэтому они известны у многих народов. Русская социальная утопия также была связана с ми­ровоззрением средневекового человека, т. е. христианина. В фоль­клоре социально-утопические легенды — сравнительно поздние произведения, датируемые от начала XVII до середины XIX в. Они дошли до нас в виде слухов, фрагментарных записей, пе­чатных или рукописных свидетельств. Источниками, позволяющими составить представление о народных социально-утопических легендах, являются также официальные документы, расспросные речи, протоколы допросов, доносы и изветы, воспоминания современников, "манифесты" и "указы" руководите­лей народных движений.

В сюжетах легенд вымышленные факты переплетались с реальными, причем вымысел имел особый характер: он не обоб­щал и не объяснял действительность, а дополнял ее. Этот не повторяющийся в других фольклорных повествованиях признак проявлялся следующим образом: рассказывалось о событиях, которые происходили в прошлом, продолжали развиваться или существовать в настоящем и должны произойти в будущем. Сле­довательно, сюжеты социально-утопических легенд развивались в трех хронологических измерениях. Социально-утопические легенды не только предсказывали будущее, но и призывали к действию. Они обладали особой, активной связью с действительностью, выполняли социальную функцию. Сюжеты легенд то ярко вспыхивали в народном сознании, то затухали. Иссле­дователь этого материала К. В. Чистов связал такую особен­ность с одним из важнейших условий бытования социально-утопических легенд — верой народа в их достоверность, которая "предопределила своеобразную их судьбу: социально-утопичес­кие легенды с падением этой веры переставали бытовать, не сохранялись в позднейшей устной традиции, либо трансформи­ровались в исторические предания...".

К. В. Чистов выделил три тематические группы легенд: о "золотом веке"; о "далеких землях"; о "возвращающемся избавителе".

Легенды первой группы получили свое название в соответст­вии с традиционными культурными представлениями о том, что "золотой век" — это "сказочное райское время, когда всем было хорошо, когда все благодушествовали". Устные легенды подоб­ного содержания могли связываться с воспоминаниями о воль­ном древнем Новгороде. Следы таких представлений обнару­живаются и в описании былинного города Галича.

В былине "Дюк Степанович" изображается ласковый князь, блестя­щий двор — счастливая земля с невиданно высоким уровнем жизни:

Как у нас-то во городе во Галиче <...>

Да мощены были мосты все дубовые,

Сверху стланы да сукна багрецовые.

Наперед-де пойдут у нас лопатники,

За лопатниками пойдут и метельщики.

Очищают дорогу сукна стлатого.

Широко известна легенда "О граде Китеже" (см. в Хрестома­тии ее литературный пересказ П. И. Мельниковым-Печерским).

Вера в "далекую землю" породила вторую группу легенд: о реке Дарье, о городе Игната (у казаков-некрасовцев), об Орехо­вой земле. Среди них одной из самых распространенных была легенда о Беловодье (см. в Хрестоматии). Она имела общерус­ский характер, но особенно популярна была среди старообряд­цев-беспоповцев. Вера в эту легенду привела к появлению среди них даже особой секты — бегунов. Считалось, что в Беловодье нет никакой светской власти, государственной организации, суда. Там есть только "духовные власти", которые представали в иде­ализированных и демократических формах.

В 1903 г. среди уральских казаков распространился ложный слух о том, что в Беловодье побывал Л. Н. Толстой, который якобы присоединил­ся там к старообрядчеству и даже принял какой-то сан. В этой связи к Толстому была послана специальная делегация — проверить, так ли это.

Третья группа — легенды о "возвращающихся царях (или царевичах)-избавителях". На протяжении нескольких веков они выступали "содержательной формой идеологии народных движений".

В основе этих легенд лежала общая схема сюжета:

Природный царь (царевич) намерен осуществить социальные преоб­разования в пользу крестьян (освободить их от крепостной зависимости и проч.). Однако боярское окружение добивается отстранения избавителя (он подменен кем-то другим; заточен в тюрьму; объявлен умершим и проч.). Происходит чудесное спасение избавителя (вместо него хоронят куклу; добровольно гибнет верный слуга; избавитель совершает побег из заточения). Какое-то время он вынужден скрываться (на острове, в горах, на чужбине и т.п.) или анонимно странствовать по Руси. Однако народ получает вести (от его посланников; по его указам с золотой строчкой) или же благодаря случайным встречам узнает его самого. Правящий царь пытается помешать избавителю осуществить задуманное (преследует; предлагает компромисс) — но безуспешно. Происходит возвращение избавителя (в предсказанный час; по другой версии — раньше времени, так как страдания народа очень тяжелы) и узнавание его народом (по царским отметинам на теле и проч.). Избавитель воцаряется в столице (Москве, Петербурге), осуществляет задуманные социальные преобразования: освобождает крестьян, наделяет их землей, отменяет все повинности; или же — по месту бытования легенды — дарует свободу казакам и проч. Он жалует своих ближайших сподвижников, наказывает изменников, незаконного царя, придворных, дворян.

Легенда демонстрирует очень высокую степень царистских иллюзий. Мы видим, что социальное сознание крестьян было монархическим. Исторический оптимизм народа соединялся с образом истинного царя, который выступал своеобразной, утопической, "надклассовой" силой, способной противостоять царям реальным. При этом конфликт избавителя с правящим ца­рем мог иметь под собой действительное жизненное обоснование (Екатерина II и Петр III; Екатерина II и Павел), а мог быть вымышленным либо проблематичным (царевич Димитрий и Борис Годунов). Как известно, легендой воспользовались мно­гие самозванные престолонаследники, объявлявшие себя то уби­тым во младенчестве царевичем Димитрием, то цесаревичем Петром Федоровичем (Петром III). Только одних самозванных Петров III (наряду с самым значительным среди них — Е. И. Пугачевым) во второй половине XVIII в. было более двух с по­ловиной десятков! Использовались также имена царевича Алек­сея, Павла, Константина и др. Последняя модификация леген­ды, всплывшая в современной периодике, — об Александре I как о старце Федоре Кузьмиче, а об этом подробнее,  во второй части статьи...

Продолжение следует...