Морозным днём мы с мамой вышли на крыльцо модуля. Она — в высокой меховой шапке на свежую химию, сапожках на каблучке и в коричневом пальто с воротником из какого-то умереть-не-встать песца (так тёть Наташа сказала).
Я в мохнатой шапке с завязками под бородой, валенках и шубе, надев которую, каждый человек из нормального ребёнка превращается в неравнобедренный треугольник.
Сощурились от яркого солнца. Позёмка швырнула в лицо снежинки.
«Пойдём», - мама поправила шаль — выбилась у меня из под шубы и страшно колючила подбородок.
«Пойдём», - радостно подпрыгнула я.
До единственного в нашем посёлке универмага ходу 15 минут. За это время я успела украдкой от мамы съесть три пригоршни блестящего на солнце снега, нацеплять на рукавицы и рейтузы подмерзшие снежные колтуны и вежливо поздороваться абсолютно со всеми прохожими.
В универмаге полно народу. Продавщицы в чепчиках деловито отрезают от огромного куска шоколадного масла небольшие порции, взвешивают на весах с гирьками, заворачивают в светло-коричневую бумагу.
Пахнет свежим хлебом — вкусно. И рыбой — не очень.
«Мам», - дергаю её за полу пальто. - А ты случайно масло шоколадное не забыла»?
«Нет», - отвечает она, выбирая в мясном отделе ребрышки на борщ. Фу.
«А сгущёнку? Сгущенку-то взяла»?
«Погоди…».
«А печенье овсяное? Его ещё Денис просил», - на всякий случай напоминаю я, за что получаю грозный «господибожетымой», от ворот поворот и предложение подождать её на крыльце. Потому что «ну сил никаких нет ходить с тобой по магазинам».
«Подумаешь, - шарохаюсь я взад-вперед по пологому крыльцу универмага. - И ничего я не мешаю. Просто хлеб со сгущёнкой вкуснее, чем без. А эти взрослые вечно про сладкое забывают, и покупают какой-то лук вместо конфет».
Я вздохнула и начала осматривать территорию, думая, чем бы себя занять.
Суетливые люди попеременно ныряли и выныривали из универмага. Стеклянная дверь магазина в металлической оправе, с деревянной ручкой и потертой надписью «Реж … боты» поминутно открывалась. Блестели её железные бока. Манили. Очень хотелось потрогать отполированную поверхность. Наверняка, она гладкая и приятная.
Подошла. Сняла рукавицу. Указательным пальцем правой руки прикоснулась к холодному металлу. Из под подушечки разбежался водяной кружок — иней растаял. Здорово!
«А ну, как от языка разбежится», - восторженно подумала я, и с размаху прислонила орган, который вечно мелет всякую чепуху, к железяке.
Кашлянула с достоинством. Подождала. Влажный кружок от языка уже должен был появиться. Мотнула тупенькой головой, моргнула пустыми глазищами. Не оторваться. Язык намертво прилип к металлу.
В одно мгновение дверь, которая так манила своей красотой и блескучестью, стала вражиной номер один. Похлеще Антохи из нашего модуля.
Я мычала, пританцовывая в проходе. Махала руками и сходила с ума от ужаса: если мама увидит, что я прилипла языком к двери — убьёт! Что делать? Надо как-то отклеиваться. Ма-мач-ки!
Собрался народ.
«Это чья девочка», - спрашивали они друг у друга.
«Ты прилипла», - спрашивали меня особо умные.
«Ты зачем прилипла, девочка», - спрашивали самые, пилять, гениальные из них.
Мама, увидев толпу на входе, смекнула, что дело пахнет керосином.
«Не иначе Галинка матерные стихи на крыльце читает, или ещё что удумала», - пронеслось в маминой голове. Наспех расплатившись, выскочила из магазина и нырнула в толпу зевак.
«Господи», - шёпотом произнесла мама на вдохе. - Ты как умудрилась»?
«Е-а-ю», - промычала я.
«А кто знает? Пушкин, - фальцетом выдала она. - И что делать? Как отклеивать тебя будем»?
И тут понеслось. Эти взрослые наперебой стали предлагать варианты:
- подышать мне на язык с двух сторон;
- дернуть хорошенько;
- обмотать какой-нибудь тряпочкой для сугреву;
- полить место стыковки языка и металла горячей водой.
Последнее предложение пришлось по душе всем, кроме меня.
Мне хотят обварить язык кипятком! Я больше никогда не смогу разговаривать!
Испуг мигом опустился на дно желудка, присел, поднатужился и одним прыжком достиг неокрепший мозг. Ум зашёл за разум и я, качнувшись, как медведь после спячки, резко дёрнулась прочь от двери.
Вам знакомо выражение «искры из глаз»? В тот момент я, кажется, фонтанировала этими искрами во все стороны света. Обожженный язык горел, как седалища грешников на горячей сковородке в аду, в зобу сперло дыхание, слёзы застелили глаза.
«Ма-а-а-а-ма», - заорала я что есть мочи и ринулась в сторону дома. Разумеется, с открытой варежкой, из которой на белый-белый снег падали капельки крови.
Я неслась по улице, ошалело вращая глазами, из которых летели все те же искры и слёзы. На бешеной скорости пролетали деревья, дома, люди, собаки. Отяжелевший язык горел, шкодливая задница опасалась угла и тапка. Следом, кое-как подобрав авоськи, спешила мама.
«Ам, акаэшь», - спросила я уже дома, когда мама с горем пополам выволокла меня из под кровати.
«Ты сама себя наказала, - мягко сказала она, осматривая мой рот. - В следующий раз подумаешь прежде, чем двери в магазинах облизывать».
Через пару недель, когда язык совсем-совсем зажил, я стояла на детской площадке в саду и любовалась радугой. Красной, с желто-зелёными перекладинами. Лизнуть бы эту красоту. Если быстро, авось, не прилипну.
«Господибожетымой! Галина»!
Оценили 24 человека
38 кармы