Кого вы выбрали в 1917?
Замарашкин
Что ж делать,
Когда выпал такой нам год?
Скверный год! Отвратительный год!
Это еще ничего...
Там... За Самарой... Я слышал...
Люди едят друг друга...
Такой выпал нам год!
Скверный год!
Отвратительный год!
И к тому же еще чертова вьюга.
Чекистов
Мать твою в эт-твою
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь...
День и ночь...
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор...
Замарашкин
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты еврей,
Фамилия твоя Лейбман,
И черт с тобой, что ты жил
За границей...
Все равно в Могилеве твой дом.
Чекистов
Ха-ха!
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что...
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие...
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
Ха-ха!
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Бедный! Бедный Замарашкин...
Замарашкин
Черт-те что ты городишь, Чекистов!
Чекистов
Мне нравится околесина.
Видишь ли... я в жизни
Был бедней церковного мыша
И глодал вместо хлеба камни.
Но у меня была душа,
Которая хотела быть Гамлетом.
Глупая душа, Замарашкин!
Ха-ха!
А когда я немного подрос,
Я увидел...
Слышатся чьи-то шаги
Тише... Помолчи, голубчик...
Кажется... кто-то... кажется...
Черт бы взял этого мерзавца Номаха
И всю эту банду повстанцев!
Я уверен, что нынче ночью
Ты заснешь, как плаха,
А он опять остановит поезд
И разграбит станцию.
Замарашкин
Я думаю, этой ночью он не придет.
Нынче от холода в воздухе
Дохли птицы.
Для конницы нынче
Дорога скользка, как лед,
А с пехотой прийти
Он и сам побоится.
Нет! этой ночью он не придет!
Будь спокоен, Чекистов!
Это просто с мороза проскрипело дерево...
Чекистов
Хорошо! Я спокоен. Сейчас уйду.
Продрог до костей от волчьей стужи.
А в казарме сегодня,
Как на беду,
Из прогнившей картошки
Холодный ужин.
Эх ты, Гамлет, Гамлет!
Ха-ха, Замарашкин!..
Прощай!
Карауль в оба!..
Замарашкин
Хорошего аппетита!
Спокойной ночи!
Чекистов
Мать твою в эт-твою!
(Уходит.)
Ссора из-за фонаря.
Некоторое время Замарашкин расхаживает около будки один. Потом неожиданно подносит руку к губам и издает в два пальца осторожный свист.
Из чащи, одетый в русский полушубок и в шапку-ушанку, выскакивает Номах.
Номах
Что говорил тебе этот коммунист?
--------------------------
Русские писатели о жидах - Есенин Сергей Александрович
В незаконченной драматической поэме Сергея Есенина как дьявольское наваждение появляется поезд с жидом-комиссаром Чекистовым (Лейбманом).
Станислав Куняев выяснил, что прототипом этого жида-комиссара Чекистова (Лейбмана) был один из главных кровавых диктаторов России – Лев Троцкий (Лейба Бронштейн), который долго жил в эмиграции, а в 1917 прибыл на пароходе в Россию с американскими (жидовскими) деньгами, чтобы организовать захват власти «жидами в коммунистических масках» (или жидами и коммунистами «в одном флаконе»). Вскоре, после удачного государственного переворота Троцкий (Лейба Бронштейн) стал во главе всех вооружённых сил России, разъезжал по фронтам в бронепоезде с войском карателей и расстреливал тех командиров и солдат Красной Армии, которые недостаточно, по его мнению, защищали жидовские интересы.
Этот жид-комиссар Чекистов (Лейбман) не считает нужным даже скрывать своё презрение к России и русскому народу. Он нагло кричит русскому красноармейцу Замарашкину:
ЧЕКИСТОВ
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе помочь,
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живёт он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа!
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…
ЗАМАРАШКИН
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты НАСТОЯЩИЙ ЖИД.
Ругаешься ты как ярославский вор, -
Но
Фамилия твоя Лейбман
И чёрт с тобой,
Что ты жил за границей, -
Всё равно в Могилёве твой дом.
ЧЕКИСТОВ
Ха-ха!
Ты обозвал меня ЖИДОМ!
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей,
Я ругаюсь!
И буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
Ха-ха
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Бедный! Бедный Замарашкин…
«Этот вариант поэмы «Страна негодяев», прочитанный Есениным в одном из литературных салонов в Америке (все понимали, что читал поэт против Троцкого, против жидовласти в России), вызвал бурю негодования среди присутствующих на вечере.
Скандал, размазанный в прессе, прокатился по Европе и, без сомнения, докатился до Москвы задолго до появления там самого поэта.
Ярлык антисемита (антижидиста) оказался несмываемым тавром. Теперь под эту марку можно было вести борьбу не только с самим Есениным, но и с тем патриотическим движением, которое зарождалось в среде поэтов его круга» .
Конечно, из посмертных изданий Есенина жиды-редакторы и жидовствующие редакторы эти строчки против жида Лейбмана изъяли.
«Вряд ли этот диалог, – писал позднее присутствующий на скандальном вечере жид Вениамин Левин, – был понят всеми или даже меньшинством слушателей. Одно мне было ясно, что несколько его фраз, где было «жид», вызвали неприятное раздражение».
Станислав Куняев добавил к этому: «Да, возможно, что большинство слушателей не поняли диалога, но наверняка его слышали и закулисные режиссёры вечеринки, русскоязычные (жидовские) журналисты, хорошо говорившие по-русски. Они-то поняли, в чей огород летит есенинский камушек.
Дело в том, что среди американских русскоязычных (жидовских) революционеров, если и царил культ вождей революционной России, то это был не культ Ленина (о жидовском происхождении Ленина тогда многие ещё не знали), а Троцкого…
Именно люди Троцкого составляли авангард революционной Америки. Этот авангард делал ставку в России на своего вождя, своего человека - Лейбу Троцкого. Именно они, знавшие все труды Троцкого наизусть, помнили, что после революции 1905 года . Троцкий эмигрировал в Германию, жил в Веймаре, где и написал многие статьи, хорошо известные им.
И в «гражданине из Веймара» их революционный (точнее - жидовский инстинкт) тут же угадал Троцкого, на которого русский поэт Есенин только что на политическом вечере «поднял руку». «Чекистов-Лейбман»… Да только дурак не поймёт, что Есенин имеет в виду Лейбу Троцкого, их кумира, о котором совсем недавно в нью-йоркском журнале «Еврейский Мир» были произнесены подлинные дифирамбы: «О Троцком нельзя заключить иначе, как об образованном человеке, изучившем мировую экономику, как о сильном и энергичном вожде и мыслителе, который несомненно будет отмечен в истории, как один из числа великих людей, которым наша раса облагодетельствует мир». Возмездие этому русскому поэту должно было неизбежно. Но как? В какой форме? Ведь невозможно в американской капиталистической прессе защищать одного из идеологов мировой революции - Троцкого… Остаётся только один путь: наказать Есенина и ославить его за антисемитизм.
- Подлейте же ему, подлейте ещё! – услышал опять Вениамин Левин.
А скандал уже разгорался.
Слово «жид», которое поняли все, ожесточило публику и большинство её (жидовьё) уже недобро поглядывало на Есенина.
Поэт ощутил на себе злые взгляды, почувствовал изменение атмосферы и, понимая, что он уже почти попал в сети режиссёров, решил разорвать их демонстративным скандалом с Айседорой Дункан. Перевести рельсы неизбежного скандала, так сказать, на личную почву. Тем более, что она давала ему к тому множество поводов.
Но он забыл, что Нью-Йорк - это не Берлин, что здесь совсем другая публика, которая всё истолкует по-своему. Он подошёл к Айседоре, вырвал её из чьих-то мужских объятий и рванул её воздушное платье так, что ткань затрещала.
- Что вы делаете, Сергей Александрович? – бросился к нему Левин. – Что вы делаете?
- Болван! - неожиданно резко отбрил его Есенин. – Ты чего защищаешь эту блядь!
Пьяная Айседора, покачиваясь, пыталась прижаться к Есенину, ласково повторяла:
- Ну хорошо, Серёжа! Блядь, блядь…
Её оттёрли от Есенина, увели в разорванном платье от Есенина в соседнюю комнату под женский гомон: «А он-то ревнует, ревнует!». Вся квартира гудела, как улей. Есенин оглянулся. Где Изадора? Где? Кто-то нарочно сказал, что она уехала домой.
Есенин бросился на улицу, за ним понеслись Мани Лейб и ещё несколько человек. В ужасе от скандала Вениамин Левин ушёл из дома, а Есенина, упиравшегося и кричащего Бог знает что, втащили обратно в квартиру. Далее произошло, по рассказам Мани Лейб, следующее. Есенин вторично пытался сбежать, и вторично его силой вернули обратно.
- Распинайте меня, распинайте! - закричал он.
Его связали и уложили на диван. Он окончательно вышел из себя:
- Жиды, жиды проклятые!
Мани Лейб нагнулся к нему:
- Серёжа, ты ведь знаешь, что это - оскорбление.
Есенин умолк. Потом, повернувшись к Мани Лейбу, повторил:
- Жид!
- Серёжа! Если ты не перестанешь, я дам тебе пощёчину.
- Жид!
Мани Лейб подошёл к (связанному) Есенину и, как написано в мемуарах Левина, «шлёпнул его ладонью по щеке» (он с улыбкой показал мне, как он это сделал). Есенин в ответ плюнул ему в лицо» .
Есенин всё более и более осознавал жидовский характер революции в России. В письме А. Кусикову с борта парохода, из Атлантического океана, Есенин писал 7 февраля 1923 в Париж: «Сандро, Сандро. Тоска смертная, невыносимая. Чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, и вспомню, что там ждёт меня, так и возвращаться не хочется. Если бы я был один, если бы не было сестёр, то плюнул бы на всё и уехал бы в Африку, или ещё куда-нибудь.
Тошно мне, законному сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним…
Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской…» .
1 марта 1923 года в доме Германских Лётчиков состоялся концерт-бал для российских студентов в Германии.
В концерте, кроме Есенина, участвовали Алексей Толстой, Сандро Кусиков и Мария Андреева. Писатель-эмигрант Роман Гуль в своей книге воспоминания «Я унёс Россию» (Нью-Йорк. 1981. С. 163) записал тогда: «Мы вышли втроём из Дома Немецких Лётчиков.
Было часов пять утра. Фонари уже не горели. Берлин был коричнев. Где-то в полях, вероятно, уже рассветало. Мы шли медленно. Алексеев держал Есенина под руку. Но на воздухе он быстро трезвел, шёл твёрже и вдруг пробормотал:
- Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…
- Да что ты Серёжа? Ты что – антисемит? – проговорил Алексеев.
И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью, закричал на Алексеева:
Я – антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн - это совсем другое, он правит Россией, а не должен ею править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь…
Алексеев старался всячески успокоить его, и вскоре раж Есенина прошёл. Идя, он бормотал:
- Никого я не люблю… только детей своих люблю. Дочь у меня хорошая… – блондинка, топнет ножкой и кричит: я – Есенина!.. Вот какая у меня дочь… Мне бы к детям… а я вот полтора года мотаюсь по этим треклятым заграницам…
- У тебя, Серёжа, ведь и сын есть? – сказал я.
- Есть, сына я не люблю… он ЖИД, чёрный, – мрачно отозвался Есенин».
И, вероятно Есенин не один раз сожалел, что связывался часто с липнувшими постоянно к нему жидовками-есфирями.
И без России жить было тошно, и в жидовской России, не сомневался Есенин, будет тоже тошно. Но ехать было надо. Погибать – так в России. Вернулся в Москву. Как и предполагал, под «жидовским игом» было ужасно тошно. В пивной на Мясницкой улице Есенин и его друзья-соратники – поэты «русского направления» (Ганин, Орешин, Клычков) часто открыто кричали «О ЗАСИЛИИ ЖИДОВ» в России. Есенин кричал крутившемуся около них жиду Роткину: «ЖИД!». Роткин, естественно, поспешил донести о «черносотенстве» Есенина и его друзей начальству.
Троцкий (Лейба Бронштейн) и Генрих Ягода постоянно держали тогда Есенина и его друзей в поле зрения через двух сотрудников ВЧК (оба жиды) – Якова Блюмкина и Льва Седова (сын Троцкого). Троцкий и Ягода всё ещё надеялись переделать великого русского поэта в поэта, славящего Красную Жидократию.
В конце 1923 в Доме Печати в присутствии литературной Москвы состоялся «товарищеский суд» по делу поэта Есенина и его друзей-соратников.
Их обвиняли в устройстве «хулиганских дебошей», в «черносотенных выкриках», в употреблении слова «жиды».
В состав суда вошли представители литературы и периодической печати. Обвинителем выступал влиятельный тогда жидовский журналист-троцкист – Сосновский. Он требовал «начать оздоровление наших литературных нравов». Некоторые русские писатели всё же вступились за Есенина и его друзей-соратников. Жиды тоже посчитали за лучшее не раздувать скандал. Есенин был тогда весьма популярен. 13 декабря был оглашён приговор «товарищеского суда». Суд выразил поэтам «русского направления» Есенину, Ганину, Орешину и Клычкову – «общественное порицание» (Газета «Известия», № 287 от 15 декабря 1923).
По одной из версий, зверское убийство Есенина жиды-чекисты из ведомства Ягоды замаскировали под самоубийство.
Анатолий Глазунов
(Блокадник)
Сенатор Г. Р. Державин и чиновник
МВД В. И. Даль считали за норму
и не боялись употреблять слово
«ЖИДЫ»
Оценил 1 человек
2 кармы