Архетипы славянского сознания - Облик Волка - Часть V.

Удивительно, но тема жертвоприношений или ритуального поедания у разных древних народов касается практически любых животных, птиц, пресмыкающихся и насекомых, но только не волков (разумеется, с учётом региона постоянного проживания того или иного народа). Фрэзер упоминает всего лишь два момента, связанных с волками: в первом случае речь идёт о герое скандинавского предания Ингиальде, сыне короля Аунунда, который в юности отличался робостью, но, съев волчье сердце, Ингиальд стал отменным храбрецом. Впрочем, отношение скандинавов к волкам достаточно характерно отображено в их мифологии, ознакомиться с которой может каждый желающий – эта литература была всегда широко доступна (в отличие, скажем, от качественной литературы по истории и мифологии славян). Упомяну только чудовищного гигантского волка Фенрира, которого боги посадили на цепь с третьей попытки, чтобы он не сожрал весь мир. По легенде, Фенрир в битве перед концом света пожрёт самого Одина, но будет убит Видаром, который разорвёт ему пасть и тем самым отомстит за отца. Впрочем, и у Одина были в услужении ещё два волка с характерными именами – Гери («жадный, прожорливый») и Фреки («яростный»). Что в одном, что в другом случае со скандинавскими волками имеет место быть только одно понятие, даже в их именах – жрать, жрать и только жрать. Видимо, потому, что думать попросту некогда, да и нечем. Ну а после наполнения желудка, вероятно, всегда следовало то, что рифмуется со словом «жрать».

Вернёмся к Фрэзеру. В отличие от скандинавов, у индейцев-чероки, оказывается, был более эстетичный подход: речь идёт об умилостивлении охотниками диких животных, чтобы сородичи (или духи) этих животных не мстили охотникам. В частности, индеец-чероки «не осмелится убить волка, если есть возможность этого избежать; у него нет сомнения в том, что сородичи убитого зверя отомстят за него. Он считает также, что в будущем оружие, которым был убит волк, потеряет силу, если его не очистит и не заговорит какой-нибудь знахарь. Впрочем, лица, которым известны надлежащие искупительные обряды за это преступление, могут убивать волков безнаказанно; таких лиц иногда нанимают чероки, чьи стада или рыбацкие снасти страдают от набегов волков».

Фрэзер неоднократно обращал внимание на то, что «…первобытный человек не проводит чёткой разграничительной линии между собой и некоторыми видами животных. Многие животные представляются ему ни в чём не уступающими и даже превосходящими его не только в том, что касается грубой физической силы, но также и в отношении умственных способностей. Так что если он по доброй воле или по необходимости решает лишить их жизни, то уже из соображений собственной безопасности он чувствует себя обязанным придать своему поступку видимость полнейшей почтительности не только в глазах живой особи, но и в глазах отошедшего духа и всех других животных данного вида. Иначе этот вид сочтёт себя оскорблённым обидой, подобно тому, как племя считает делом своей чести отомстить за ущерб и обиду, нанесённую кому-нибудь из его членов».

Не совсем, правда, понятно, как первобытный человек и по чьей «доброй воле» решал лишить животных жизни – не то само животное должно было выдать человеку индульгенцию, не то человек обязался уговорить животное на добровольное умерщвление. Возможно, это либо некорректность перевода с английского, либо Фрэзер в своё время окончательно дописался… но главное не это. Интересно само вышесказанное. И вот почему: отсутствие разграничительной линии между человеком и животным наводит на мысль, что как раз это могло оставить свой след… в будущем, когда постепенно зарождались и формировались мифология и фольклор, где тесным образом переплетается мир людей и животных. И последние, в свою очередь, наделялись человеческими чертами и особенностями характера! Снова продолжение цепочки!

О точно таком же, единосущем человека и животного упоминает В.Я. Пропп, описывая перевоплощения в сказках (Глава VI. Переправа. 3. Зашивание в шкуру животного):

«В сказке весьма распространена следующая форма переправы: герой не превращается в животное, а зашивает себя в его шкуру или влезает в его падаль. Птица его подхватывает и уносит. Вариации этого мотива очень разнообразны. …Старое, наиболее древнее животное, служащее для переправы – птица – еще не забыта. Она фигурирует в роли переносчика. Но вместе с тем здесь уже отражены лошадь, корова и бык.

Это предположение подтверждается материалами. Наложение кожи встречается в обрядах посвящения, символизируя единосущие с животными. Посвящаемые плясали, одетые шкурой волков, медведей, буйволов, подражая их движениям и представляя из себя тотемное животное (Webster 183)».

Остаётся не вполне ясным, почему всё же характеристики таких животных, как волк и лиса в русской сказке оказались вывернутыми буквально наизнанку: волк, умнейший зверь, каковым он является в природе, вдруг превращается в «дурня» (Афанасьев), а лисица, наоборот, становится умной, хитрой и коварной? Снова воспользуемся методом сравнения.

В том, что касается характеристик волка в народных преданиях и сказках, А.Н. Афанасьев делает основной упор в описаниях на его «хищный и разбойничий нрав». Мол, по народным понятиям, облака на небе представляли собой «…благодатные небесные стада, дарующие земле плодородие. Как обыкновенный, домашний скот имеет страшного врага в поедучем волке, так и небесные стада, выводимые богиней Утренней Зорёю и весенним Перуном, должны были иметь своих мифических волков, представителей тёмной ночи и губительного влияния зимы». То, что волки в природе являются представителями тёмной ночи, и в зимнее время, с голоду, действительно способны нападать на домашний скот и прочую живность, вплоть до человека – подмечено народом более-менее верно. Однако и зима на самом деле бывает не всегда губительна, т.к. земля отдыхает под снежным покровом до весны, до земледельческих работ в новом году. И волки на самом деле нападают на домашний скот или людей лишь от крайней необходимости, а не по прихоти или с жиру. Что же касается мрачных сказок о волках, то лишь народная фантазия могла наделить волка негативными качествами вплоть до совершенно мифических особенностей («волк, пожирающий солнце»). Даже в народных загадках слово «волк» принимается за метафору ночного мрака, темноты, страха. Это неудивительно. Представьте себе картину: зима, ночь, метель, внутри избы полумрак, еле освещаемый огоньком лучины, отчего по тёмным углам мерещится всякое. И старый дед или баба рассказывают ребятне что-нибудь эдакое. И вой голодной волчьей стаи снаружи… Ну и каковы ощущения? Отсюда и сказки о волках-оборотнях. Сказки, которые на Руси были не менее популярны, чем в Европе. Хотя в таком извращённом виде («исчадие ада», «апокалиптическое чудовище», монстр), как в любой европейской или скандинавской сказке, в нашей образ волка-оборотня не встречается.

И всё же, если рассматривать сказки не поверхностно, следуя хоть немного своим внутренним, истинным природным ощущениям, и не опираясь только лишь на книжные источники (точнее, подойти к ним критически, а не бездумно), выясняется одна любопытная, но малоприятная закономерность – стадо всегда было и остаётся стадом, которое пасут, а иной раз и режут волки (волчьи пастыри). В прямом и переносном смысле. Именно поэтому некие «пастушеские племена» (термин Афанасьева), всегда психологически (в первую очередь) боятся волков – если уже и в сказках отложился этот комплекс «народной» неполноценности. К счастью, не везде. И не у всех. Иначе не было бы потом ни «Слова о полку Игореве», где та же тема волка-оборотня представлена совершенно по иному; не было бы ни Ивана-царевича и его серого волка, ни других, лучших примеров русской словесности.

Пожалуй, есть только два действительно уникальных упоминания у Афанасьева о волках и оборотничестве. Первое, со ссылкой на Геродота: «В стране, лежащей на северо-запад от истоков Днестра, жил народ невры. За сто лет до похода Дария против скифов они вынуждены были змеями, частию расплодившимися в их краю, частию пришедшими из северных пустынь, оставить свои прежние жилища и искать приюта у соседнего и родственного племени – будинов. «Нравы их, замечает Геродот, несколько похожи на скифские; людей этих почитают чародеями, и точно, жившие в Скифии рассказывают, что каждый из невров раз в году оборачивается на несколько дней в волка и потом снова принимает свой обыкновенный образ».

И второе: «Утративши настоящее значение мифа о волках-тучах, гонимых змеями-молниями, фантазия сочетала его с преданиями о передвижении кочевых племен; к такому подновлению старинного сказания она, очевидно, была увлекаема теми народными прозвищами, которые давали повод смешивать басню с историей: по исследованиям Шафарика, могущественный славянский народ Лютичи или Волчки (Вълцы, Вълчки, Вильцы) обитал именно в той самой стране, где находились жилища невров и которая потому называлась Вилкомир (волчий мир).

В приведённых двух упоминаниях о способностях невров – лютичей «оборачиваться в волков» и обратно в людей отчётливо прослеживается жреческий уровень, которым обладали если не все, то хотя бы часть невров. Выражаясь простым языком, вероятно, они владели какими-то тайными знаниями. А это уже не просто мифология и не сказки, а ближе к реальности, пусть и древней.

Нечто подобное можно наблюдать и у японцев – у них также причудливо переплетается реальность и миф. Хотя вряд ли речь идёт об истинных чародейских способностях. Например, в мифологии и сказках Японии также присутствуют образы волка и лисы. Это божества, каждое из которых наделено специфическими чертами:

«Божество в образе лисицы, верят японцы, имеет тело и разум человека. В Японии построены специальные храмы, в которых собираются люди, якобы обладающие лисьей натурой. Под ритмичные звуки барабанов и завывания священников прихожане с «лисьей натурой» впадают в состояние транса. Они полагают, что это дух лисицы вселяет в них свои силы. Поэтому люди с «лисьей натурой» считают себя в некотором роде колдунами и провидцами, предсказывающими будущее. …Издавна в Японии поклонялись и волку. До недавнего времени волка считали духом гор Оками. Люди просили Оками защитить посевы и самих тружеников от различных напастей. Так, рыбаки до сих пор просят его о ниспослании благоприятного ветра. В ряде провинций люди до недавнего времени считали волка главным среди животных. К нему обращались во время стихийных бедствий и даже просили излечить от болезней; многие и сейчас поклоняются волку и молятся ему в храмах».

Одна из японских сказок эпохи позднего феодализма также характеризует волка с положительной стороны – сказка «Волосок из волчьей брови». Сказка очень короткая, но содержит определённый философский подтекст:

«В старину один человек дошёл до крайней бедности. Не было у него за душой ничего. «Чем дальше так жить, пусть лучше меня волки сожрут», – подумал он и отправился в горы. Настала ночь, появился матёрый волк, увидел человека, но не тронул его.

Почему ты не съел меня? – спросил бедняк. Волк в ответ:

Мы не каждого пожираем. Бывает, человек только с виду похож на людей, а душа у него звериная. Ты настоящий человек, таких мы не пожираем. Изумился бедняк.

Но как вы узнаете, что у человека душа звериная, если он по виду ничем от других людей не отличается? – спросил он.

А мы глядим сквозь волоски наших бровей, чтобы узнать правду.

С этими словами волк вырвал у себя из брови один волосок и подарил его бедняку. Взял бедняк волчий волосок, завернул в тряпицу и спрятал за пазухой. «Что ж делать? – думает. – Волки и то не послушались моей просьбы, оставили в живых. Одно осталось: пойду бродить по свету нищим странником».

Как-то раз постучался странник в двери дома: пустите на ночлег. Старик-хозяин с охотой согласился, но вышла его старуха с лицом, перекошенным от злости, и отказала в приюте.

Тут вспомнил странник о волчьем волоске, достал его из-за пазухи и поднёс к своему глазу. Вот тебе на! Перед ним – коровья морда. Дал тогда странник волчий волосок старику-хозяину. Поглядел старик и только охнул. Не человек его старуха, а злая бодливая корова! Выходит, правду сказал волк: не все люди – настоящие люди».

Поневоле вспоминается известная латинская поговорка: Homo homini lupus est – «Человек человеку – волк». Видимо, правы были древние, изрекшие это. И в самом деле: если сравнить разные сообщества людей, проживающих на планете Земля (со всеми вытекающими) и вспомнить японскую сказку о волоске из волчьей брови – выходит, что не сообщества это. Стаи. Только совсем не сказочные. Сказочный мир всё же отличается от мира человека, хотя изначально человек не разделял себя и животных на отдельные или враждебные друг другу части природы.